Незримое, или Тайная жизнь Кэт Морли - Кэтрин Уэбб

Эстер смотрит на него в недоумении, не вымолвив ни слова, и он мгновенно скрывается в дверях.

— Может быть, мне задержать его, мадам? — предлагает Кэт, выдержав паузу.

— Да-да, задержите! Не надо, чтобы он чувствовал себя обязанным уйти… — взволнованно говорит Эстер.

Кэт нагоняет Робина у парадной двери.

— Прошу прощения, сэр, но миссис Кэннинг настаивает, чтобы вы остались, — произносит она без всякого выражения. — Он готова принять вас сейчас.

— В самом деле? — снова улыбается Робин Дюрран. Его улыбка как будто всегда наготове. — В таком случае я обязан остаться. Разве можно противиться подобному приглашению? — Он окидывает Кэт понимающим взглядом, отчего та сразу настораживается, а затем возвращается в гостиную.

— Это он пришел? — спрашивает миссис Белл, когда Кэт заходит в кухню.

— Да. И она теперь в любой момент позвонит, требуя чаю, как только соберется с мыслями и вспомнит об этом, — говорит Кэт, наполняя чайник и ставя его на плиту.

— И какой же он? Молодой, старый, богатый, бедный? — спрашивает толстая экономка.

На столе лежит мясистая баранья лопатка, которая наполняет помещение сладковатым запахом сырого мяса. Вокруг назойливо вьются блестящие синие мухи, дожидаясь возможности сесть, однако Софи Белл, с кухонным полотенцем в руке, всегда готова отразить их атаку.

— Вряд ли бедный. И очень молодой. Наверное, не старше жены викария. — Кэт наливает себе стакан воды и пьет большими жадными глотками.

— Господи, ну как корова на водопое! — досадливо восклицает миссис Белл.

Кэт бросает на нее испепеляющий взгляд.

— Теперь вы знаете, что я слышу каждый день, обедая с вами за одним столом, — бормочет она.

— Еще одно слово — и ты будешь ужинать во дворе или, что скорее, вовсе не будешь ужинать.

— Разумеется, — вздыхает Кэт безразлично.

— И нужно говорить «хозяйка» или «миссис Кэннинг», а не «жена викария». Так полагается. У тебя все, что ни скажешь, выражает одно только неуважение к другим, однако ты не в том положении, чтобы высказываться в подобном духе, — говорит миссис Белл.

— С чего бы мне выражать уважение к тем, кто его не заслуживает?

— С того, что некоторые люди — для тебя, полагаю, почти все люди — его заслуживают, что бы ты там себе ни придумала. Хозяйка предоставила тебе крышу над головой, работу, которой тебе не дал бы никто другой, с твоим-то прошлым…

— Я сама обеспечиваю себя крышей над головой тем, что работаю в этом доме без продыху! А что до моего прошлого… Правящий класс придумывает правила, позволяющие наказывать других, просто для того, чтобы был повод наказывать и держать в узде, я так считаю. И как же мне не презирать их, когда они случайно родились «высшими», сами написали законы, чтобы заставить меня удовлетворять все их прихоти, пока они бездельничают целыми днями и не могут элементарно обслужить себя? И я еще должна быть им благодарна, когда на самом деле это они должны благодарить меня! Что она может без меня? Я одеваю ее, стираю ее одежду, подаю ей еду и заправляю ее постель! А как бы она жила без вас, кто готовил бы ей еду? Они нуждаются в нас гораздо больше, чем мы в них. Если бы слуги не играли по их правилам, как вы, Софи Белл, мы могли бы кое-что изменить в этой стране. — Кэт завершает свою тираду, прижимает руку к бьющемуся сердцу, наливает еще стакан воды и выпивает его с той же жадностью.

Софи Белл моргает как кролик, разевает рот, и все ее подбородки колышутся.

— И чему только тебя учили в Лондоне? — произносит она в конце концов, совершенно ошеломленная.

— Чему меня учили? — эхом отзывается Кэт. Она на секунду задумывается. — Тому, что тебя будут подавлять любыми средствами, если законов не хватит, чтобы обуздать тебя, — отвечает она уже спокойнее.

Софи Белл вроде бы ждет, почти надеясь на продолжение, но, поскольку Кэт не желает говорить, она снова поворачивается к бараньей лопатке и прогоняет мух полотенцем, озабоченно хмурясь.

— Будь хорошей девочкой, Кэт, сбегай срежь немного розмарина для баранины, — рассеянно произносит Софи Белл.

Спешно отложив письмо к Амелии, которое она подписала, но не успела положить в конверт, Эстер разглаживает спереди слегка помявшееся платье и поправляет прическу. Без Альберта, который подсказал бы ей, как именно подобает принимать этого молодого человека и какую степень почтения ему выказывать, она ощущает себя как в открытом море и почти с робостью ждет встречи с гостем. Она слышит, как он приближается, и аккуратно складывает руки перед собой.

