Малоизвестная история Малой Руси - Александр Каревин

Надо подчеркнуть, что и выйдя позднее за рамки «цветов и звезд», Лесино поэтическое творчество продолжало оставаться примитивным. «Предрассветные огни» («Досвітні вогні» — наиболее популярное в советское время стихотворение Леси Украинки — и подобные революционные произведения не блещут литературными достоинствами. «Нет внутренней силы, есть только жестяной пафос и патриотическое завывание», — писал о гражданской лирике поэтессы Мыхайло Драй-Хмара, один из первых «лесеведов».

Эта лирика тоже была следствием эпидемии. Вслед за воспеванием природы стало модным вести политическую пропаганду в стихотворной форме. Выдающийся украинский литературный критик Мыкола Евшан (Федюшка) пытался объяснить соратникам, что «проповедование чего-либо, пусть и самой великой идеи, не может быть содержанием поэзии, а только публицистических, популярных брошур». Но в «освободительном» угаре объяснений никто не слушал. В общем стаде поэтов-пропагандистов находилась Леся Украинка. Неудивительно, что те ее незатейливые стишки, вопреки уверениям «лесеведов» эпохи «развитого социализма», украшением литературы не стали.

Тем не менее, усердие поэтессы приносило плоды. Необычайно старательная, нехватку таланта она компенсировала трудолюбием и постепенно набиралась мастерства. Когда украинство охватила очередная эпидемия, Леся встретила ее во всеоружии.

На сей раз то была эпидемия драмоделания. «Теперь… ударились писатели в драму, — констатировал литературовед Гнат Хоткевич. — Идея новой драмы, хотя бы и исполненная старыми парикмахерами, целиком овладела мыслью писателя. На сцену возлагаются колоссальные надежды освобождения родного края, дорогой Украины от всяких там пут. И вот, чтобы притарабанить и свой кирпич на строительство общеукраинского счастья — лепит, переводит, жарит, шкварит человек драмы».

Охваченная стадным чувством Леся лепила, жарила, шкварила вместе с другими. Однако, нужно признать, получалось у нее лучше, чем у большинства других драмоделов. Многие пьесы Леси Украинки уже не кажутся такими бездарными, как ее стихи. На сером фоне новосоздаваемой литературы она, пожалуй, могла бы стать популярной, эдаким «гением» местного масштаба. Но…

Но тут и сказались пробелы в образовании. В украинстве спросом пользовались сочинения на темы родной истории. А Леся в прошлом Малой Руси (Украины) ориентировалась слабо. Возможно, кто-то другой на ее месте постарался бы наверстать упущунное, занялся бы самообразованием…

Увы, Лесино трудолюбие, проявлявшееся в процессе написания, на чтение не распространялось. По позднейшему свидетельству вдовца поэтессы Климентия Квитки, «Леся любила писать без информаций в книжках, без проверки исторической точности, без изучения». Чтобы не демонстрировать свое невежество, она предпочла брать материал для пьес из истории зарубежной. (Исключение составила драма «Боярыня», столь пропагандируемая сегодня на Украине за русофобскую направленность, но крайне невысоко оцениваемая самой поэтессой, так и не решившейся ее опубликовать).

Конечно, зарубежную историю Леся Украинка знала также плохо. Но здесь ее ошибки не бросались в глаза. «Национально сознательная» публика сразу заметившая бы неточность в изображении подробностей, например, казацкого быта, сама не разбиралась в деталях жизни древних римлян, египтян, американских колонистов и т. д.

Этим соображением и можно объяснить тематику Лесиных драм. Она оставалась верна своим пристрастиям. Рассказывая о чужом, фактически писала об Украине (только действие переносила в другие времена и страны). Однако узколобая аудитория фанатиков украинства аналогий, намеков, обобщений и т. п. не понимала. Другой же аудитории у Леси Украинки не было. Она писала на новом, украинском литературном языке (который, повторюсь, нельзя путать с малороссийским наречием), еще не понятным никому, кроме «национально сознательных» деятелей. Выйти за пределы украинства, перейти на русский язык поэтесса не хотела, да и не могла. Собственные литературные способности она оценивала довольно здраво и как-то в тесном кругу призналась, что занять приличное место в богатой талантами русской литературе никаких шансов не имеет.

Это был тупик. Лесю Украинку называли талантливой, но не читали. Театральные постановки ее произведений часто заканчивались провалом, несмотря на привлечение к спектаклям лучших артистических сил. «Все ее творчество, — сокрушался упомянутый Мыкола Евшан, — не имеет «популярности», не имеет даже признания».

