Неверная. Костры Афганистана - Андреа Басфилд

Итак, мы встретились – группа международных сотрудников, в которую входила я, и команда афганцев, приехавших в Шинвар для подготовки к выборам.

В те дни в Шинваре, по слухам, было очень опасно – там укрывались талибы и всевозможные бандиты, поэтому Халид и предложил нашей группе свою защиту и место, где остановиться.

Сразу после Лондона все это казалось страшно увлекательным – нас сопровождали повсюду мужчины с «калашниковыми». Меня вообще ваша страна потрясла – и эти невероятные пейзажи, и дивной красоты призыв к молитве, врывающийся в мои сны в пять утра, и люди… с жестоко переломанными судьбами, но умудряющиеся все же сохранять самое замечательное расположение духа.

Знаешь, мы как-то посетили лагерь беженцев, чтобы поговорить о приближавшихся выборах. Там жили люди, которые были бедны настолько, что запасали на зиму в качестве топлива помет животных. И тем не менее, как только мы приехали, нам предложили чай и те крохи еды, которые у них имелись, – потому что мы были гости. Для меня это был настоящий урок смирения, и я начала понимать, что в этой стране действительно есть что-то особенное.

Конечно, не каждый встречный афганец был так беден, а Халид уже и в то время был богат. Но привлекли меня к нему вовсе не деньги – что бы там ни хотелось думать по этому поводу твоему другу Пиру Хедери, – а его манеры, его мягкий юмор и его деликатность.

Он и вправду был очень добр ко мне, Фавад, и очень многое объяснил тогда о вашей стране и вашей жизни в ней, хотя я этого даже не осознавала. Подобного ему мужчины я никогда не встречала и, оглядываясь назад, думаю, что влюбилась в него сразу.

В Шинваре мы с коллегами жили у него в доме, не таком большом, как в Джелалабаде, но самого Халид Хана видели редко, потому что много работали, да и он был вечно занят переговорами со всякими старейшинами, политиками и военными.

Но все-таки иногда, возвращаясь домой, мы заставали его сидящим в саду среди мужчин в богатых одеждах и тюрбанах, и я, проходя мимо, бросала взгляд в его сторону. Наши глаза встречались, и на губах его появлялась легкая улыбка.

Однажды, когда солнце село, и гости разошлись по домам, Халид зашел в отведенную нам половину. Посидел какое-то время, поговорил с нами. С мужчинами пошутил, женщин очаровал… по-моему, все тогда влюбились в него, даже юноши! И хотя в комнате было полно народу, мне казалось, что мы с ним – одни.

В то время я, конечно, еще не знала, что он действительно мной заинтересовался, а только смутно чувствовала это. Сама же лишь о том и мечтала, как бы снова с ним встретиться, и почти каждую ночь видела его во сне.

А потом случилось так, что я была в одной деревне, километрах в тридцати от его дома, и вдруг подъехала колонна машин, остановилась, и появился Хаджи Хан. Деревенские жители, с которыми мы беседовали, тут же бросились здороваться с ним, оказывая прямо-таки королевские почести, и позвали его на чай в дом старейшины. Я благоразумно держалась в стороне, но он, проходя мимо, остановился пожать мне руку и вдруг сказал, едва слышно: «Посмотри, что ты заставляешь меня делать, чтобы только бросить на тебя единственный взгляд!»

От этих его слов я чуть сознание не потеряла, Фавад, и тогда-то и поняла – между нами и впрямь что-то есть, это не мои фантазии.

В тот день, напившись чаю до отвала, Халид всех поблагодарил (его шофер тем временем раздавал сельчанам деньги) и предложил отвезти меня домой на своей машине. Я помню, что посмотрела тогда на нашего шофера, не зная, можно ли уехать, если мы и половины работы в деревне не сделали, и Халид, заметив это, заговорил с ним сам.

Я не знала еще ни пушту, ни дари, поэтому не поняла, что он сказал, но наш шофер пожал плечами и кивнул головой. И я уехала с Халидом.

Он уселся на водительское сиденье, а для меня охранник открыл заднюю дверь. Когда мы выехали из деревни, я заметила, что Халид развернул зеркало так, чтобы меня видеть. И каждый раз, когда я набиралась смелости встретиться с ним взглядом, в его темных глазах было такое напряжение, что меня словно обдавало жаром. Мне хотелось, чтобы поездка эта длилась вечность. Но увы, это было невозможно.

Правда, добравшись до дому, я утешилась тем, что мои коллеги еще не вернулись, и, значит, нам с Халидом выпал счастливый случай вместе выпить чаю в саду – наедине в доме нам, разумеется, оставаться было нельзя, и пришлось устроиться снаружи, там, где все могли нас видеть. Охранники, впрочем, держались на расстоянии, и мы смогли даже поговорить на этот раз друг с другом без лишних собеседников.