— Мистер Дюрран, входите, пожалуйста, — отвечает она на вежливый стук. — Я прошу прощения за мое замешательство; конечно же, мы с нетерпением ждали вас, добро пожаловать. — Эстер улыбается, когда ее гость входит в комнату.

— Прошу вас, не извиняйтесь. Моя мать изругала бы меня за то, что я явился раньше назначенного часа и внес сумятицу в ваши планы. Я счастлив видеть вас, миссис Кэннинг. — Он сердечно пожимает ей руку, на миг задержав ее пальцы в своей ладони.

За окном садовник Блай подстригает изгородь из бирючины, и ножницы скрипят каждый раз, когда он раскрывает их, и щелкают, когда он смыкает лезвия. И под этот мучительный звук проходит их беседа.

— Какая радость видеть вас, мистер Дюрран! Альберт так высоко отзывался о вашей недавней лекции по теософии, — говорит Эстер, надеясь, что правильно произносит слово, и Робин Дюрран коротко улыбается, что заставляет ее в этом усомниться.

Эстер окидывает его внимательным взглядом. Он среднего роста и телосложения, стройный, но довольно широкий в плечах. Его руки при рукопожатии такие же мягкие и теплые, как у нее. Лицо у него овальное, с заметно выдающимися скулами и выступающими надбровными дугами, на подбородке легкий намек на ямочку. Волосы темно-каштановые, довольно длинные и по-мальчишески растрепанные — сплошные мягкие волны и непослушные локоны. У него светло-карие глаза цвета ириски и нет морщин. Эстер хлопает глазами и неожиданно осознает, что глазеет на него неприлично долго. Она чувствует, как щеки заливает румянец и в горле почему-то становится сухо.

— На самом деле моя лекция была не столько о теософии в целом, сколько о духах природы в частности, — это тот предмет, который занимает меня больше всего и с которым я лучше всего знаком, — продолжает Робин Дюрран.

Эстер снова хлопает глазами и несколько секунд не может сообразить, что ответить. Она чувствует себя не в своей тарелке.

— Да, разумеется, — мямлит она в конце концов. — Не хотите ли сесть? Я попрошу Кэт принести чаю. — Она указывает на кресло.

— Благодарю. Вы очень любезны. — Мистер Дюрран снова улыбается, и Эстер, словно зеркало, улыбается в ответ. В самом деле, трудно не улыбнуться Робину Дюррану. — Полагаю, вашего мужа нет дома, потому что он исполняет свои пасторские обязанности? — спрашивает Робин, принимая чашку чая, которую Эстер протягивает ему несколько минут спустя.

— Да, именно так. Он всегда старается побывать в церкви с утра. Кажется, как раз в это время у прихожан есть возможность туда заглянуть, если они нуждаются в священнике. А если он не в церкви, то сам посещает паству…

— Заботится о своем стаде, как и следует хорошему пастырю, — подхватывает Робин Дюрран, чуть приподнимая бровь.

— Именно так, — отвечает Эстер. — Насколько мне известно, вы из Рединга?

— Да. Мои родители до сих пор там живут, в том же доме, где я рос, то есть мы с братьями. Теперь работа заставила их покинуть наши края. Только я один остался недалеко от родного гнезда.

— О, я уверена, что ваша мать очень этому рада, — говорит Эстер. — Я понимаю, как, должно быть, трудно матери, когда все ее дети в конце концов улетают от нее. В метафорическом смысле, конечно. Расскажите, чем занимаются ваши братья, почему они уехали из дома?

— Э… — Робин Дюрран ерзает в кресле, на его лице появляется какое-то странное выражение. — Мой старший брат Уильям служит в армии. Он сделал на редкость успешную военную карьеру, недавно получил звание полковника.

— Боже мой! Должно быть, он такой храбрый! Но сколько треволнений для родных… он бывал на войне?

— Да, бывал. В самом деле, он очень храбрый, как вы сказали. И недавнее повышение ему принес весьма мужественный поступок, совершенный им в Южной Африке, он действительно доблестный воин.

Глаза Эстер расширяются от восхищения.

— Похоже, он настоящий герой, — говорит она.

— Так и есть, и создается впечатление, что он еще и пуленепробиваемый. За время службы его подстреливали трижды — дважды в него летели стрелы и один раз пуля из винтовки, — и каждый раз он, совершенно невозмутимый, отскакивал в сторону! — Робин улыбается. — У нас уже превратилось в семейную шутку пожелание, чтобы на маневрах он не высовывался вперед. Дважды он получал царапины, какие можно получить на обычной охоте.