«Лесю Украинку мало понимали, а то и совсем не понимали ее современники», — вторил ему Мыхайло Драй-Хмара. Признания и понимания она так и не дождалась.

Личная жизнь

Не сложилась и личная жизнь поэтессы. Некрасивая, Леся изначально имела тут мало шансов. В девятнадцать лет, чтоб устроить судьбу дочери, мать отправила ее к старшему брату, учившемуся в Киевском университете. Когда-то Ольга Петровна (тоже далеко не красавица) таким образом нашла собственное счастье. Она приехала к своему брату Михаилу Драгоманову, познакомилась с его университетскими товарищами и понравилась одному из них — Петру Косачу.

Мадам надеялась, что Леся повторит ее путь. Но на этот раз дураков, грубо говоря, не нашлось. Леся энергично знакомилась со студентами, встревала в их разговоры, старалась сказать что-нибудь умное, обратить на себя внимание. Ей отвечали. Бывало, вступали в спор. Но как женщиной не интересовались. Через три месяца, несолоно хлебавши, Леся вернулась в родительский дом.

Попытки наладить личную жизнь она повторит еще неоднократно. Временами откровенно, на грани приличия, будет навязываться малознакомым мужчинам, но с тем же результатом. А годы шли…

Отчаявшись, Леся попробовала сойтись с туберкулезником Сергеем Мержинским. Думала, что хоть этот, чахоточный, позарится на нее. Но чахоточный умер…

Возможно, постоянные неудачи в общении с мужским полом толкнули девушку к познанию однополой любви. Современные «лесеведы» уже не отрицают «розовых» наклонностей поэтессы, оговариваясь только, что лесбиянство нельзя считать развратом, что по данным современной науки человек вообще по природе своей бисексуален (весьма модное ныне в Западной Европе утверждение) и т. д. Углубляться в эту тему не входит в задачу данной главы.

В конце концов, в тридцатилетнем возрасте Леся вышла замуж (сперва неформально). Супругом ее стал Климентий Квитка. Инфантильный неврастеник неясного происхождения (его воспитали приемные родители), Кльоня, так называла его жена, был младше на девять лет. Вряд ли поэтесса мечтала о таком спутнике жизни, но крутить носом не приходилось.

Неизвестно — могла ли эта парочка иметь детей? Во всяком случае Леся заводить их не собиралась. Тут она вновь оказалась жертвой матери. Как уже упоминалось, Ольга Петровна страдала истерией. Заболевание передалось по наследству Лесе и еще одной Пчилкиной дочери — Оксане. Плодить нервнобольных дальше Леся не хотела.

Вопрос о недопустимости продолжения рода лицами с дурной наследственностью она подняла в своем творчестве (в пьесе «Голубая роза»), проповедуя «возвышенную», безтелесную, не могущую дать потомство любовь между мужчиной и женщиной. Не исключено, что такая «любовь» и была у них с Кльоней. Однако, вновь-таки, выяснение таких подробностей, не тема этой книги.

Скажу лишь, что брак укоротил поэтессе жизнь. Зарабатывал Кльоня мало, да еще должен был содержать престарелых приемных родителей. На них в значительной мере и ушли Лесины средства, оставленные ей в наследство отцом специально на лечение от туберкулеза. В последний год жизни поэтессы семья очень бедствовала. Смерть в июле 1913 года стала избавлением от земных страданий.

На похороны ее собралось мало людей. Младшая Лесина сестра — Исидора — поясняла, что стояло лето, все разъехались по курортам и дачам, студенты (всегда составлявшие массовку на подобных мероприятиях, превращая их в политические демонстрации) отправились на заработки. И все-таки…

Леся умерла в Грузии. Больше недели прошло, пока тело доставили в Киев. Желающие проводить «духовного вождя украинской интеллигенции» в последний путь могли бы успеть приехать на погребение. Но не сочли нужным, ограничились присылкой венков и телеграмм (что еще раз доказывает: не была Леся никаким вождем).

Слава пришла к ней посмертно. И не благодаря литературным заслугам.

Как известно, большевики переименовали малорусов в украинцев и объявили их самостоятельной нацией. А у нации должна быть самостоятельная культура, самостоятельная литература. Срочно потребовались литературные классики. Так вытащили на пьедестал «великого Кобзаря». За ним «великого Каменяра» (Ивана Франко) и «дочку Прометея». Затем еще дюжину «классиков», калибром поменьше.