Правда об украинцах и Украине - Михаил Антонов

Значительной стала прослойка украинцев и в русском монашестве (в гораздо меньшей степени — в белом духовенстве). Евгений Поселянин как бы попутно сделал несколько метких замечаний на этот счёт:

Стефан Яворский «внёс с собою ту любовь к просвещению, которая составляла отличительную черту малорусского монашества…», но это просвещение, как мы увидим через несколько строк, украинцы, книжники и формалисты, понимали по-своему. В Великороссии были и архиереи, и священники — поборники просвещения, причём их отличало «горячее стремление к правде, правдолюбию и к праведности», но они не одобряли тех крутых мер, которыми Пётр ломал русскую жизнь. Немногие архиереи, как, например, Митрофан Воронежский, целиком поддерживали политику царя, направленную на возвышение России, и в то же время обличали его неправедные деяния, оскорбляющие чувства православных. Поэтому «при Петре, находившем мало сочувствия в северорусском духовенстве, архиереев на видные кафедры стали назначать большею частью из южнорусских монахов, которые были образованнее, живее и привычнее к Западу». При этом украинские епископы были поражены невежеством и великорусского народа, и великорусского духовенства. «Конечно, глубокое невежество духовенства было причиною такого положения дел в народе. Ведь народ этот был по-своему набожен, жаждал впечатлений духовных. Но никто не объяснял ему, в чём сущность веры».

И вот украинцы принялись за искоренение невежества русских:

«Если древнерусская школа грамотности, давая ученикам православное настроение, обучала лишь чтению, письму и пению, то Ростовская школа святителя Димитрия была шагом вперёд, давая изучение греческого и латинского языка, на котором писалась вся тогдашняя наука». Но так ли уж поможет рядовому священнику (не богослову), а тем более жаждущему постижения глубин веры мирянину знание этих иностранных языков? Надолго станут для учащихся бурсы и семинарии эти языки ненавистными предметами зубрёжки. Но сам Димитрий был праведник, аскет, нестяжатель, каких среди украинцев было немного (противоположного толка архиереи — Феофан Прокопович и его круг). К тому же велики были его заслуги как автора «Житий святых», оказавших огромное положительное влияние на всю православную Россию того времени.

А вот какие интересные процессы происходили в среде монашества:

«В одно время в (Троице-Сергиевой) Лавре была половина монашествующих великороссы, другая — малороссиян. Они образовали две партии, несочувствующие друг другу», более того, свидетельствующие о «неприязни двух народностей в составе Троицкой братии…» Это разделение не ограничилось только братией Лавры, и оно сохранилось надолго.

Когда на престол вступила Елисавета Петровна, Поселянин определяет её царствование как «истинно русское. После владычества немцев, при дворе стали видны исключительно почти русские люди. За 20 лет правления Елисаветы Россия отдохнула от всей пережитой ею тяготы». Елисавета, «несмотря на всю свою страсть к увеселениям, балам, спектаклям, нарядам, в душе была чисто русская девушка и была предана Церкви и всем её обрядам, как любая боярышня Московской Руси». Но, — свидетельствует Поселянин, «в эту эпоху спокойной своей жизни высшее духовенство чересчур предавалось роскоши и мало помышляло об удручении плоти. Так, соборные старцы и настоятели монастырей носили бархатные и шёлковые рясы, исподнее платье с пряжками серебряными и золотыми, обувались в шёлковые чулки. У Гедеона Криновского, знаменитого проповедника, который был одно время настоятелем Сергиевой Лавры, помещицы более чем ста тысяч душ крестьян… были на башмаках бриллиантовые пряжки, ценою в 10000 рублей» (сколько это на современные деньги, я даже не представляю; наверное, многие миллионы).

Рядовые монахи старались не отставать от начальства:

«Вообще, Лавра пользовалась изобилием во всём. Она славилась в то время медами, пивами и квасами. Виноградные вина выписывались бочками, рыбы свозились от собственной её рыбной ловли. Перед всенощной в северный и южный алтарь приносились вёдра с пивом, мёдом и квасом для клиросных… За всенощной в алтаре, после благословения хлебов, служащим подавали красное вино в чарах. Каждому монаху ежедневно отпускались: бутылка хорошего кагору, штоф пенного вина, по кунгану (кувшину) мёда, пива и квасу».

