Кот, который играл в слова - Лилиан Браун
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Вечеринка кончилась, солнышко? Скажи девочкам, что я прямо лечу, чтобы поцеловать их на ночь… Ничего. Ни грамма. Просто просидели кружком и весь вечер проговорили. Солнышко, ты же знаешь, – я ничего подобного не сделаю!
Фотограф покинул «Виллу Веранда», чтобы вернуться на Дивную Опушку, а Квиллера стал беспокоить длительный транс, в котором находился Коко. Выказывал ли кот присущее его сородичам хладнокровие или впал в шок? По возвращении в квартиру ему бы полагалось порыскать по дому, проверить, не окажется ли, случаем, на кухне каких-нибудь остатков, свернуться на голубой подушечке на верхушке холодильника. Вместо всего этого он съёжился на голом паркете под письменным столом, глядя широко раскрытыми глазами в никуда. Судя по позе, ему было холодно. Квиллер укрыл его своей старой вельветовой спортивной курткой, устроив из неё над котом что-то вроде навеса, и не получил никакой признательности – кот и ухом не повёл.
Квиллер и сам устал от пережитых волнений: исчезновение Коко, ужасающая банзеновская авантюра и обнаружение мертвого Лайка… Но, улегшись в кровать, заснуть он не смог. Ворочался да ворочался с боку на бок – вопросы, вопросы…
Вопрос: кому понадобилось уничтожить беспечного, щедрого Дэвида Лайка? Он был равно любезен с мужчинами и женщинами, с молодыми и старыми, с клиентами и конкурентами, с прислугой на кухне и гостями в гостиной. Правда, когда они отворачивались, он говорил о них совсем иначе, но всё же его все любили.
Вопрос: могла ли тут вмешаться зависть? У Лайка было всё: внешность, талант, успех, друзья. В тот вечер ему назначили свидание. Возможно, женщину преследовал ревнивый друг или муж. Или – имелась и такая возможность, – быть может, свидание было не с женщиной?
Вопрос: почему Лайк надел это броское кольцо – и никакого костюма, за исключением халата? И почему постельное покрывало было снято и аккуратно сложено заранее ещё вечером? Квиллер нахмурился и подул себе в усы.
Вопрос: почему соседи не услышали ни шума, ни выстрела? Возможно, звук в телевизоре Лайка намеренно включили на полную мощность. И соседи относили всё, что слышали, к телепрограмме. Замечательное изобретение – телевидение.
Вопрос: где был Коко во время этого происшествия? Что он видел? Как себя повел? Почему сейчас он в таком состоянии?
Квиллер в сотый раз перевернулся с левого бока на правый. Светало, когда он наконец заснул, и снились ему телефонные звонки. Читатели звонили ему, задавая неразрешимые вопросы. Трррень ! «Какие цвета вы смешиваете, чтобы получить небесно—голубовато—розовый?» Трррень! «Где бы мне купить датское кресло, сделанное в Японии?» И главный редактор – туда же. Трррень! «Квилл, это Харолд! Мы намерены застелить ковром печатный цех. Как вам цвет кукурузного коричневатого виски?»
Когда зазвонивший наяву телефон наконец извлёк Квиллера из путаного сна, он бросил в трубку бессмысленное «хелло!».
Голос на другом конце провода сказал только «Старквезер», а потом смолк.
– Да? – крикнул Квиллер, подыскивая слова. – Как вы?
– Разве это не… разве это не ужасно? – выдавил партнер Лайка. – Я всю ночь не спал.
Вчерашние события вновь затопили Квиллеров разум.
– Это был удар, – согласился он. – Я этого не понимаю.
– Есть там что-нибудь… я имею в виду – могли бы вы…
– Чем могу служить, мистер Старквезер?
– Ну, я думал… если вы смогли узнать, что… что они собираются написать в газете…
– Я сам надиктовал этот материал, – сказал Квиллер. – Минувшей ночью я передал его по телефону – только голые факты, основанные на докладе врача и заключении детективов. Сюжет пройдет сегодня утром в первом же выпуске. Если будет какое-нибудь продолжение, редактор, вероятно, пригласит меня… А почему вас это беспокоит?
– Ну, я бы не хотел… не хотел бы… чтобы пала какая-нибудь тень – если вы понимаете, что я имею в виду…
– Тень на студию, хотите вы сказать?
– Некоторые из наших заказчиков, знаете ли… они очень…
– Вы боитесь, Что газеты поднимут вокруг этого дела шумиху? Вас это тревожит? Я не знаю, конечно, насчет «Утренней зыби», мистер Старквезер. Но вам нечего тревожиться относительно «Прибоя». Кроме того, не понимаю, кто вообще может сказать что-нибудь, Что может повредить студии.
– Ну, вы знаете… Дэвид и его вечеринки… его друзья… вы же знаете, каковы эти юные холостяки…
Квиллер теперь полностью проснулся.
– Есть у вас какие-либо соображения о возможных мотивах?
