Спасенное имя - Константин Шишкан

Но Гришка не дал ему опомниться — налетел коршуном.

Пошатнувшись, Морозан наступил на фотографии. Чьи-то лица оказались под его подошвами.

— Жить надоело? — Он занес кулак, и сильный удар свалил парня с ног.

Лежа на разодранных папках, Гришка попытался встать.

— Убийца!

Морозан поднял кулак.

— Не уйдешь. — Гришка сглотнул кровь. — Всё равно тебя Круду найдет.

Морозан молча ударил Гришку.

— Погоди. — Грубый голос отодвинул Морозана. — Я сам… — Из-за ящиков вышел Гринюк.

Морозан вздрогнул. Бежать, немедленно бежать.

От Гришки, от Круду, от Гринюка… Но куда? Куда бежать?

Отшвырнув ногой фонарь, Морозан нырнул в темноту…

Сдвинув один из камней у лаза на кладбище, он осторожно выглянул. На холм поднимались цепи автоматчиков. Синие цепи… Но почему синие? Морозан протер глаза.

Белесый дым валил из-под кустов. Тьфу, дьявол! Он выхватил из кармана бинокль.

Прямо на него шли трое: Кайтан, милиционер Цуркан и подполковник со шрамом на щеке.

Морозан вздрогнул. Да, шрам, похожий на подковку. Опустил бинокль, прикрыл глаза и ясно увидел давнее…

Мальчишка со шрамом на щеке, свесившись с дерева, глядел на него.

— Дяденьки! Фрицы!..

Морозан провел рукой по лицу, прогоняя видение. Но внутренним взором вдруг отчетливо разглядел берег Днестра, кусты, пятачок полянки.

Мальчишка стоял на пригорке, широко расставив ноги, и глядел на него в упор. В руке он сжимал гранату…

Теодор схватил бинокль, поймал лицо подполковника. Шрам на щеке! Тот самый…

Синие цепи шли на холм. Все ближе, все ближе чьи-то белые лица. Сколько их? Сколько?

И Морозану уже кажется — он узнает их черты. Это — партизаны. Он окружен. Всюду их лица. Они перед глазами: на холме, в кустах, в бинокле; за спиной — в подземелье: на полу, в зеленых папках, глядят с земли, с фотокарточек…

А это лицо со шрамом на щеке! Вот оно, в бинокле у самых глаз!..

И снова мальчишка бросает в него гранату, и снова он (в который раз!) падает в овраг. Комья земли бьют по спине. Алая земляника в траве, словно крупные капли крови, розовый червяк, уползающий из дымящейся воронки…

Что-то вспыхнуло у самого лаза. Морозан швырнул бинокль. Жить! Жить во что бы то ни стало! И кинулся в подземелье…

Гришка пришел в себя от боли в висках. Рванулся. Руки и ноги были связаны.

— Спокойно, не суетись. — Тяжелая рука Гринюка легла на плечо. — Тебе осталось жить ровно четверть часа.

Гришка огляделся, но ничего не увидел. Зеленый свет лампы с трудом боролся с темнотой.

Лицо Гринюка придвинулось почти вплотную.

— Отсюда ты уже не выйдешь. А потому — слушай. Сейчас узнаешь тайну. А с тайной ты уже не жилец. Здесь, в штольнях, ценности. Утварь со всех церквей района. Иконы, кадила, всякая дребедень. Думал унести. Не вышло. Засекли. На хвост сели. Но ты знай. Было — и нет… Я взорву это всё. Вместе с тобой. И с твоей тайной. Понял? Ты не расскажешь ее людям. Досадно, верно? — И он засмеялся. Но резко оборвал смех. — Здесь, под землей, склад боеприпасов. Снаряды. Соображаешь? Взорву! — Лицо Гринюка округлилось, стало огромным. — Слышишь! — Лицо сморщилось, как мяч, из которого выпустили воздух. — Всё взорву.

Лицо больше не качалось над Гришкой. Слабый свет все так же боролся с тьмой, но к лампе уже тянулась огромная черная рука.

— Над нами интернат. Детишки. Могли бы пожить, между прочим… — Черная рука взяла «летучую мышь». — А я взорву.

— Убийца! — рванулся Гришка.

Он ясно увидел лицо Анны-Марии, ее синие глаза.

«Летучая мышь» дрогнула и стала уплывать. Черная рука ударила в черную грудь.

— Гринюк все может.

Хохот снежным обвалом покатился по подземелью.

Огромная тень пробежала по стене. И наступила кромешная тьма.

Время, казалось, остановилось. Сколько прошло — час, два, десять?

Гришка рвал зубами веревку, но она была прочной…

Выбравшись из подземелья через лаз в старом карьере (зарничник сидел в траве, ковыряясь в носу), Гринюк скрылся в кустах. Этот запасной лаз он подготовил давно и тщательно замаскировал. Вскоре Гринюк вышел на дорогу и побежал в сторону колхозного движка. Движок стоял на берегу Днестра. Гринюк огляделся. На холме высилось белое здание интерната.

