Арагонские хроники - Иван Мельников

Сеймур был безумно влюблен в нее и сейчас. Всегда будет. Мудрецы говорят: «Нет хуже проклятья для человека, чем мимолетное внимание эстари». Говорят правду.

Стоило лишь вдохнуть свежий запах нежной, вечно молодой кожи, заглянуть в бездонные глаза, где мудрость прожитых веков перемешалась с сумасбродством пятнадцатилетней, коснуться губ, словно напоенных сладостью уходящего лета… услышать чарующий голос. Сеймур внезапно осознал, что плачет. Прошлого уже не вернуть. Никогда. Нельзя возвратиться из царства мертвых, даже если ты бессмертная эстарийка. Годханд безразлично взглянул на лежащие перед ним бумаги, вновь погружаясь в воспоминания.

Закат полыхал над безграничным океаном, освещая шпили башен королевского дворца, вычурные здания магических колледжей, Гильдию купцов… Панорама потрясала своей грандиозностью — именно ради этого зрелища Сеймур привел сюда Миланору. Почему-то ему не пришло в голову, что умеющая летать эстарийка видела куда более потрясающие закаты и восходы за свою долгую жизнь.

Стоило немалых усилий заставить уже изрядно приложившуюся к «Росе Черного Леса» девушку посидеть хоть пару минут спокойно.

Сеймур тщательно отладил аппарат: пластинки для голографии стоили баснословно дорого, мастеров, способных выполнить такую тонкую работу, можно было пересчитать по пальцам одной руки. Нажатием кнопки Сеймур активировал механизм, раздался сухой щелчок. Миланора, прихватив с собой частичку этого восхитительного вечера, запечатлелась на пластине — древняя машина в доли секунды превратила тончайший лист драгоценной платины в наполненное жизнью и красками воспоминание.

Эстарийка игриво набросилась на Сеймура, вырывая аппарат из рук. За последующие несколько минут беззаботная девица извела весь запас пластинок, стоимостью превышавший полный доспех дварфийской работы. Зато появились на свет забавные, нелепые изображения Миланоры, корчащей потешные рожицы, удивленного Сеймура на фоне громады дворца, остатков замшелой стены, облаков, первых звезд… В круговерти стремительно бегущих лет удалось сохранить только самую первую голографию, лежащую сейчас перед ним.

Потом они прикончили бутылку «Росы», остатки бутербродов, а когда огонь заката потускнел, уступая небеса холоду лун и созвездий, занялись любовью. Казалось, счастье будет длиться вечно.

Эстари — дети ветра. Того ветра, который наполнял паруса древних кораблей, летящих меж звезд. Ветер бушует в эстарийских сердцах и головах, вмиг раздувая пожар страсти из тлеющего уголька или обращая горящее пламя в холодные угли. Миланора не была исключением, и кто мог ее за это винить? Сеймур не мог, но ревность, раз вспыхнув, уже никогда не покидала его душу. Эстарийка не отказывала себе в праве любить, как ураган не отказывает себе в праве превращать дома в груды обломков. События, происходящие в жизни Сеймура — сначала молодого дарования, с успехом осваивающего различные школы чародейства, затем главы Колледжа Прикладной Технической Магии, потом изгнанника, в конце — гения, вплотную подошедшего к разгадке древних секретов, были всего лишь ветошью, набивкой, наподобие той, что кладут в ящик с бутылками «Росы Черного Леса». Сеймур жил, действительно жил, а не существовал в томительном ожидании, только в те краткие моменты, которые Миланора наполняла своим присутствием. Их становилось все меньше: эстарийка стремительно теряла интерес к постаревшему, лысеющему, покрывающемуся морщинами человеку. Остановить увядание тела Сеймур не сумел. Магия жизни не подчинялась ему, оставаясь непостижимой загадкой, иллюзорная же молодость Миланору бесила. Однажды она заявила, что любитель иллюзий должен и время проводить с иллюзией, а ее, настоящую, оставить в покое.

Тогда Сеймуру уже приходилось делить эстарийку с Ларсом фон Штейном. Барон был красив, молод, интересен. Миланора родила ему дочь, унаследовавшую от матери лишь роскошную медь волос. В остальном грубая внешность ребенка не оставляла сомнений в том, чья кровь возьмет в ней верх. Но девица все же продолжала приходить к старику до той возмутительной интрижки с Арагоном XII, от которого Миланора, надо полагать, и забеременела во второй раз.

Сеймур опустил голову на стопку лежащих на столе бумаг. Слезы продолжали предательски сочиться по сетке морщин, оплетших щеки подобно паутине. Скосив взгляд на голографию, маг явственно увидел, как Миланора игриво показывает ему язык.

**

С Арагоном XII он поквитался пятнадцать лет назад, направив пулю катрионского стрелка точно в глазницу королевского шлема, сквозь десятки слоев защитных чар. Отказать себе в этом удовольствии Сеймур не мог, хотя гибель монарха чуть не перечеркнула все усилия по сборке Лука Богов. Месть фон Штейну, казавшаяся поначалу такой удачной, закончилась катастрофой.

Смерть царственного любовника подкосила Миланору — взгляд ее подернулся льдом. Ларс пропадал в своих путешествиях, от ребенка короля эстарийка, судя по всему, умудрилась избавиться. Скука и тоска толкали дочь ветра на самые сумасшедшие, бесстыдные выходки. По окрестностям баронства расползались слухи о ведьмах, лесных дриадах, вампирах, сиренах. Сеймуру не составляло труда понять, кто являлся главным действующим лицом этих россказней. Чародей чувствовал: скоро Миланора поймет, кто истинно любит и ценит ее, а затем все станет как раньше, на Гритонийском холме. Подкупленные Годхандом слуги лили в длинные эстарийские уши яд сомнений и подозрений, передавая небылицы о любовных похождениях Ларса.

Ровно десять лет назад план Сеймура принес плоды, существенно отличавшиеся от ожиданий.

**

Секретарь мэра стоял за дверью баронской спальни. В руках он держал толстую кипу бумаг, содержащих отчеты о состоянии дел в феоде, на тот случай, если кто-нибудь полюбопытствует, что, собственно, он здесь делает. Но замок, как обычно, был почти пуст. Голоса за дверью перешли на крик, Сеймур с удовлетворением услышал звук бьющейся посуды и шлепки пощечин. Спустя несколько минут Миланора вырвалась из комнаты, щеки ее полыхали. Неслышной тенью старик увязался за ней.

Он плохо помнил, о чем говорил в тот вечер. Угрожал, умолял, упрашивал. Сквозняки разбрасывали бумаги с отчетами по углам. Он обещал бросить к ногам Миланоры весь Леодар, весь мир, всю вселенную. Она отвечала невпопад, взор эстарийки блуждал по комнате, избегая обезумевшего, страшного лица Сеймура. Он покинул ее, только добившись слабых неуверенных «да» на свои эгоистичные требования, более уместные в устах влюбленного мальчишки. На следующий день мажордом барона, Кайт, нашел Миланору лежащей в кресле, там же, где Сеймур оставил ее, уходя. Девушка приняла порошок из толченого огненного камня — единственное средство, гарантированно убивающее даже эстари.