Пока мы сидели там, попивая чай и вертя в руках печенье, Халид рассказал мне немного о своей жизни – о том, как он, став достаточно взрослым, чтобы удержать в руках оружие, отправился вместе со своим отцом воевать с русскими; как семья его, увидев, что свобода обернулась гражданской войной, в гневе и неверии переехала в Пакистан; как он вернулся, чтобы воевать снова – с талибами, пришедшими к власти; как он попал в плен, попытавшись однажды ночью пробраться обратно в Пакистан.

Он провел в тюрьме талибов в Кандагаре шесть долгих месяцев, Фавад, и его каждый день били там электрическим кабелем по ступням. Он и сейчас страдает от этих побоев – ноги порой сводит такая сильная боль, что он почти не может ходить.

В конце концов Халиду удалось бежать – при помощи сочувствующего охранника и больших денег, пошедших на подкуп; он убежал в Иран с еще одним человеком, который потом погиб, когда их машина подорвалась на мине. Халид, на удивление, отделался лишь синяками, а его несчастного товарища разорвало на части.

Из Ирана Халид отправился в Узбекистан, встретился там с некоторыми руководителями Северного альянса и согласился принять участие в их войне, помогая чем может через свои контакты в Пакистане. К несчастью, из-за этого, видимо, и убили его жену и дочь.

Их смерть причинила ему такое горе, рассказывал Халид, что жить не хотелось, но нужно было заботиться об оставшихся сыне и дочери. Он очень любил свою жену, понимаешь. Они были двоюродными братом и сестрой, но с самого детства росли вместе, и, когда взрослые поняли, что они друг друга любят, им разрешили пожениться – редчайший случай в Афганистане. И дочь свою он любил – она была первым ребенком – и очень гордился ею, потому что она была умной девочкой.

Ты, верно, можешь себе представить, в какую ярость привело Халида их убийство. Он перебрался обратно в Афганистан, на постоянную базу, чтобы сражаться до смерти, если понадобится. И когда талибы убежали и скрылись в горах Тора-Бора, он преследовал их и там.

И только когда война закончилась, и духу талибов и Аль-Каиды не осталось, он вернулся домой, в страну, которую любил, – почтив память своей жены и дочери местью за них.

Пока он рассказывал все это, Фавад, я была как зачарованная – Халид сделал в своей жизни так много по сравнению со мной, столько видел… на моей родине о таких вещах знают лишь по книгам. В моих глазах он был настоящим героем, невероятно храбрым и благородным. И когда этот человек открылся передо мной, ввергнув в изумление своими рассказами, он вдруг неожиданно сказал, что любит меня.

Сначала я рассмеялась ему в лицо, чего он, по-видимому, не ожидал, а потом сказала, что это невозможно, – мы знаем друг друга каких-то пять минут, и этого слишком мало, чтобы успеть полюбить кого-то по-настоящему. Но он сказал в ответ: «Я не шучу, Джорджия, я знаю свое сердце, и сердце говорит мне, что я тебя люблю». И тогда я поняла, что с этим мужчиной хочу провести всю оставшуюся жизнь.

После того разговора видеться с ним при таком количестве посторонних людей, глазеющих на нас, стало просто невыносимо, ведь все что мы могли – это обмениваться взглядами. Но время шло, и все как будто начали что-то замечать и давать нам возможность проводить вдвоем все больше и больше времени, и наконец я поверила, что его слова – не просто слова, и сказаны были от всего сердца.

Это было настоящее волшебство, Фавад, – наши разговоры допоздна, то в саду под фонарями, то на плоской крыше под звездами. Все было так красиво – и сияние звезд, и огромная луна, озаряющая небо, и… сам Халид, конечно.

«Видишь эту звезду, что подошла к луне совсем близко? – спросил он однажды. – Ты подобна этой звезде, а я подобен луне. Но скоро звезда начнет отходить от луны, постепенно растворится во тьме, и луна ее потеряет».

Он умолк, и мы оба долго сидели молча на ковре, расстеленном для нас на крыше. А потом он нежно взял меня за руку, никого в тот миг не опасаясь, потому что на крыше с нами был только мальчик, который наливал нам чай, и мальчику этому слишком нужны были деньги, чтобы он решился рассказать кому-то об увиденном.

Мгновение было сладостным, но и печальным тоже, потому что мы оба понимали, что история звезды и луны – правда. Я вскоре должна была уехать, поскольку моя работа подходила к концу. И как мы ни пытались продлить каждую минуту, которая у нас оставалась, все равно чувствовали, что их становится все меньше и время ускользает от нас, проливаясь песком сквозь пальцы.