Другие правила - Валерий Большаков

— Четвертый БО, — прочел Жилин. — Наш.

Он отодвинул дверь и заглянул. Чисто. Опрятно. Пусто. Бытовой отсек номер четыре состоял из двух хают. В первой, с мягкими стенами кремового цвета, стояли пара кресел и диван, в стене наличествовал шкаф, а под обзорным экраном был выдвинут столик. В маленькой каюте за перегородкой были откинуты две койки с широкими эластичными ремнями. Голая функциональность.

Развесив одежду, Глеб с Мариной уселись в кресла и пристегнулись. Жилина сморило. Он потянулся и, с облегчением выдохнув, откинулся на спинку кресла. Лениво смежил веки.

Марина улыбнулась: ей пришел на память лев Кларенс из Серенгети-Цаво, где дядя Саша работал рейнджером-аскари. Кларенс, тот тоже после легкого завтрака (полбака «живого» мяса и тазика витаминизированной воды) делал «потягушечки» и ложился в тенечке — подремать. Однако спал он вполглаза и вполуха: ни одна тень, ни один звук не проходили мимо царственного лентяя. Всегда готовый к отпору, он с легкостью взрывался движениями, и не было среди них ни одного лишнего. Удар его лапы ломал хребет буйволу-мбого…

Глаза девушки задержались на Жилине. Какое у него лицо… Твердое, суровое… Линии рта и подбородка жесткие, тонкий шрам на щеке…

«Мой мачо…» — подумала Марина с нежностью.

…Посмотришь, вроде бы и Глеб, как все мужчины — из мягкого такого, податливого воска, и ты берешься лепить его по-своему. Но пальчики нет-нет да и нащупают под воском прочнейший стержень, этакий костяк жилинской натуры — и все! Не смять его, не согнуть. Может, этим и отличен стопроцентный мужчина? Да и так ли уж плохо, если вдуматься, чувствовать себя слабой и ведомой? Неужто ее влечет душа, покорная малейшей женской прихоти?

Как же, знавала она такую «душу», знавала… Биологом он был, что ли? Помнится, клялся ей: «Я всегда буду говорить тебе „Да!“ А она ему сказала… что же она ему ответила тогда? Что-то вроде: „Незачем со всем соглашаться“. „Я всегда буду говорить „Нет!“ — метнулась „душа“. „Противиться — тоже не лучше“, — рассудила она. „Тогда я буду молчать“, — сник он. А она сказала: „Ну, молчать — это и вовсе никуда не годится“. „Так что же мне делать?!“ — возопила бедная «душа“. Гордая дева лишь пожала плечами…

— Внимание! — раздался из интеркома напряженный голос Гирина. — Готовность ноль!

Жилин с удовольствием потянулся — до хруста, до приятной ломоты, до звонкого пульса, — положил голову на спинку кресла и сомкнул глаза.

— Отдохни еще, — сказала Марина ласково. — И так весь день на ногах…

Жилин улыбнулся, не раскрывая глаз, и переплел свои пальцы с Мариниными.

— Приготовиться! — огласилась каюта гиринским басом. — Старт!

Глава 7

ФОТОННЫЙ ПЛАНЕТОЛЕТ 1-ГО КЛАССА «БОРА»

Антон сходил за багажом и вернулся в БО. Это было сплошное удовольствие — вот так вот спокойно шагать, а не трепыхаться в невесомости. Теперь уже все. Теперь ее сомнительных «утех», действующих на нервы, он не вкусит до самого Марса: корабль вышел на прямую траекторию и двигался с постоянным ускорением. Ну и слава богу…

Антон запихнул свои вещи под диван и расслабленно бухнулся на губчатую покрышку, привалился к мягкой матовой стенке, раскинув руки и закрыв глаза. Все! Он летит.

