Виктор Вавич - Борис Житков

Алешка встал и схватил Мирскую за руку. Она как будто обрадовалась борьбе — подвывала, вырывала руку с сифоном, и вода фыркала и брызгала в соседей.

— Уймите пьяную бабу, что за игрушки! — рявкнул солидный бас. Где-то хлопали в ладоши. Мирская выронила сифон и повалилась на стул.

Официант что-то серьезно шептал ей в ухо. Мирская отмахивалась и болтала брильянтовыми сережками.

— В отдельный кабинет, господа студенты; неудобно так, знаете… — назидал официант.

— Позвольте, это ж безобразие, — офицер подступал к Саньке. — Па-аслуш-те. Вы отвечаете за вашу даму. Отввечаете? — Он был пьян и красными выпученными глазами смотрел на Саньку, моргая бровями.

— Мне нельзя в скандал лезть, понимаешь? — шепнул Алешка на ухо Саньке.

Вдруг Мирская поднялась со стула.

— Офицюрус, молчи! Молчи, Ленька! Оставь! Знаешь? — и она закачала пальцем в воздухе. — Идем ко мне! — Она взяла Саньку под руку. И, заметив задержку, самую неуловимую заминку (Санька потом долго это вспоминал), Мирская крикнула: — Ну, проводи, что ли, — она дернула Саньку вперед. Они под руку пошли через зал. Офицер попятился к своему столу. Алешка остался расплачиваться по счету.

— Т�� не студент, ты дурак, — говорила Мирская в самое ухо Саньке, жарко дышала ртом, — и офицюрус дурак, а те… те сволочи… Сволочи! — крикнула Мирская так, что соседи оглянулись.

Мирская жила тут же в гостинице, и тут в вестибюле ждала ее компаньонка, в ковровой шали, со злым напудренным лицом, с мушкой на щеке. Мирская остановилась в полутемном вестибюле, положила обе руки Саньке на плечи. Она раскачивала его и смотрела ему прямо в глаза пьяными, пристальными зрачками.

Санька насильно улыбался, он не знал, что делать со своим лицом, и все больше и больше робел, но глядел, не отрываясь, как входил, пробивался в него взгляд пьяной женщины, а Мирская рвалась глазами дальше, до дна. И Санька вдруг почувствовал, как укол, — дошла, и в тот же момент Мирская сильно толкнула его, так что он едва не опрокинулся назад.

— Иди!

Компаньонка зло резанула глазами по Саньке и повела хозяйку по ковру лестницы.

Мозуоли

САНЬКА выбежал из вестибюля — красный, ужаленный. Спешил скорей к Алешке. Официант сгружал посуду на поднос. Алешка поднялся навстречу Саньке.

— Идем, идем, — говорил Алешка, — или лучше я один пойду. Тут ведь шпиков тоже насажено. Здесь, понимаешь, не тронут, а дорогой. Ты иди…

— Нет, нет, вместе непременно. Ни за что, Алешенька, — говорил Санька, с жаром, с болью, чуть не плача. Алешка сверху глянул на него заботливо.

— Ну, пошли, пошли. У тебя есть на извозчика?

На улице уже дернуло первым морозцем, и лужи трещали и булькали под ногами. У Саньки было в кармане двадцать рублей — те, что он отложил: долг портному. Но теперь было важней всего забыть, залить рану.

— Гони прямо, — сказал он лихачу — одни лихачи и стояли глянцевым рядом вдоль освещенной панели.

Гордо зацокали подковы по мерзлым камням. Алешка оглядывался. Санька ерзал и жался к Подгорному.

— Сколько времени?

Было всего половина одиннадцатого.

— Куда-нибудь, куда хочешь, только бы выпить, выпить скорей, — просил Санька и ежился на морозном ветру, прятался за толстый зад кучера, он шаром вздувался перед носом седоков.

Они свернули в людную улицу, и Алешка дернул кучера за пояс:

— Стой!

Санька сунул трешку. Подгорный быстро шагал.

— Сейчас, сейчас. — Он рядил простого ваньку, — Санька не знал таких улиц.

На извозчике, под треск колес, Санька говорил:

— Положила руки и качает, и глядит, понимаешь, так глядит, дрянь…

Алешка кивал головой. Он не все слышал, но не переспрашивал.

— Нет… Хорошая баба, — говорил Санька, ободрившись.

— Да знаешь ты: заведись скандал с полицией, с околоточными, меня, брат, в участке б и оставили, — сказал Подгорный в ухо Саньке. — А не это, можно лихо было б этого офицюруса разыграть. Я ведь, знаешь, не отстану, раз уж такое дело…

— Да черт с ним… Не офицер меня… Э, все равно. Куда мы? Скорей бы!

Алешка привел Саньку в «Слон». «Слон» торговал до двенадцати. Была суббота, и не только в пьяном низу, но и во втором этаже было полно народа. Слободка пропивала получку.