Первым великорусским проповедником стал при дворе Елисаветы Петровны Гедеон Криновский, «чуждый риторичности киевских проповедников, манерности в мыслях и слове, ясный, простой, всем доступный, черпавший доказательства не из силлогизмов, а из сердца слушателей… Радостно было также слушателям слышать чисто русскую речь там, где раньше раздавался всегда сильный хохлацкий акцент». К тому времени «грубый деспотизм малороссов-монахов очень уронил это звание в глазах даровитейших студентов». Но особенно русский дух в богословии проявился в жизни епископа Воронежского Тихона и его шести книгах «Об истинном христианстве»: «… он менее всего наклонен был показывать фокусы богословской диалектики», которой часто «старались оживить богословие после вредного для него влияния мертвящего духа киевской схоластики…»

Легко представить себе, как были восприняты монашеством изменения в церковной жизни, последовавшие после смерти Елисаветы Петровны и с восшествием на престол Петра III, который, несмотря на кратковременность своего царствования, успел, однако, обнаружить опасные для Православной Церкви намерения. Сразу по восшествии на престол он в частном порядке заявлял не раз о намерении сократить число икон в православных церквах, переодеть православное духовенство в одеяния немецких протестантских пасторов и принудить российское духовенство к брадобритию.

При Екатерине II в управлении Церковью происходило нечто непонятное: «в течение 10 лет (1763–1774) два синодских обер-прокурора высказывали в высшей степени странное отношение к православию. Первый из них, Мелиссино, предложил Священному Синоду снабдить синодального депутата в комиссию для составления уложения такими предложениями реформ церковной жизни: об ослаблении и сокращении постов, которые, за тяжестью их, «редко кто прямо содержит», об уничтожении суеверий касательно икон и мощей, о запрещении носить образа по домам, о сокращении церковных служб, для «избежания в молитве языческого многоглаголания», отмене составленных в позднейшие времена стихир, канонов, тропарей, о назначении вместо вечерен и всенощных кратких молений с поучениями народу, о прекращении содержания монахам, о дозволении выбирать из священников епископов без пострижения в монашество, о разрешении епископам проводить брачную жизнь, о разрешении духовенству носить «пристойнейшее» (?!) платье, об отмене повиновения умерших, будто бы дающего простым людям лишний повод к вере в мытарства, а попам к вымогательству, о дозволении браков свыше трёх, о запрещении причащать младенцев до 19 лет, пока не научатся вере. Священный Синод отклонил эти предложения и составил свой собственный наказ».

Много лет назад знакомился я с идеями «обновленцев» в Русской Православной Церкви 1920-х годов. Тогда противники патриарха Тихона выдвигали, по сути, те же требования, что и Мелиссино. При этом они ссылались на опыт Церкви первых веков христианства. И вот я вдруг узнаю, что своего рода «обновленчество» существовало и в екатерининское время!

Продолжу цитату из книги Поселянина:

Другой обер-прокурор, бригадир Чебышев «был совершенно неверующий человек и решался открыто… заявлять о своём неверии в бытие Божие; в присутствии членов Синода говорил «гнилые слова», и, пользуясь властью, задерживал издание сочинений, направленных против распространяемого тогда модными писателями неверия».

Ну, что ж, что неверующий, но, возможно, чиновник отличный, может Синод в руках держать, императрице такие и нужны. И всё же, думается, простой такт, нормы приличия требовали от неё более уважительного отношения к высшему органу церковной власти. Следовало бы назначить на эту должность хотя бы формально верующего чиновника, либо неверующего (это его личное дело), но с запрещением говорить о своём неверии.

«Но, — продолжает Поселянин, — самыми грустными проявлениями церковной политики Екатерины было отобрание в казну монастырских имений и введение монастырских штатов». Архиереи из великороссов, в отличие от выходцев из малороссийского монашества, вместо тщетных сокрушений о понесённых Церковью утратах, обдумывали пути устроения монастырской жизни в новых условиях. В оскудении монастырей «сёлами и виноградами», в их обнищании они открывали новые возможности для возрождения в них подлинно аскетического духа. В монастырях они вводили общежительный устав.