— Понастроили! А я вас… вот так! — Он задохнулся, рванул ворот. — В рог бараний…

Привычное ощущение удушья захлестнуло Гринюка. В детстве, когда ему было года четыре, мать за что-то наказала его, заперев в темном душном чулане.

Целый день он провел без света и свежего воздуха. И на всю жизнь сохранилось у него ощущение удушья. Оно преследовало по ночам, поднимало с постели, толкало на улицу, на ветер, мороз, на дождь или снег — лишь бы рот мог поймать струю свежего воздуха.

Много лет подряд снился ему один и тот же сон — будто сидит он в каменном мешке. И он весь холодел, заново переживая те минуты в чулане в далеком и страшном детстве.

На всю жизнь застыл в его глазах страх, который не в силах была выгнать никакая радость, и глаза его поэтому всегда горели как-то неестественно — ярко, словно их постоянно подсвечивал изнутри этот лихорадочный страх. Даже ночью они фосфорически мерцали, точно у кошки. Люди боялись этих глаз.

На всю жизнь осталось в нем желание мстить — неважно кому, всем, кто подвернется под руку. Облегчение приносила только боль — чужая боль, чужое страдание. Вот тогда он открывал рот и дышал полной грудью…

Гринюк потряс кулаком и стал пробираться к движку. От него в траву уходил тонкий, хорошо замаскированный провод. Гринюк нагнулся, потянул провод.

Вдруг чей-то звонкий мальчишеский голос крикнул:

— Глядите! Панаит.

Гринюк поднял голову. В кустах стояли Димка, Ерошка и Думитраш.

На дороге появились две бабки в черном.

Гринюк выпрямился. Глаза его остро блеснули, лицо налилось кровью.

— Не-на-ви-жу! — И он склонился над проводом. — Всех взорву.

В тот же миг он вскрикнул, захрипел и стал медленно оседать. Его била короткая сильная дрожь. Попытался оторвать руку от провода, но не смог.

Старухи в черном подошли вплотную.

— Помогите! — закричал Гринюк и упал ничком. — Руку… Дайте скорее руку.

Тяжелое его туловище содрогалось от дрожи.

— Господи, — сказала первая старуха. — Да это же святой человек!

— Панаит, — уточнила вторая.

— Что с ним? — спросила первая старуха.

— Сатану изгоняет, — ответила вторая.

— Дух сошел… Дух.

И старухи пали на колени.

— Помогите, — стонал Гринюк. — Руку…

Но старухи не слушали его.

— Ниспошли благодать.

— Лучом прозрения озари.

Думитраш, махнув рукой, побежал к движку. Вскоре он вернулся с шофером Андриешем.

Старухи поднялись с колен и бочком подались в кусты. Гринюк сделал отчаянное усилие оторваться.

— Что ж, — сказал Андриеш, — он нашел свою смерть.

— Его суд должен судить, — строго заметил Димка.

— Верно, — вздохнул Андриеш.

Из деревянной будки, стоявшей у движка, выглянул худой, высокий парень.

— Выключи движок, — крикнул ему Андриеш. — А вы, ребята, срочно сыщите милиционера Цуркана.

«А танк я все равно найду»

Лица, лица, повсюду — лица… Морозан метался в штольне, освещая стены фонариком, и ему казалось, что из каждого темного угла глядели на него глаза Хамурару.

Морозан вынул из кармана бутылку с пестрой змеей. Жадно сделал несколько глотков, а потом швырнул бутылку под ноги. Тупо уставился в землю. В острых осколках стекла лежала змея…

И снова перед ним груда серых ящиков, зеленые папки с делами… Сыплются на землю фотографии, летят черные орлы на белых бланках. И вот наконец то, что он искал: досье на Морозана, пачка этюдов на жести. И опять — лица, лица, лица, которые почему-то сливаются в одно огромное лицо Самсона Хамурару…

Слабый шепот пополз по земле, но так и не был услышан Морозаном. Гришка, придя в себя, снова терял сознание. Он перегрыз веревки, но на это ушли все силы. В подземелье возникли неясные звуки, родилось эхо. Оно покатилось по штольне, с каждой минутой всё увеличиваясь и разрастаясь:

— Э-э-эй!

Морозан поднял голову, прислушался…

Круду с милиционером Цурканом искали ребят. На перекрестке они остановились.

— Я — направо, — сказал Круду.

— Добро, — кивнул Цуркан.

Через некоторое время Морозан услышал голоса. Из угла метнулась чья-то тень.

— Дяденька Цуркан!

Тень обняла его сапоги.

— Ника, ты?

Цуркан осветил ее бледное лицо, перевел луч фонарика в угол. На земле сидел Михуца.

— Ушел Гришка, — сказал он, вздохнув. — А мы совсем заплутали.

Цуркан молча обнял ребят.

Уничтожив досье и сунув за пазуху этюды, Морозан взял «летучую мышь». Сделал несколько шагов и замер. Прямо на него из тьмы, освещенное ярким светом фонаря, надвигалось лицо со шрамом на щеке. Морозан протер глаза, но видение не исчезло. Отчетливо слышался скрип щебенки.