Около тихой «музыки» сидело двое почтовых чиновников, и один, маленький и бледный, сидя на стуле, прислонился ухом к ее полированной стенке. Он обнял угол руками и, закрыв глаза, слушал. За шумом не слышно было тихих капель «музыки», и казалось — нелепо спит чиновничек, обнявши деревянный шкаф. Кудлатый дядя бил себя в грудь и в чем-то божился своему соседу, а тот тянул из кружки пиво и смеялся, глядя вбок.

Но и за другими столами шел всюду жаркий, до пота, разговор, спор, будто кто-то всем задал задачу, крепкую, путаную, и всякий наперебой тужился высказать, вытрясти наружу ее томящий смысл. Мелькали руки, кулаки стучали по столу — утверждали, требовали, и с треском стреляли по соседству бильярды, как беспокойная пальба.

Алешка огляделся. Ни одного свободного столика. Но он был тут свой и сразу нашел два пустых места у стола. За этим столом сидел солидный рабочий, в усах и с бородкой клинышком. Из-под пиджака выглядывала синяя рубаха с отложным воротником, со шнурочком-галстуком. Он сидел один и пил пиво не спеша.

— Можно присесть? — спросил Алешка. Рабочий с усмешкой глянул, секунду повременил и сказал с расстановкой:

— Покамест присядьте, тут двое еще в бильярдной, — он кивнул на дверь, — а придут…

— Ладно, мы пустим, — сказал Санька.

— Да уж придется, — рабочий снова усмехнулся и округлым жестом поднес кружку ко рту.

Саньке хотелось скорей войти в тот хмель, от которого он ждал, что разрешится боль, — как будто Мирская задрала кусок живой кожи и теперь надо или отодрать его прочь, или приклеить на место. Он жадно глотал пиво, как будто он бегом за версту прибежал сюда, в этот кабак. Рабочий поглядывал насмешливо; он был широкий, с широким лицом, и Саньке даже казалось, что он покачивается от напряженной важности. Санька допивал наспех третью бутылку. Алешка пошел потолкаться в бильярдную, и Санька остался один на один с рабочим. Саньку стало раздражать — с чего это такое презрительное величие: глядит иронически и молчит. Санька поглядел, куда б пересесть. Но сейчас же спохватился: «Ни за что! Подумает, что не выдержал, удрал. Надо спокойно. Спрошу что-нибудь. Просто».

У Саньки мутилось в душе от хмеля, от обиды. Он, глядя рабочему в глаза, сказал:

— Вы на заводе работаете?

— Да, работаем, — сказал, не спеша, рабочий, — не баклуши бьем.

— А кто же баклуши бьет? — Санька нагнулся через стол.

— А те, кто не работает, — с расстановочкой ответил рабочий и солидно чмокнул из кружки пиво. Он все насмешливо глядел Саньке в глаза. Глаза говорили: «Эх, вы, свистунчики!»

— По-вашему, студенты не работают? — спешил Санька. — Нет? Иной студент бедней вашего. По урокам весь день легко, думаете, зарабатывать… и учиться?

— Как мы учились, так одни подзатыльники и зарабатывали, — и он назидательно помотал головой, — вот-с как! Три рубля зря не дадут. Мозуоли. — И рабочий сунул через стол обе ладони к самому носу Саньки. Он подержал их так с минуту.

— Студент тоже, — начал Санька — …вы ведь не знаете… В это время подошел молодой с кием в руке. Он налил себе в стакан пива и залпом выпил.

— Да-с, мозуоли, — сунул снова ладонь рабочий Саньке.

— Ты что, — спросил что был с кием, — форсишь или плачешься? Они тебе все одно не пособят. — Он налил еще стакан. — Дай ты мне еще двугривенный — продулся, понимаешь? Да дай, что тебе — жалко? Я ж тебе в получку отдам… сколько за мной? Шесть гривен?

Но солидный глядел в стол и мотал головой.

— Черт с тобой, — сказал игрок. — На кий, не играю, — он передал кий, и какая-то рука схватила, унесла. Он стал переворачивать себе в стакан остатки из бутылок.

Санька долил из своей.

— Чего ты человеку мозолями тыкал? — заговорил игрок. — Студент только и есть, кто за нашего брата. Тоже высылают, не надо лучше.

— Тебе пива налили, ты и пошел заливать, — сказал солидный.

— Да плевал я на все и на тебя вместе.

Он допил стакан и сорвался к бильярду. Алешка не шел, и Санька не мог сидеть один с этим человеком, — он опять стал с усмешкой нажимать на Саньку глазами. Санька не мог собрать в себе сил, он не знал — заплакать ему или ударить бутылкой по голове этого человека. Санька вскочил, чтобы идти в бильярдную.

— А за пиво ваше мне, что ли, платить? Бутылки подкинут и гайда! — сказал рабочий. — Маменькины сынки!

У Саньки уж были слезы на глазах; он, что было силы, стучал о стол, звал полового.

Санька втиснулся в бильярдную. Народ густо стоял вокруг игры, гудели, подкрякивали шарам: