Селеста, бедная Селеста... - Александра Матвеева

— Я услышала шаги наверху, пошла посмотреть, — объясняла Таня, за руку ведя меня на кухню. — Шаги слышу, а ходока не вижу. Уже пугаться начала. Потом сообразила: вы просто меня опережаете. Я выхожу из-за одного угла, вы заходите за другой. Понятно?

Я тупо покачала головой. Таня вздохнула.

— Ну это же просто. Мы все время двигались в одном ритме и могли так ходить до бесконечности. Надо было менять темп. Я пошла быстрее и как-то обошла вас, потеряла.

— А где все? — хихикнула я, сумев наконец оценить юмор происходящего.

Таня подозрительно покосилась на меня. Видимо, я выглядела нормальной. Таня поверила, что я не свихнулась, просто смеюсь. Она тоже коротко хихикнула. Помолчала и ответила серьезно:

— Хозяева отправились в соседней поселок, нанимать мужиков копать погреб. И жениха вашего прихватили, — ехидно закончила добрая девушка.

Книжка принадлежала перу Марии Истоминой и называлась без претензий — «Озарение души».

На обложке штык, обвитый цветущей веткой, четкий девичий профиль, луна и птичка. Издано десять лет назад.

Таня сказала, что это последняя книга Истоминой. Больше стихов она не издавала, да, кажется, и не писала.

В глубине сада пряталась беседка — ветхое обшарпанное строение, подобие киргизской юрты — дань архитектурной моде тридцатилетней давности. Я вся ободралась, пробираясь сквозь заросли малины и хмеля.

Беседка хранила влажную прохладу. Я села на перила, свесив ноги наружу в сад и, потирая царапины, раскрыла книжку.

Стихи были складные, романтические, возвышенные, наверное, по тем временам, правильные, скучные.

Я, позевывая, пробиралась от строки к строке и почти уснула, но заставляла себя перелистывать страницы.

Некоторые строчки оказывались или казались знакомыми. Мария Глебова любила вставлять в свои романы стихи Марии Истоминой.

Я вспомнила стихи из романа «Прощание с верностью», те самые, о сыне. Когда я узнала, что Истомина и Глебова один и тот же человек, вообразила, что стихи о Лешке и его родителях. Я посмеялась над собой и снова прочла знакомые строки.

Странное стихотворение, какое-то непрофессиональное. Бытовое, домодельное, жалко-слезливое. Меня прямо пронзило жалостью. Я подумала, что либо Лешка врет, либо не все знает о своих родителях. Трудно представить себе счастливую женщину, у которой написались бы такие стихи. Очевидная влюбленность и неудачливость в любви пронзительно прозвучали в убогих строчках.

Бедная Мария Алексеевна. Засосало под ложечкой. Предчувствие?

В книге еще оставались стихи, но мне больше не хотелось поэзии. Тело требовало движения, а душа действия.

Я облазила весь дом в поисках достойной тряпки. Тряпок было навалом, но все эти жалкие клочки не годились для моей цели.

Пришлось остановиться на первоначальном варианте. Тряпка у порога привлекла меня сразу своим размером. При ближайшем рассмотрении она оказалась еще лучше: из плотной мягкой мешковины, большая, но не тяжелая. Тряпка, однако, обладала существенным недостатком. Даже двумя. Каждый в отдельности легко устранялся: скопившаяся за время употребления грязь многократным полосканием, а некоторая жесткость, свойственная данной материи, ошпариванием кипятком. Трудность заключалась в том, что два эти процесса взаимно исключались. Кипяток приварил бы намертво грязь, холодная вода сделала бы смазку на волокнах нерастворимой.

Задача казалась неразрешимой. Проще всего было продолжить поиски другой подходящей тряпки. Но я никогда не искала легких путей. Сложность проблемы подстегнула работу моего предприимчивого мозга.

Я промчалась в кухню, зажгла газовую колонку и, пока вода нагревалась, нырнула в обнаруженную в ходе поисков тряпки каморку под лестницей. Среди прочего барахла каморка хранила на своих полках моющие средства. Нужное мне нашлось в самом дальнем углу. Я развернула обрывок хрустящей от старости газеты и извлекла на белый свет кусок хозяйственного мыла. Мыло изрядно усохло, странно пахло и возрастом явно превосходило меня, но вполне годилось в дело.

Умели делать, однако. Небось лет сорок пролежало, а мылится как новенькое. Я убедилась в этом, растворив находку в извлеченном из той же каморки мятом ведре.

Итак, я растворила мыло в воде приятной для рук температуры (думаю, чуть ниже 60 градусов) и торжественно поместила в раствор тряпку.

Вода мгновенно почернела и покрылась серой пленкой осевшей мыльной пены. Лезть туда не хочется, но надо, я решилась и влезла.

Бр-р… Пожмыхав тряпку, выжала ее, бросила на пол в ванной и потащила ведро из дома.

Утром я обратила внимание на куст красной смородины, гибнущий от тли. Не знаю почему, я уверена, что поливка куста теплым мыльным раствором спасет его от вредителей.

Так это или нет, но в пылу хозяйственного рвения я металась от куста к ванной и обратно, таская за собой здоровущее ведро. Куст растет не сразу у крыльца и даже не у самой дорожки, но на такие пустяки я даже и внимания не обращала.

Тряпка погружалась в ведро снова и снова, я выбегала, расплескивая воду из дома, неслась по лестнице, потом по дорожке, потом по траве к кусту, выплескивала воду, стряхивала рукой пот со лба и устремлялась в обратный путь, грохоча пустым ведром.

Пару раз на грохот выходила Таня. В ее покрасневших от работы на компьютере глазах, затуманенных романтическими грезами, не промелькнуло и искорки интереса. Таня скрывается в кабинете, довольная моей занятостью. Ее устраивает, что я не нуждаюсь в ее обществе.

Очередная смена воды, очередное погружение тряпки. Пристально вглядываюсь в воду, устанавливаю ее достаточную прозрачность и признаю тряпку чистой.

Поменяв воду, приступаю к главному делу — мытью полов. Перво-наперво я тщательно вымыла пол в своей и Лешкиной комнатах. Удовольствие от работы нулевое. Мыть линолеум не фокус. Я делаю это дома ежедневно. Обойдя вниманием остальные комнаты второго этажа, приступаю к мытью лестницы. Тщательно в нескольких водах мою крашеное дерево ступеней, тру резные столбики и полированные перила.

Вот наконец вожделенные широкие, гладко струганные, некрашеные половицы первого этажа!

Время летело незаметно. Я увлеченно ползала на коленях, размашисто водя тряпкой. Половица за половицей приобретали цвет топленого молока. Я, выпячивая нижнюю губу, сдувала с лица пот и прилипающие пряди волос и мурлыкала под нос детскую песенку.

Наверное, это мурлыканье привлекло Кошку. Я не видела, откуда он взялся. Когда я очередной раз подняла глаза от тряпки и окинула взглядом проделанную работу, Кошка уже лежал на влажных чистых досках на левом боку, блаженно щурился и мыл левое ухо левой лапкой. Из-под себя. Я просто со смеху покатилась, увидев, как бедный Кошка напрягает толстое тельце, вытягивает шейку, судорожно дергает головой, и все это вместо того, чтоб просто повернуться на другой бок. Как в анекдоте про китайцев: создает себе трудности, а потом успешно их преодолевает. Кошке мой смех по барабану, знай намывается.