Прорицатель - Роман Светлов

— Не волнуйся, — спокойно произнес историк. — Не так уж прост путь через горы. Пока Антигон соберет войска в кулак, пока он будет преодолевать перевалы, да еще со своими слонами, Эвмен успеет стянуть отряды к Тарсу. А когда армия Фригийца станет длинной колонной выходить с гор на равнину, мы нанесем ей такой удар, что антигоновцы переведут дух только у Сард. Равнину лучше защищать на равнине, чем в горах. Нет, Антигон не так глуп, чтобы подставить себя. Он либо дождется, пока мы сами не уйдем из Киликии, либо потерпит до весны и отправится другими дорогами, теми, что сейчас труднопроходимы. Это — много севернее, зато дальше от Тарса, от войск Эвмена, и на равнину можно спуститься спокойно. Вот увидишь, так и будет.

Калхас никогда не задумывался над стратегией, поэтому рассуждение Иеронима показалось ему верхом мудрости и он успокоился.

Впрочем, после визита к Софии подлинным спокойствием он уже не наслаждался. Калхаса размывала тревога, он никак не мог вернуться в уравновешенное состояние. Ощущение, что он забыл сделать что-то чрезвычайно важное, преследовало аркадянина на каждом шагу. Он скоро понял, что вызвано это черноволосой воспитанницей Софии. Но усвоенное еще в Аркадии убеждение, что женщина не может заставить мужчину потерять разум, принуждало его считать свое беспокойство малодушием, и он боролся с ним. Надеясь показать самому себе характер, Калхас еще раз увязался за Иеронимом в поход к Софии. Однако вид Гиртеады заставил его забыть о благом намерении. Он несколько раз принимался рассказывать об Аркадии, а поскольку делать этого не умел, прерывался, запинался, чувствуя прилив багрового ужаса к коже, думал, что его считают недалекой деревенщиной. От Софии Калхас вышел с настоящей ненавистью к девушке, хотя та ничем не дала понять, что он смешон. Наоборот, прощалась Гиртеада как и в первый раз: вежливо, трогательно.

Ненависти хватило ненадолго. На следующий день Калхас опять почувствовал зуд в душе — он не сделал чего-то важного, он всегда будет жалеть об этом.

Аркадянин обратил внимание, что после первой встречи с Гиртеадой он предается воздержанию. До этого Дотим — костлявый, безухий, но неутомимый мантинейский бык — неоднократно таскал его к местным жрицам любви. Теперь же пастух отвечал на предложения наемника отказами. Калхаса перестало тянуть к женщинам, словно его естество заснуло осенью вместе со здешней землей. Обеспокоенный открытием, пастух решил преодолеть свое равнодушие к женским животам. Он отправился к Дотиму, и мантинейский бык, никогда не отказывавшийся составить компанию в таком деле, пообещал, что вечером зайдет за пастухом.

Вечером они сидели в доме у самого услужливого местного сводника, сирийца по имени Газария. Здесь не было ничего кроме грудами наваленных на полу ковров, да большой миски с дешевым аскрийским вином, из которой Дотим с Калхасом по очереди черпали плоской глиняной чашкой. Пить из нее было неудобно, вино стекало по подбородкам, капало на живот, но Дотим говорил, что так и нужно, что вино, сохнущее на подбородке только возбуждает. Газария отлучился из дома, ибо наемник приказал ему привести девок со всего Тарса и пообещал, что плата будет щедрой.

— Ух-х, что мы тут будем делать! — восторженно шепелявил Дотим. Мысль о предстоящем, похоже, пьянила его больше, чем вино. — Нет, ты подумай, на каждого из нас придется штуки по три: я сказал Газарии, чтобы меньше шести он не приводил. Вот как! Это будет потяжелее, чем брать Танаф, да? Га-га-га!

Необычайно довольный своей затеей, наемник хохотал, а Калхас молча тянул вино, ожидая, когда оно заглушит привычное беспокойство.