– Понятия не имею…
– Ревность, к примеру?
– Не знаю я…
– Как по-вашему, здесь есть связь с Дэвидовой коллекцией восточного искусства?
– Я просто не знаю… – всё тем же беспомощным тоном ответил Старквезер.
– Вы достаточно хорошо знаете его коллекцию, чтобы определить, не пропало ли что-нибудь?
– Это то, о чем минувшей ночью хотела узнать полиция…
– Вы сумели ей помочь?
– Я пришёл туда как раз вовремя – в квартиру Дэвида…
– И что вы там обнаружили?
– Некоторые из лучших его вещей были заперты в чулан. Не знаю почему…
– Могу вам сказать почему, – заявил Квиллер. – Дэйв убрал их перед тем, как мы приступили к съёмке.
– Ох, – сказал Старквезер.
– А вы знали, что мы собираемся фотографировать квартиру Дэвида?
– Да, он упоминал об этом… Из головы вылетело…
– Говорил он вам, что намерен убрать кое-что из произведений искусства?
– Вряд ли…
– Дэйв говорил мне, будто у него были некоторые вещи, – он не хотел, чтобы публика знала, что они находятся у него. Они были крайне ценные?
Старквезер замялся;
– Некоторые из вещей были… ну…
– Ане были они горяченькими, а?
– Что?
– Это были краденые ценности?
– О нет, нет! Он столько за них заплатил!
– Не сомневаюсь, что заплатил, – согласился Квиллер, – но я говорю об источнике этих вещей.
– Ну, они были – я догадываюсь, что вы скажете, – экспонатами музейного уровня…
– Многие обеспеченные коллекционеры владеют предметами музейного уровня, не так ли?
– Но некоторые из вещей Дэвида не должны были покидать ту страну… То есть Японию…
– Понимаю, – сказал Квиллер. Он чуточку подумал. – Вы имеете в виду, что они якобы охранялись государством?
– Что-то вроде этого…
– Национальное достояние?
– Кажется, как раз так их и называют…
– Хмм… А полицейским вы это рассказали, мистер Старквезер?
– Нет…
– Почему?
– Они ни о чем таком не спрашивали…
На какой-то миг Квиллер возликовал. Уж он—то мог себе представить грубого Войцека, допрашивающего лаконичного Старквезера. Потом он продумал ещё один вопрос:
– Можете ли вы припомнить кого—либо, кто выказывал особый интерес к этим «охраняемым» предметам?
– Нет, но я хочу знать…
– Что? Что вы хотите знать, мистер Старквезер? Партнер Лайка закашлялся.
– Несёт ли студия ответственность… я разумею, если обнаружится что-нибудь незаконное… могли бы они…
– Сомневаюсь. Почему вы не поспите, мистер Старквезер? Почему не примете таблетку и не попробуете уснуть?
– О нет!.. Я должен идти в студию… Я же не знаю, что сегодня произойдет… Ужасная, знаете, нервотрёпка…
Когда Старквезер повесил трубку, Квиллер чувствовал себя так, будто ему выдернули все зубы. Он пошёл в кухню сделать кофе и увидел там Коко, растянувшегося на холодильниковой подушечке. Кот лежал на боку, откинув назад голову и закрыв глаза. Квиллер заговорил с ним – он и усом не шевельнул. Он погладил кота, и тот испустил во сне глубокий вздох. Задняя лапа Коко подрагивала.
– Сны смотришь? – спросил Квиллер. – Что тебе снится? Цыплячье кэрри? Люди с ружьями, издающими грохот? Я и в самом деле хочу знать, чему ты был свидетелем.
Когда телефон зазвонил ещё раз, звонок прервал Квиллерово бритье, и он ответил с тихим недовольством. Он видел в бритье возвышенный обряд: частью – поклонение предкам, частью – подтверждение мужественности, частью – проявление респектабельности, и обряд этот требовал предельного артистизма.
– Это Коки, – сказал задыхающийся голос. – Я только что услышала по радио объявление о Дэвиде Лайке. Я не могу этому поверить.
– Всё так, он убит.
– Как по-вашему, кто это сделал?
– Откуда мне знать?
– Вы сердитесь на меня? – спросила Коки. – Сердитесь, потому что я предложила на обложку эллисоновский дом.
– Я не сержусь, – ответил Квиллер, смягчая тон. Он сообразил, что ему может понадобиться задать Коки несколько вопросов. – Я бреюсь. У меня все лицо в пене.
– Простите, что так рано звоню.
– Я вам скоро перезвоню, и мы пообедаем.
– Как там Коко?
– Прекрасно.
После прощания у Квиллера возникла идея. Он стёр с лица пену, разбудил Коко и посадил его на словарь. Коко выгнул спину в напряжённом, вибрирующем потягивании. Он встопорщил усы, потупил глаза и широко зевнул, показав тридцать зубов, ребристое нёбо, пять дюймов языка и добрую половину глотки.
