Знак кота. Гнев оборотня - Андрэ Нортон

Равинга закашлялась, немного наклонилась, и это движение явно далось ей с большим трудом, она протянула руку, пытаясь что–то отыскать на ощупь. Я подхватила кубок, стоящий рядом, от моего быстрого движения немного жидкости выплеснулось, распространяя сильный запах трав. Я вложила кубок в руку хозяйки, она неуверенным слепым движением поднесла его к губам и, не отрываясь, выпила почти всё.

Я знала, что это предназначалось не для неё, зелье из кубка должно было перейти посредством внутреннего исцеления от неё к Хинккелю.

На зелёном хитоне — её единственном облачении — не возникло никаких следов крови. Иногда у настоящих, истинных целителей на теле появляются те же раны, как и на теле того, кто нуждается в помощи. Но сейчас крови не было… только… только — она уронила левую руку на колено ладонью вниз, и на запястье я увидела две тёмные, опухшие раны, может быть, загноившиеся.

Теперь мне не требовалась подсказка. Я делала такое дважды, когда училась, как обуздать силу Равинги. Я отобрала у неё кубок, там на дне ещё оставалось около глотка.

Моё рукоделие упало наземь, я схватила небольшой кусочек мягкой ткани, намочила его в остатках жидкости из кубка, а затем, прижав руку Равинги к её колену, провела мокрой тканью по ранам, нанесённым другому.

Дважды Равинга шипела от боли и пыталась вырвать руку, но я крепко держала её. Вздувшиеся раны, как рубцы от удара кнутом, уродовали кожу. Я ощущала под пальцами воспалённую плоть.

В моём горле зародился напев, который был частью такого лечения. Однако я не могла держать флейту, пока прижимала ткань к руке хозяйки.

Во мне боролись две мысли: первая, что исцеляю во благо, вторая, что я напрасно продлеваю мучения. Теперь рубцы съёживались, темнели, опасная краснота спадала.

Неизвестно откуда пришли слова, я произносила их, не понимая смысла. Странная рана на руке Равинги исчезла. Вряд ли она и дальше будет беспокоить мою хозяйку.

На её коже остался только шрам. Я отложила в сторону мокрую ткань, тонкая трубочка сама скользнула мне в пальцы. Я подняла флейту к губам и снова заиграла.

По мере игры напряжение, которое я чувствовала в Равинге, постепенно ослабевало. Голова Равинги упала на грудь, словно она истратила всю себя при решении этой непосильной задачи.

Флейта смолкла. На правой руке Равинги не было никаких отметин, но на левой — широкий браслет, который она носила на левой руке, чуть–чуть сдвинулся, и под ним я заметила старый шрам, очень похожий на тот, что я только что видела. Её глаза были всё ещё закрыты, но дышала она теперь ровно, как в спокойном сне.

Я посмотрела на эмблему, которую вышивала, на кошачью голову. Цитриновые глаза — я готова была поклясться, что они живые! Мне было непонятно, что мы вдвоём только что сделали, я лишь сознавала, что Равинга довела до конца какой–то могучий ритуал.

Жара и боль. Только боль была не такой сильной, она лишь слегка подстегнула меня, приводя в чувство. Я лежал на спине, и надо мной мерцало звёздное небо. Шершавый язык прошёлся по моей щеке, и я увидел свернувшуюся справа кошку. В темноте отчётливо были видны только её глаза, и я, не отрывая от них взгляда, попытался поднять руку.

— О Великая… — из горла вырывался лишь хриплый шепот.

— Друг…

Я с удивлением вскрикнул. Я был уверен, что это не сон, я действительно разобрал в этом рычании понятные звуки. Только на сей раз я не вскочил в удивлении. Я всё ещё был в плену — в плену всего, что обрушилось на меня с того момента, когда кошачьи клыки сомкнулись на моём запястье.

Но теперь я слышал ещё и музыку. Еле слышная мелодия, знакомая так давно, что стала частью меня.

Звуки взлетали, звуки падали, и музыка текла с серебристым звоном тонкой струйки, льющейся из кувшина в таз.

А затем наступила тишина, и я заснул.

Глава девятая

Я лежал на спине, укрытый небрежно наброшенным плащом. Боль в руке куда–то пропала. Мне было хорошо, я чувствовал себя необыкновенно легко. Ещё один сон? Нет, я был уверен, что это не сон. Несколько мгновений назад, перед тем, как самка ушла, оставив самца караулить, я слышал и понимал их разговор. В этом не было никаких сомнений.

Клаверель–ва–Хинккель… да, это моё имя. Веки отяжелели. Всё вокруг, как в тумане, ничего не видно… Моей высушенной пустыней кожи коснулся ветер. Лёгкие порывы ветра несли облачка песчаной пыли мимо тёмных камней. Какое безлюдное бесплодное одинокое место, подумал я…

— Мирурр… — как мог старательно выговорил я непривычные звуки этого имени.

Мне ответил неспешный вопросительный звук. Большая голова, лежавшая на передних лапах, приподнялась, золотые глаза оценивающе уставились на меня. Я почувствовал себя, словно на площадке для упражнений с оружием на моём родном острове, а это массивное тело, покрытое золотисто–серой шерстью, можно было сравнить с широкоплечим корпусом оружейника моего отца. Я мог говорить, меня понимали, мне отвечали. Казалось, я нахожусь в компании людей. Где–то ниже таилась смерть — с крысами было далеко ещё не покончено. Но пока я отгонял мысли об этом.

— …и Меткин–бродяга… — я отчётливо разобрал эти слова. Кот сделал паузу, словно перебирая старые воспоминания.

— Этот был герой, дрался во многих битвах. В дни поминовения вспоминают его имя, рассказами об его подвигах гордится его клан, — его утробное ворчание чем–то напоминало мурлыканье.

— А до него Мяарт из рода Пяти, кто сражался за многих…

Большой кот провёл лапой по камню, оставляя на его поверхности длинные царапины.

— А до этого Мяслазар, и другие… много других… Мярое… Мяестер… — тут он зевнул, словно эти воспоминания вгоняли его в дремоту.

— А эти герои объединялись с моим племенем? — я говорил на ощупь, слово за словом, неуверенно выговаривая непривычные звуки.

Мирурр отрицательно мотнул головой, сонно полуприкрыв глаза.

— Наш клан далёк от дорог чужаков. Мяффор встретил смерть там, где дуют великие страшные ветры. Он говорил с человеком, живущим в одиночестве, искал знаний. Помнил лишь малую часть того, что рассказал тот. Но каким было начало, таким будет и конец.

Теперь его глаза с узкой прорезью зрачков совсем закрылись. Мои тоже. Его обрывочные фразы влетали мне в одно ухо и вылетали из другого, не складываясь ни во что осмысленное. И у меня не было желания выпытывать что–либо дальше.

Во сне я попадал в какие–то незнакомые места, где рядом со мной всегда оказывался кто–то, заставлявший меня делать какую–то непонятную работу, а я с легкостью увиливал от его понуканий.

Меня разбудил ещё один звук, шорох когтей по камню. Я приподнялся, опираясь на локоть, и осмотрелся. Невдалеке стояла самка. И не одна. Подражая её величественной осанке, рядом с ней стоял кот–подросток, уставившийся на меня круглыми от детского любопытства глазами. Он тяжело дышал, приоткрыв рот.