Тайная жизнь Сальвадора Дали, рассказанная им самим - Сальвадор Дали

Не беспокойся, Сальвадор, нынче же вечером ты станешь свидетелем одной из самых трогательных сцен в своей жизни. Подожди! Подожди!

Пообедав, г-н Пичот собственноручно закрыл ставни и приказал, чтоб то же сделали во всем доме. Собирается гроза, полагал он. Я посмотрел на небо, такое голубое и чистое, как зеркало спокойной воды. Но г-н Пичот подвел меня к балкону и показал крохотные облачка, двигающиеся от горизонта.

— Видишь эти точки? Через час-другой начнется гроза и, возможно, даже с градом.

Я стоял, вцепившись в перила балкона, пораженный очертаниями туч, которые вдруг напомнили мне сырые пятна на потолке класса г-на Траитера. Мне казалось, я вижу в них все хаотичные фантазии моего детства, погребенные в забвенье и чудом воскресшие в тугой пене сверкающего кучевого облака. Крылатые кони во весь опор неслись оттуда, где клубились женские груди, дыни и колеса моих желаний. Облако в виде слона с человечьей головой распалась на два облачка поменьше, которые превратились в двух гигантских бородатых борцов, чьи тела бугрились мускулами. Еще миг назад отдаленные друг от друга, они сближались с бешеной скоростью. Страшный удар! Я увидел два тела, проникших одно в другое, смешавшихся и образовавших смутную кипящую массу, которая тут же преобразилась в другое — в бюст Бетховена. Меланхолически склонясь над равниной, бюст композитора все рос, обретая серый, как гипсовая пыль, грозный цвет. Вдруг лицо Бетховена скрылось под его огромным лбом, который стал свинцовым черепом. Молния расколола его, и в трещине засияло небо. Прокатился гром и задребезжали окна «Мулен де ла Тур». Цветки и листья липы закружились в вихре сухого и удушливого ветра. Ласточки с криком проносились над самой землей. Редкие тяжелые и медленные капли предвестили ливень, который вскоре обрушился на сад, хлеща его. Уже два месяца земля изнемогала в эротической и животной жажде. Под дождем она ожила запахами мокрого мха и свежих цветов.

Весь день до вечера продолжались буря и ливень, будто бы они были участниками драмы, которая должна была разыграться между мной и Дуллитой на склоне дня, отмеченного разгулом стихий и наших собственных душ.

Она вбежала ко мне в дом, чтобы спрятаться от грозы, и мы молча забрались на чердак, где царила почти полная темнота. Низкий потолок, мрак, обособленность чердака позволяли завершиться нашей близости. Страх, который я здесь испытывал раньше, улетучился. Я был наедине с Дуллитой, полностью во власти моей любви, во дворе хлестал проливной дождь, и мрачный характер этого места окончательно развеялся. Оно стало самым святым в мире. Молнии, блиставшие в щелях закрытых ставен, шевелили наши тени, бросали отблеск на корону с позолоченными лаврами, которая произвела на меня когда-то такое впечатление. Моя новая Дуллита, моя Галючка Редивива переступила через корону и легла посреди чердака, как мертвая, закрыв глаза. Предчувствие сжало мне сердце, будто между нами должно было произойти что-то страшное. Я встал перед ней на колени и смотрел на нее с бесконечной жалостью. Глаза привыкли к темноте, и я мог разглядеть все подробности ее лица. Я еще придвинулся и прислонился к ней головой. Она приоткрыла глаза и сказала:

—Давай поиграем — потрогаемся языками.

Она разжала губы и высунула кончик розового языка. Мне до того стало стыдно, я резко встал и оттолкнул ее так сильно, что она со стуком ударилась головой о корону. Я стоял в угрожающей позе, и она выразила готовность поладить. Ее покорный взгляд, ее покладистость разожгли во мне желание причинить ей боль. Одним прыжком я очутился над ней, она испугалась, но продолжала лежать головой на короне. Молния на миг озарила темноту, и я увидел, как средь бела дня, ее тоненькое тело, ее осиную талию. Я бросился на нее и сжал так же, как утром, на ворохе цветов. Она немного посопротивлялась — и наша борьба закончилась. Дуллита поверила, что это признак нежности, и ласково обвила меня руками. Какое-то время мы лежали на полу, обнимая друг друга. И в эту минуту я рассчитывал, что с ней сделать. Надо было подмять ее под себя, ведь мне хотелось причинить ей боль именно в нежном изгибе талии, может быть, сделать так, чтобы металлические листья короны вонзились в ее нежную кожу. Я искал глазами какой-нибудь тяжелый и громоздкий предмет, каким можно бы прижать ее к полу. Мой взгляд остановился на старом книжном шкафу. Смогу ли я его сдвинуть с места? Легкий ветер отворил дверь чердака. Дождь перестал идти, маячило обновленное ясное небо.

— Пошли наверх, — сказал я, разжал объятье и побежал по лестнице.

Дуллита послушалась не сразу. Значило ли это, что она разочарована тем, сколь грубо были прерваны наши ласки? Так или иначе, но, увидев, что она не идет, я вернулся и налетел на нее, с яростью дикого зверя схватив за волосы. Мне удалось приподнять ее и протащить вверх три-четыре ступеньки. Как только я чуть отпустил ее, она вскочила и побежала на террасу. Ну, теперь-то я ее уж не упущу! Со сверхествественным спокойствием я поднялся по последним ступенькам. Осуществится моя мечта еще времен Фигераса. Дуллита поднимается не иначе как в мою прачечную или хотя бы на террасу, опередив меня. Какая победа! Я хотел бы вкушать ее медленно, растянуть ее, чтобы века запечатлелись в этих ступенях. Наконец, я на террасе. Посредине, по-прежнему кренясь, стоял промокший от дождя костыль, отбрасывая длинную темную тень. Рядом блестело мое колесо, перехваченное посредине металлическим кольцом. Лиловое облако уходило прочь, край голубого неба обнимала радуга. Дуллита уселась на перилах, у нее высохли слезы. С притворством, в котором меня ни уличали даже в критические моменты жизни, я сказал:

— Я подарю тебе колесо, только не наклоняйся больше над перилами, тут можно упасть.

Дуллита взяла колесико, затем опять подошла к перилам и сильно перегнулась через них, восклицая:

— Ой, как красиво!

Лукавая улыбка осветила ее лицо. Ей казалось, что я расстроган ее внезапными слезами. Но я притворился испуганным и спрятал глаза. Я предвидел, что ее кокетство было лишь уловкой. Она села на низенький парапет, свесив вниз ноги.

— Подожди минутку, я найду для тебя другой подарок.

Прихватив костыль, я сделал вид, будто ухожу, но потихоньку, на цыпочках вернулся. Вот сейчас! Я продвигался медленно-медленно, сжимая в руке костыль. Дуллита, опершись ладонями на камень, болтала ногами, разглядывая в синеватом небе большое облако в форме крокодила. Смеркалось.

С бесконечными предосторожностями я дотянулся развилкой костыля до тоненькой талии Дуллиты. Во мне дрожью нарастало такое напряжение, что я закусил губу и струйка крови потекла по моему подбородку. Что я сейчас Дуллита, как будто почувствовав мое движение, обернулась и без всякого страха перегнулась назад, так что ее тонкая талия оказалась в развилке костыля. Ее лицо было самым прекрасным в мире, ее улыбка радугой перебросилась к моей улыбке. Я опустил глаза и всадил костыль в зазор между плитами террасы. Затем я подошел к Дуллите и выхватил колесо у нее из рук.