За пять веков до Соломона (СИ) - Николенко Александр

Моисей опять представил миг прощания с Мариам десять лет назад и вдруг явственно услышал свои слова:

— Клянусь, Мариам, я вернусь. Клянусь, я освобожу тебя!..

Я освобожу тебя? Да, когда-то давно он так обещал. Но как это поможет предотвратить убийство невинных младенцев?

Или? А ведь это мысль! Это может сработать!

Моисей поднялся и быстро зашагал во дворец. Сейчас важно лишь одно: любым способом убедить фараона. Моисей не сомневался в успехе: стоит Рамсесу узнать план, как он тут же согласится. Ведь фараон будет только рад предотвратить ужасное кровопролитие…

— И что это мне даст, Моисей? — фараон поджал губы, всем видом демонстрируя недовольство.

Атмосфера второй встречи совсем не походила на первую. Рамсес церемонно сидел на троне, сжимая в руках цеп Менаха и прочие регалии верховной власти. Двойная корона Верхнего и Нижнего Египта величественно покоилась на голове, высоко поднятой длинной гордой шеей. Во всей фигуре Рамсеса не было и намека на вчерашнюю непосредственность. Моисей хорошо его понимал — встреча проходила на виду у десятка ближайших придворных, посвященных в тайные замыслы фараона. Для них Рамсес должен был оставаться сильным и уверенным в себе правителем.

Царский дворец с самого начала возводился не очень большим, но Рамсес пристроил к нему просторный тронный зал. Два ряда полуколонн в форме стеблей лотоса, уходили в полумрак. Только с дальней стороны, где стояли троны царя и царицы, темнота расцвечивалась дюжиной факелов, выхватывавших богатые росписи на стенах и мозаику на полу. Моисей подивился искусству художников, которым удалось из маленьких глазурованных камешков создать под ногами полную иллюзию пруда, с желтыми стеблями папируса, белыми цветами лотоса, отливавшими зеленью утками и золотистыми рыбками, плававшими в прозрачной голубой воде. Казалось, закрой глаза, и услышишь плеск волн, а может, даже почувствуешь дуновение свежего ветерка.

На стене за деревянными тронами с ножками в форме стоящих сфинксов, висели изображения Рамсеса и его белокожей супруги — бывшей хеттской царевны. Оба, подобно богине Хатгор, были увенчаны рогами, между которыми алел диск красного солнца. Моисей хорошо знал историю о богине-корове, что на своих рогах вынесла Бога-Солнце Ра на небо. Профиль Рамсеса на стене настолько походил на живого фараона, что Моисей несколько раз переводил взгляд с изображения на оригинал, пытаясь найти хоть какое-то отличие. Единственное, что изображенная фигура высилась аж на пятнадцати локтей, угрожающе нависая над всеми в зале, внушая благоговение и ужас. И только сам Рамсес, сидя спиной к портрету, оказывался вне его магического действия. Чтобы еще больше усилить впечатление от мощи богоподобного фараона, художник поместил поверженных врагов Египта под ноги Рамсесу. Многих Моисей узнал сразу, особенно нубийцев, с которыми довелось встречаться в схватках лично. И вновь Моисей подивился мастерству художника: коричнево-черный цвет кожи, приплюснутые носы, огромные серьги в ушах. Даже знаменитые нубийские изогнутые луки и кожаные щиты выписаны в малейших деталях.

Из восхищенного созерцания его вывел жесткий голос Рамсеса.

— Что мне даст, если я отпущу рабов-евреев из Египта? — повторил фараон, требуя ответа.

— Во-первых, тот самый строгий расчет, что лежит за Заветом Аменемхата. Разом избавишься от десяти тысяч едоков…

— А заодно слуг, строителей и пахарей. Ты знаешь, что евреи считаются одними из самых лучших рабов?

— Да, мне говорили, что их ценят египтяне. За верность и привязанность. За готовность защищать хозяина до последнего вздоха. Кстати, знаешь, почему они это делают? Евреи считают, что хозяин — это часть их семьи. А оберегать семью от всех напастей — есть главная обязанность каждого израильского мужчины.

— Интересно, откуда тебе это известно? Ах, да, ты же в свое время имел подружку из евреев.

