Казанова. Последняя любовь - Паскаль Лене

Г-жа де Фонколомб долго молчала. Затем дотронулась губами до дрожащего в ее руках листка бумаги, в котором была вся ее душа, и вернула его Казанове.

— Итак, дорогой Жак, мы были друг для друга лишь сном.

— Иных снов достаточно, чтобы наполнить всю жизнь.

— Неужели всю жизнь? Так ты не встретил другую Генриетту, как я тебе пожелала?

— Она вновь передо мной, и она все та же.

— Увы! Возможно, небо затем и даровало мне эту милость: потерять зрение, чтобы не видеть, какой я стала.

— А каков нынче я, дорогая Генриетта? Что за человек прячется за отталкивающей маской, которую старость надела на мое лицо? Как знать, не отвратительнее ли моя душа?

— Мне не знакомо твое новое лицо, но тьма, в которой я пребываю, не пуста. Она жива, как это чудное летнее небо, чье дыхание, я это чувствую, вливается в открытые окна. Она полна тобой, каждую ночь после нашей встречи моя любовь зажигала на небе новую звезду.

— Я не сомневаюсь в твоей любви, моя дорогая Генриетта, как и в том, что простой и горькой реальности ты предпочитаешь пленительный сон, который приснился нам обоим и который мы продлили до нашего последнего часа. Но ты не смогла бы держать ответ за мою душу. Твоя нежность вызвездила для меня небо.

— Не сам ли ты сказал: старость надевает на наши лица безобразные карнавальные маски, покрывает наши тела язвами. Порой разъедает саму нашу душу, и горечь, сожаление, зависть отравляют постепенно наши самые большие добродетели и благородные чувства. Но те, кто имел счастье любить, научаются противостоять гримасам и лжи старости. Когда-то ты учил меня, дорогой Жак, что нет на земле иной мудрости, кроме той, что заставляет нас сделать счастливыми любимое существо, нет иной истины, кроме того понятия об его добродетелях и достоинствах, которое у нас складывается.

— За пятьдесят лет ты усвоила высказывания распутника, — смеясь, заметил Казанова.

— Я осталась верна тебе, как и обещала, и эта верность меня ежечасно полнит счастьем. Ты всегда был со мной, мой единственный друг. Это ли зовется «распутством»? Заново обретя тебя, я прошу у жизни одного: позволить мне вернуться на родину и упокоиться в той земле, которая была свидетелем моего рождения.

— Среди своих, — добавил Казанова.

— Все мои в этот миг передо мной, — прошептала Генриетта, — ты один был в силах дать мне последний миг счастья! Человек, от которого я бежала, когда мы встретились в Италии, — был моим мужем. Его давно уже нет в живых. Он принуждал меня вернуться лишь для того, чтобы снова стать матерью двоих детей, которых я — увы! — оставила на его попечение. После моего возвращения он более не относился ко мне как к супруге, и это единственный человеческий поступок, который по отношению ко мне совершило это грубое и мерзкое животное. Дети мои и внуки ведут подобающую им жизнь, и если Бог и не оградил их от всех напастей, обрушившихся на нашу страну, по крайней мере Он сохранил им жизнь. Иные перебрались в Америку, и мне достаточно уж и того, что они ведут достойную жизнь и что до сих пор беда обходит их стороной. Вскоре мы расстанемся, но на сей раз ненадолго, ибо недалек тот час, когда мы вновь свидимся там, где уж ничто нас не разлучит. Как только я окрепну, я вернусь во Францию, где хочу быть похороненной, но будь уверен: сердце мое останется здесь, подле тебя, в ожидании часа, когда Бог окончательно соединит нас. Я знаю, ты не веришь в бессмертие души и часто говорил мне, что жизнь — лишь сон. Не буду возражать, поскольку Высший умысел мне неведом, так же как и тебе. Но я чувствую, что наше земное бытие — не последний наш сон.

Половину ночи Джакомо и Генриетта провели вместе, обмениваясь самыми нежными словами, или просто молчали от полноты чувств. Упоительное состояние унесло Генриетту на своих крыльях, и она незаметно уснула. Казанова в последний раз поцеловал ее в лоб и вышел.

Минуло несколько дней: г-жа де Фонколомб обрела видимость здоровья. Никто не знал и не мог догадываться, что говорили промеж себя той ночью она и шевалье де Сейнгальт.

Она велела начать сборы по возвращению во Францию, не торопясь, но и не откладывая, поскольку чувствовала, что слишком медлить нельзя. Она продиктовала четыре письма: одно своему банкиру в Лондоне, второе — нотариусу в Эксан-Провансе, в случае, если он жив. В противном случае она доверяла Полине выбрать иного законника. Еще два письма предназначались г-ну и г-же де С., проживавшим в Новом Орлеане.