Вскоре появился Газария. Физиономия у сводника была крайне виноватой.

— Что такое? — грозно спросил Дотим.

— Пять. Я привел только пятерых.

— И все? — рявкнул наемник.

— Должны прийти еще трое, — торопливо добавил сириец. — Им передадут, они явятся сюда, но попозже…

— Ладно, — смилостивился Дотим. — Гони этих.

Газария выскочил из комнаты и затолкнул в нее пятерых голых девиц. Хихикая и кокетливо прикрывая рукой срам, те мялись у дверей, пока Дотим придирчиво рассматривал их.

— Эту знаю. Сносна. Вот тех двух девок тоже, — сказал он, пихнув локтем Калхаса и неожиданно завопил: — Эй, Газария!

— Что такое? — выглянул из-за дверей сириец.

— Откуда ты их привел?

— Не… не понимаю, — испуганно заморгал сводник.

— Безобразие! Посмотри на них, Калхас!

Пастух в недоумении пожал плечами. Обычные уличные шлюхи. Молодые, но уже изрядно помятые бесчисленными мужскими руками. Они казались ему на одно лицо.

— Я знаю, откуда ты их привел! — продолжал возмущаться вождь наемников. — Я все знаю про тебя: ты держишь на заднем дворе свиней. Зачем ты заставил этих девок бродить по навозу?

— Опомнись, Дотим! Клянусь Баалом! Какой навоз? — запричитал хозяин.

— Ты посмотри на их пятки! Ну-ка, милые, поднимите ноги! Переведи им, Газария, пусть поднимут!

Света в комнате было не слишком много, но Калхас не глядя мог бы сказать, что девицы грязны как грязны все местные потаскухи. Пастух не видел здесь ничего удивительного, поэтому он с любопытством посмотрел на Дотима: с чего это тот завел разговор о свиньях?

— Видишь? Или ты думаешь, что я буду щекотать такие черные пятки? Чтобы потом выковыривать из-под ногтей навоз? Ну уж нет! Тащи сюда самую большую свою лохань. И грей воду, много воды…

Вскоре посреди комнаты был водружен чан, который Газария собственноручно до половины наполнил горячей водой.

— Другое дело, хозяин! Ну, Калхас, пошли: пора загонять этих чумазых тварей в лохань. Пусть они узнают, как моются в Аркадии.

Он со вкусом шлепнул по ягодицам ближайшую девку. Та взвизгнула и, тараторя что-то по своему, полезла в воду.

Калхас скинул хитон. С его мужской природой ничего не случилось. Он схватил под колени сразу двух девиц и повалил их в чан.

По лицу пастуха стекала холодная влага. Опять шел дождь, прямой и тяжелый. В предрассветных сумерках он казался серой, чуть колышущейся пеленой.

Калхас сидел на камне, ноги его по щиколотку были в луже. Спиной и затылком он опирался на твердую, шершавую стену, по которой струились ручейки воды. Было зябко. Калхас поежился и тут же почувствовал, что промок до нитки. Стиснув зубы, он заставил себя подняться на ноги. Суставы ломило так, словно он целые сутки занимался тяжелым физическим трудом. Болели виски и затылок, рот пересох и казался наполненным зловонием. Калхас открыл его и, запрокинув голову, ловил губами струйки дождя. Потом прополоскал рот и с усилием сплюнул. Место казалось знакомым, но прошло некоторое время, прежде чем он вспомнил, что находится около стены, ограждающей сад Софии. Понемногу стали всплывать картины прошлого вечера. Сладострастный беззубый рот Дотима, в который одна из девиц вливает вино. Безумные скачки в чане, перемежаемые безумными скачками на влажных коврах. Потные руки, перетаскивающие его с одного женского живота на другой. Кислое аскрийское вино, от воспоминания о котором желудок подступал к горлу. Он слишком много пил и слишком усердно изображал из себя сатира. Но почему он оказался здесь?