Сказки старого Сюня - Рифтин Борис Львович

Ма Лян тихонько задвинул раму. На этот раз ему нечем было утешить мальчика. Но про себя он поклялся отомстить за него.

Как много блюд ни подавали к императорскому столу, однако завтрак всё же подошёл к концу. Ма Ляна позвали к императору. Кисть, которую император вчера забросил в угол, теперь лежала на серебряном подносе, на другом серебряном подносе возвышалась стопка бумаги.

— Что же ты нарисуешь мне? — спросил художника император.

— Хочешь, я нарисую море? — сказал Ма Лян.

Император кивнул, и волшебная кисть Ма Ляна побежала по бумаге. Вдруг у ног императора раскинулось безбрежное море. На синей-синей глади не было ни морщинки, вода сверкала и искрилась, как огромное нефритовое зеркало.

— А почему нет рыб? — спросил император.

Ма Лян несколько раз легко коснулся кистью бумаги, и в море заплескалась стайка разноцветных рыбок. Они выпрыгивали из воды, смешно разевая рот и шевеля золотыми плавниками Таких прекрасных рыбок не было даже в большом дворцовом бассейне. Император уже протянул руку, чтобы схватить самук красивую из рыбок, как все они разом вильнули хвостами и медленно начали уплывать всё дальше и дальше.

— Скорей нарисуй корабль, — сказал император, — я поплыву за ними вдогонку.

Ма Лян нарисовал большой деревянный корабль под парусами. Император со всеми своими придворными поспешно сел на корабль. Ма Лян несколькими мазками изобразил ветер — поднялась частая зыбь, паруса надулись и корабль двинулся по морю. Но рыбки плыли быстрее, чем корабль, и император крикнул Ма Ляну:

— Побольше ветра, черепаший сын!

Ма Лян прибавил ещё несколько мазков — по морю пошли белые барашки, парус натянулся, как барабан, и корабль стремительно помчался вперёд.

Теперь император был доволен. Но кисть Ма Ляна быстро двигалась по бумаге — море заревело, закручивая, как свитки, гребни огромных волн. Корабль накренился. Император, вымокший до нитки, крепко ухватился за мачту и, вытянув шею, изо всех сил кричал Ма Ляну:

— Довольно ветра, довольно ветра!

Однако Ма Лян и слушать ничего не хотел. Он без устали рисовал ветер, ещё ветер и ещё ветер. На море поднялся ураган. Небо покрылось чёрными тучами, волны вздымались стеной и раз за разом обрушивались на корабль. Корабль скрипел и трещал под свирепыми ударами волн, пока, наконец, не развалился. Напрасно император и придворные цеплялись за сломанную мачту. Все они скоро пошли ко дну.

А куда же делся Ма Лян? Никто этого не знает. Но говорят, что он и до сих пор бродит по свету со своей кистью и рисует беднякам волшебные картины. А ещё говорят, будто с ним вместе ходит мальчик, его названый сын. Ма Лян обучил мальчика своему чудесному мастерству. А кто этот мальчик, — нам с вами не трудно догадаться.

Поющий бокал

Если ударить по серебряному бокалу деревянной палочкой, ну, хоть моей палочкой для риса, которая и сейчас лежит передо мной, бокал начнёт нежно-нежно звенеть. И чем сильнее ударить, тем дольше будет длиться этот чистый звон. Когда я слышу его, мне всегда вспоминается бабушка Фын. Может, вам случится побывать в нашей деревне, непременно зайдите к бабушке Фын, — она покажет вам старинный бокал, не похожий на все другие. Ударишь по нему палочкой — молчит, а иногда сам начинает петь, да так, словно искусный музыкант заиграл на флейте. Не могу сказать, запоёт ли этот бокал, если вы возьмёте его в руки, ведь он звенит не для каждого. А для кого и почему он поёт, — знает только бабушка Фын. Попросите ее хорошенько, может, она и расскажет. Однако не думайте, что это так просто. Надо, чтобы вы понравились бабушке Фын, а она много лет прожила на свете и сразу умеет отличить хорошего человека от злого. Но уж если вы ей понравитесь, вы услышите поистине удивительную историю.

Давно-давно жила красивая девушка, по имени Хуан-э. Родители ее были бедны и так мало собирали зерна со своей полоски земли, что его едва хватало на зиму. А весной, чтобы не умереть с голоду, они посылали свою дочь, прекрасную Хуан-э, на луга или в горы за съедобными травами и кореньями.