Десять лет назад Моисей обязательно произнес бы что-нибудь обидное в ответ. А сейчас он просто посмотрел на Рамсеса, чуть качнул головой из стороны в сторону, словно удивляясь неуклюжести собеседника, пытающегося так грубо его разозлить, и спокойно продолжил:

— А теперь представь, Рамсес, что случится, когда ты прикажешь уничтожить детей этих рабов! Для которых семья — это все. Тебе придется убить всех мужчин. А заодно и женщин, потому что половина из них лишится рассудка и станет непригодна для домашней работы.

— Складно ты, Моисей, молвишь. Может, пойдешь ко мне Везиром? Способные люди всегда нужны.

В стороне от трона кто-то тихонько кашлянул. Моисей посмотрел туда и понял, что неосторожного замечание фараона родило ему нового смертельного врага.

— Спасибо, Рамсес, на добром слове. Но в далекой стране остались мои жена и сын. Обещал я к ним вернуться. Да и забыть я успел науки государственные, — короткий взгляд в сторону подтвердил опасение, что Везир не расслабился и после этого ответа. Жаль, новые враги были совсем ни к чему. Но, помня о главной цели, Моисей продолжил после недолгой паузы. — Так что, отпустишь рабов-евреев со мной?

— Нет, Моисей, не отпущу. Египетскому народу простой ответ надобен, кто виновен в несчастьях всех. И когда прикажу я детей рабов убить, люди крепче в силу власти поверят.

— Но ведь потом тебя же и проклянут!

— Ничего, я заставлю себя полюбить! Нет ничего короче памяти простых людей. Если удастся нам два-три года подряд щедрый урожай собрать, я в их глазах героем стану, что страну от всех бед избавил!

Моисей зашел с другой стороны:

— Рамсес, ты ведь добрый правитель. У тебя столько планов, как землю Египетскую краше сделать — ты ведь сам рассказывал. Не может современный образованный человек вспоминать дикие обычаи старины.

Рамсес зло расхохотался:

— Добрый, говоришь! Тебе-то хорошо известно, что во все века армия и народ в послушании только двумя вещами держались: дарами щедрыми да страхом лютым. Хватит, сделал я даров не мало, хлеб бесплатно раздавая. И где она благодарность людская? Где? Нет ее. Вместо того люди гиенами злобными друг на друга смотрят и даже в мою сторону поглядывать осмеливаются. Пришло время страхом смерти воспользоваться.

— А не боишься, Рамсес, восстания людей, до отчаянья доведенных?

— Мне ли, фараону, бояться следует? Моисей, ты забываешься верно. Я уже не тот мальчик, что вместе с тобой в догонялки играл. Я повелитель Верхнего и Нижнего Египта, в чьем праве волею Богов любого человека казнить и миловать. Пусть только попробует кто восстать. Сразу силу верной Египетской армии узнает.

Моисей опустил взгляд на роскошный мозаичный пол. Как ни горько было это признавать, он потерпел полную неудачу…

История повторялась во второй раз. Это все уже было. Он однажды стоял вот так перед фараоном. Совершая ту же ошибку. Пытался спорить, не имея аргументов. Да еще и у всех на виду, подрывая авторитет фараона!

Ни кнут, ни пряник не помогли. Что делать? Какие слова найти, чтобы убедить упрямого Рамсеса?

Солнце медленно заходило за гору Меретсегер, последние лучи прощались с дворцами на восточном берегу. Похожая на огромную пирамиду верхушка горы отчетливо темнела на фоне ярко-розового неба. Говорят, что именно из-за этого сходства много лет назад первые цари Среднего Царства перенесли сюда свои могилы. И любой, даже самый мелкий чиновник, мечтал быть похороненным на склонах священной горы, «Любящей Молчание». Чем выше статус — тем ближе могла находиться могила к недоступной простым смертным Долине Царей.

Интересно было бы посмотреть, как выглядела завершенная гробница Сети. Только для этого следовало приехать в Египет на погребение — сейчас усыпальница великого фараона запечатана священными печатями и охранялась днем и ночью сторожевым отрядом верных жрецов.

Моисей перевел взгляд на солнечную дорожку, что радостно бежала по рябистой поверхности Великой Реки, и медленно погрузился во внутренний мир.

Первым пришел Мудрец. Выглядел он, против обыкновения, изможденным и уставшим. Борода торчала белыми пучками во все стороны, словно несколько лет не стриженная, лоб покрывал толстенный слой красной пыли (той самой, что встречалась в мадиамских горах), отчего лицо походило на потемневшее бордовое яблоко, покрытое густой шерстью. На этом колючем яблоке неестественно ярко белели умные глаза, в которых отражался спокойный характер хозяина.