Не разжмуриваясь, Антон растянул губы в блаженной улыбке. Нервотрепка последних дней, бесконечные посадки и пересадки, обилие впечатлений — все это страшно утомляло. Из школы — обратно в Ольвиополь. Ну как же! Надо ж было перед Лидой повыхваляться! Не слишком-то она, правда, и поверила… Мама — та сразу в слезы, а бабушка все норовила ему в чемодан дедушкин парализатор запихать. А беготня только начиналась… Из Ольвиополя — в аэропорт Чаусово. Оттуда в Москву, из Москвы — в Звездный. Комиссия — та тоже нервы помотала. Медавтомат ему и слова не сказал, зато въедливые врачи только что не обнюхивали его генную карту — цеплялись к каждому гену. Что они этим, интересно, доказать хотели? Что «А.М. Родин» и не хомо вовсе, а пришелец из космоса? Какой-нибудь семи-гуманоид? Ну, так это им почти удалось… Из Звездного рысью в Быково, оттуда — до Акмолинска, потом на Байконур. А там отменены рейсы на орбиту! По метеоусловиям. Он в Каракумы, в Мирза-Чарле. А оказалось, ему не туда надо было, а на другой космодром! Он бегом к дежурному по пассажирским перевозкам: куда ему тогда?! На Алатоо?! На Северный полигон?! Нет, разобрался дежурный, вам на Фидониси. Это недалеко, на Черном море. Там рядком лежат два острова — один всамделишный, другой искусственный. Вот как раз на нем и находится космодром. Он туда…

Носишься, носишься, как посоленный, — занимаешь очередь, оформляешь багаж, взвешиваешься… Бегаешь, бегаешь, ищешь эту регистратуру, пока найдешь, там опять очередь… Он так переволновался, что, когда сел в стратолет до Фидониси, сразу вырубился. Хоть полчаса поспал по-человечески. Хорошо, сосед разбудил — уже пролетали Кавказ. Он спросонья вытаращился в иллюминатор, а там все синее синего, как в сумерки. А где космодром? Скоро уже, успокоил сосед, ерунда осталась. О, уже тормозим…

Навалилось так много интересного, нового, необычного, что даже голова заболела. Пассажирский терминал помнился плохо, одно накладывалось на другое. Стеклистые потолки… нависавшие друг над другом ярусы… молочные параболические контрфорсы… Под котельным сводом огромного зала ожидания с фонтанами и пальмами толклась масса однопланетников — отлетающих и прилетающих, встречающих и провожающих. Цокот каблуков и шорох комбинезонов, удары гонга и говор репродукторов, и поцелуи, и вздохи, и бас, и тенор, и фальцет — все мешалось и полнило купол многоголосым эхо.

Антон вспомнил, как покинул терминал и вышел на косу-перешеек. И слева и справа сверкал, искрился, отливал разгулистой влагой Понт Эвксинский. И там, и там догоняли друг дружку волны. Отороченные пеной, скатывались в обливные валики и шумно падали на белый песок. Только пляж по правую руку был вогнут, а по левую — выпукл, на одном тянулись пирсы с качающимися яхточками и парой больших катеров, а другой был истыкан яркими зонтиками и уставлен шезлонгами. Две девушки, совсем еще молоденькие, вероятно, тутошние школьницы, перебрасывались надувным красно-белым мячом. Бледнотелый бородач, опустив на глаза выгоревшую шляпу, дремал на огромном выцветшем полотенце. Мальчик лет пяти, без трусиков, но в панамке, сосредоточенно ваял нетленку из мокрого песка. Между пляжами изгибалась узкая дорога и вразбивку росли кипарисы, полосатя песок зыбкими тенями и чем дальше, тем кучнее сбиваясь в чащу, из-за которой блестели стеклянные крыши. Из подъезда дома, сквозящего через заросли, вышел дядька в белых брюках, в свободной рубашке и соломенной шляпе, и поспешил к морю, разоблачаясь на ходу. Девушки хором поприветствовали его, дядька — вероятно, тутошний учитель — махнул им рукой, совлек штаны, прыгая на одной ноге, и ринулся в воду.