Однажды, собирая коренья, Хуан-э забрела на берег реки. Вдруг она услышала пение флейты. Голос флейты был таким нежным и чистым, что девушка заслушалась и совсем позабыла, зачем она пришла сюда. Она осторожно раздвинула густые ветки кустарника и увидела, что на прибрежном камне, лицом к реке, сидит бедно одетый юноша, а вокруг него пасётся стадо. Он-то и играл на маленькой серебряной флейте.

Пока юноша не отнял флейту от губ, Хуан-э, как зачарованная, стояла и слушала. Но когда кончилась песня, девушка с тревогой подумала, что ей уже пора домой, а корзина её наполовину пуста. Она отпустила ветки и, бесшумно ступая, ушла.

На следующий день быстрые ноги Хуан-э будто сами привели её к реке. Пастух сидел на том же камне и играл. Девушка снова заслушалась, да так, что не заметила, как уронила свою корзинку. Падая, корзинка задела ветки, и они зашумели. Все коровы, сколько их ни было, повернули рогатые головы и посмотрели на Хуан-э. А вслед за ними взглянул в ту сторону и пастух. Никогда он не видел такой прекрасной девушки! Юноша вскочил.

Хуан-э в смущенье бросилась бежать. Но и она успела разглядеть, что пастух высок и строен, а лицо его так же красиво, как и его песни.

Ворчливые старухи сказали бы — да они это и говорили потом, — что Хуан-э следовало бы с того дня обходить реку далеко стороной. Но Хуан-э была молода. Она снова побежала к реке. Молод был и пастух. И всё пошло так, как бывает в таких случаях. Девушка и юноша полюбили друг друга.

Каждый день незадолго до заката встречались Хуан-э и пастух. Юноша помогал девушке наполнить корзину доверху Потом они садились у берега, смотрели, как солнце опускается за горы, как последние его лучи золотят воду, как всё темнее и темнее становятся деревья на другой стороне реки.

Много песен сыграл юноша для Хуан-э на своей серебряной флейте. Все они нравились девушке, но больше всего она любила ту, что услышала в первый раз. И на прощанье пастух всегда играл ей эту песню.

Есть такая пословица: если один человек расскажет десяти, об этом узнают сто. Так случилось и на этот раз. Хуан-э и пастуха увидела одна соседка. Скоро об их встречах заговорила вся деревня. Услышали об этом и родители девушки.

Отец страшно разгневался на дочь. Её заперли дома и никуда не выпускали. Но и этим не кончились беды Хуан-э.

В соседней деревне жил богатый вдовец. Он давно хотел взять себе в дом жену, непременно молодую и непременно красивую, хотя сам был стар и уродлив. Прослышал он о красоте Хуан-э и послал к её родителям сватов с подарками.

Напрасно Хуан-э умоляла отца отослать подарки назад, он и слушать ничего не хотел. Хуан-э просила мать вступиться за неё. Мать втихомолку плакала вместе с дочкой, но не осмеливалась спорить с мужем. Подарки были приняты, и свадьба назначена на первый день следующего месяца.

Пастух по-прежнему пригонял своё стадо к берегу. Но флейта его молчала, потому что с ним теперь не было Хуан-э. Однажды он совсем не пришёл к реке, а коров стал пасти старик с длинной бородой. Юноша узнал, что Хуан-э выдают замуж за богатого вдовца, и с горя заболел. Он лежал совсем один в своей маленькой полуразвалившейся фанзе и слабел с каждым днём.

У пастуха был друг, искусный литейщик. Он работал в городе, в лавке торговца золотыми и серебряными изделиями. В деревне у него осталась мать, и он изредка навещал её. От неё он узнал о болезни молодого пастуха и поспешил к нему.

Увидев друга, юноша приподнялся на циновке и заговорил:

— Ты пришёл вовремя. Выслушай мои слова. У меня нет ничего, кроме серебряной флейты, той, что досталась мне от деда. Я хотел бы подарить ее Хуан-э. Но родители не позволят девушке взять от меня подарок. Ты искусный мастер, перелей флейту в серебряный слиток, а из слитка сделай бокал и в день свадьбы подари этот бокал прекрасной Хуан-э.