Лабух - Иван Валерьевич Оченков
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Понимаю. Но прежде хотелось бы ознакомиться более предметно. Вдруг и там какой-нибудь активист завелся?
— Кривошеева? — внимательно посмотрел на меня Гулин. — Да, сложная женщина…
— Увы!
— Значит так. Я напишу вам записку для начальника склада. Вместе посмотрите, и, если что-нибудь подберёте, он выпишет вам ордер. Но за подписью ко мне!
— Вот это деловой разговор! — энергично пожал ему руку и, получив на руки «мандат», поспешил откланяться.
Покинув заведующего хозяйством, я отправился прямиком в отдел записи актов гражданского состояния, где, как оказалось, и трудилась мадемуазель Ланская. Прежде это просторное помещение было залом или большой гостиной, но потом его разгородили фанерными перегородками на несколько маленьких закутков, где теснились совслужащие.
Но сейчас они покинули рабочие места и дружно двинулись в направлении пищеблока. Так что скоро она останется одна, и никто не сможет нам помешать. По крайней мере, хотелось бы на это надеяться.
— Гражданин, вы куда? — требовательно посмотрела на меня особа непонятного пола и возраста в потрепанной кожаной тужурке и красным платком на давно немытой голове.
— Мне на минуточку, только спросить! — дал ей универсальный ответ и решительно прошел мимо.
Елена Станиславовна встретила меня на своем рабочем месте. То есть за рабочим столом, на котором стояло лязгающее чудовище под названием «Ундервуд». Выглядела она гораздо лучше, чем при нашей последней встрече. Строгий приталенный костюм выгодно подчёркивал достоинства её стройной фигуры, на довольно-таки милом лице минимум косметики, а волосы уложены в аккуратную, но вместе с тем женственную прическу.
— Господи, почему так долго? — прошептала она, нервно теребя свое единственное украшение — брошь на груди.
— Спокуха, я — Дубровский! — с заговорщицким видом прошептал ей в ответ.
— Вы что, пили?
— И не только, — поморщился от нахлынувших воспоминаний. — Где тайник?
— Вот, — показала она на большую голландскую печь, некогда служившую для отопления зала.
Трудно сказать, почему она не действовала. Возможно, забился дымоход, а быть может новые хозяева решили, что она будет потреблять слишком много дров. Теперь вместо нее установили «буржуйку», коленчатая труба от которой вывели прямо в окно, а лишившаяся доброй трети изразцов «голландка» превратилась в архитектурное излишество.
Открыв скрипящую железную дверцу поддувала, Елена выволокла на свет божий увесистый сверток с экспроприированной у незадачливых погорельцев ювелиркой, я же тем временем, освобождал место для драгоценностей.
— Это что? — изумилась барышня, увидев кирпичи. — Но зачем? И куда я их дену?
— Сунете на место клада, — пожал плечами в ответ, укладывая добычу в саквояж.
Честно сказать, не представляю, как довольно-таки субтильная Корделия рассовала всё это добро по телу, а потом ещё и доставила до места. В саквояж он, впрочем, поместился без каких-либо проблем, а это на данный момент главное. Ставшие ненужными стройматериалы заняли своё место в неиспользуемом подтопке, а следы заметены небольшим, почерневшим от угольной пыли веником, можно уходить…
— Ну что, идем? — вопросительно посмотрел я на соседку.
— Куда?
— На обед!
— Вот вы про что… полагаю, нас не должны видеть вместе.
— Как угодно. Не боитесь, что сбегу?
— Нет, — после недолгого колебания ответила Ланская. — Не могу объяснить почему, но вы произведите впечатление честного человека.
— Ну, спасибо. А на обед всё-таки сходите. Кормят в вашей столовке, правда, не очень, но всё же лучше, чем оставаться голодной.
Видимо последний довод показался девушке состоятельным, потому что она сняла с вешалки в углу пальто и начала одеваться. Будучи человеком, не лишенным воспитания и даже некоторой галантности, я остался, чтобы ей помочь. Вот за этим занятием нас и застал Миша Фельдман.
— Здравствуйте, Елена Станиславовна, — начал он, входя, но тут же застыл как громом пораженный.
— И вам доброе, Михаил Борисович! — растянув губы в дебильной улыбке, ответил я.
— Что ты, то есть вы, тут делаете? — спросил начальник милиции, как только к нему вернулся дар речи.
— Да вот, знаете ли, зашел по-соседски…
— С какой целью⁈
— Подать заявление, разумеется.
— Какое еще заявление? — нахмурился Фельдман.
— О заключение брака…
— С кем?
— Мы с Николаем решили пожениться! — вдруг выпалила Ланская и встала между нами.
Некоторое время все присутствующие молчали. Начальник Спасовской милиции стойко принимал очередной удар судьбы, а я переваривал услышанное. О чём думала третья сторона этого любовного треугольника, доподлинно неизвестно, но судя по дальнейшим словам ни о чем хорошем…
— Я давно хотела сказать вам об этом, Михаил, — справившись с волнением, заговорила она. — И попросить оставить меня, точнее нас, в покое!
На Фельдмана было страшно смотреть. Он разом как-то почернел, сгорбился, после чего одарил меня не предвещающим ничего доброго взглядом, затем резко развернулся на каблуках и практически выбежал вон.
— Елена Станиславовна, позвольте полюбопытствовать, на хрена вы это сделали?
— Что именно? — каким-то безжизненным голосом спросила барышня.
— Назвались моей невестой!
— Даже не знаю. Вы начали врать, я вам подыграла.
— А с какой радости вы решили, что я вру? Может у меня есть подходящая кандидатура, с которой я собираюсь связать свою жизнь…
Договорив это, я вспомнил мадам Грицианову и внутренне содрогнулся.
— Тогда бы вы пришли вместе с ней, и вас просто расписали.
— Что так просто?
— А вы не знали?
— Нет, как-то пока не нужно было…
— Теперь знаете.
— Всё это очень познавательно, но что теперь с этим всем делать?
— Ничего, — пожала плечами девушка, после чего вернулась на рабочее место и напечатала свидетельство о заключении брака между гражданином Семёновым и ею. После чего так же бесстрастно внесла соответствующую запись в гроссбух, скрепила документ печатью и протянула его мне.
— Да не пугайтесь вы так. Расторгнуть брак можно в любой момент, причём даже в отсутствие одного из супругов.
— О темпора, о морес![2] — только и смог ответить.
— Да вы полны сюрпризов. Знаете латынь?
— Читаю со словарем. Вы так и не ответили на вопрос.
— Зачем это было нужно? Право, не знаю, так получилось. Дело в том, что больше всего на свете я ненавижу этого человека. Его ухаживания мне отвратительны. И вы, наверное, не поверите, но мне очень радостно от осознания, что удалось сделать ему больно!