На Полину было возложено хранить все эти письма и в случае, если ее госпожа не доберется до места назначения, взять на себя их доставку адресатам.

Туанет получила новый глаз: цвета лазури, лучше настоящего. Казанова подарил ей ручное зеркальце, чтобы она могла смотреться в него сколько ей вздумается. В первые дни она так и ходила повсюду с зеркальцем, на все натыкаясь.

Аббат Дюбуа отвешивал ей свои неуклюжие комплименты и даже считал, что искусственный глаз ярче и совершеннее по форме, чем тот, что был дарован ей Создателем.

Четыре дня спустя после кризиса, чуть было не унесшего г-жу де Фонколомб, две берлины покинули Дрезден и вернулись в замок Дукс, где выздоравливающая решила провести еще неделю, чтобы набраться сил. Хоть Джакомо и предсказывал ей многие лета, она желала вернуться во Францию, чтобы умереть там. Однако путь туда был долгим и отчаянно-опасным.

Бывшие любовники дали друг другу обещание в том, что первый, кто почувствует приближение смерти, известит другого письмом, в котором уже не будет речи о прощании, но лишь о счастье встречи. Генриетта предупредила, что это письмо она доверит не Полине, не желая раскрывать ей их тайну, а г-ну Розье, вот уже четыре десятка лет верно служившему ей и ставшему в какой-то степени ее alter ego[45].

— Этот Розье как тень, его не слышно, не видно. Никогда не знаешь, здесь ли он, но когда нужно, он всегда под рукой и готов услужить. Он прожил подле вас как в суфлерской будке.

— Как никто другой знает он комедию моей жизни. Помнит лучше меня каждое слово. И, безусловно, ему известно, что вы для меня значите, мой нежный друг.

— Вы ему рассказали?

— Надо ли что-нибудь рассказывать своей тени?

— В таком случае речь идет о любви или же я не знаю, что означает это слово.

— Просто он там, где я.

— Небо, пусть же тени не испытывают горя, досады и ревности!

Полине не пришлось более избегать Казанову, которого его обретенная любовь к Генриетте отдалила от всех остальных женщин. Он впервые примирился со старостью, открыв для себя, что нынче — это его лучшая подруга, поскольку у нее лицо, голос и нежность г-жи де Фонколомб, в которой Джакомо было дорого все, вплоть до ее слепых потухших глаз, которые, словно глаза статуй, были обращены в вечность.

За два дня до даты, намеченной к отъезду, оказавшись как-то вместе с Полиной и Джакомо, г-жа де Фонколомб полушутя, полусерьезно вернулась к теме их любви. Джакомо признался, что проиграл пари, менее чем когда-либо расположенный становиться якобинцем, и напрямую заявил, что эта мечта его больше не занимает.

— Что ж, таким образом, дорогая Полина, вы устояли перед величайшим соблазнителем, которого вам дано было встретить на своем пути. Не знаю, поздравлять ли вас с этим, ведь он даже в его года остается приятнейшим мужчиной, глубочайшим философом, который имел мудрость совершить все безумства, которые ему предоставил случай.

— Почему вы не интересуетесь, не проиграла ли и я? — проговорила Полина.

— Неужто вы оставили ваши якобинские замашки? — подчеркнуто удивилась г-жа де Фонколомб. — Это было бы замечательным фактом, достойным войти в анналы.

— Мое обращение искренно, но недостойно быть записанным на скрижали истории, сударыня. Господин Казанова, знайте, я испытываю к вам самое дружеское расположение и нежность и готова заверить вас в том самым непосредственным образом.

Столь неожиданное заявление было подобно грому среди ясного неба: Джакомо сидел, открыв рот, не зная, что и сказать. Его желание, по правде сказать, только и держалось на удовольствии встречать отпор.

Пока ее друг пребывал в замешательстве, г-жа де Фонколомб едва удерживалась от смеха, однако в словах молодой женщины ей почудился некий новый пыл, не имеющий отношения к ее убеждениям.

— Ну же, сударь, не оставите же вы без ответа прямодушное признание в любви, которое вполне заслужили? — И, склонившись к уху Джакомо, так чтобы слышал только он, добавила: — Осчастливьте Полину! Этим вы осчастливите и Генриетту. Две женщины будут любить вас этой ночью, и та, которая будет не с вами, получит не меньшее наслаждение!

Г-жа де Фонколомб пожелала, чтобы Полина и Джакомо вместе поужинали в комнате шевалье. Г-ну Розье было велено таким образом приготовить соусы, чтобы участники состязания обрели наилучшую форму. Вина и ликеры должны были помочь им повторять подвиги до полного изнеможения.