Порох. От алхимии до артиллерии: история вещества, которое изменило мир - Джек Келли

Канонир согласовывал свои действия с младшим офицером, отвечавшим за обучение матросов стрельбе из мушкетов, мушкетонов и пистолетов. Стрелковое оружие отличали от «большого боя» — артиллерийских орудий. Морские пехотинцы — на борту помимо матросов находились и солдаты — использовали стрелковое оружие, чтобы осыпать противника пулями со специальных настилов, устроенных на мачтах, отгонять выстрелами идущего на абордаж врага, а при случае и самим броситься на борт неприятельского корабля.

И морские, и сухопутные орудия постепенно утрачивали свои незабываемые имена. Со временем их стали различать по весу ядра, которым они стреляли. 32-фунтовое орудие — главный корабельный калибр — метало снаряды именно такого веса, чугунные шары чуть больше шести дюймов в диаметре. Сама пушка весила около трех тонн: только такая масса металла могла выдержать взрыв десяти фунтов пороха. Чугунное ядро, врезающееся в борт деревянного корабля, было подлинно смертоносным.

Жуткое напряжение морских битв, вероятно, можно лучше всего ощутить, если взглянуть на них самым свежим взглядом на борту — глазами корабельного юнги. На большом военном корабле было сорок или пятьдесят мальчиков — до 10 процентов команды. Некоторые из них были детьми знатных родителей, гардемаринами, учившимися на морских офицеров. Но гораздо больше было малолетних преступников, воспитанников благотворительных обществ, бедных мальчишек, отправленных работать с младых ногтей. Считалось, что им минимум по тринадцать лет, но многие из мальчиков были одиннадцати, десяти, а некоторые — даже шести лет от роду. Они были на побегушках у команды: чистили корабельный гальюн, играли на барабанах и флейтах, служили денщиками у офицеров. Однако во время боя мальчишкам поручали важнейшее дело — они превращались в «пороховых обезьян», носившихся с орудийной палубы в пороховой погреб и обратно, поднося порох к пушкам. Чтобы уберечь порох от случайной искры, они либо прятали заряды под своими куртками, либо таскали их в деревянных ящиках или кожаных мешках.

В пороховом погребе царил полумрак: скудный свет ламп просачивался из «световой каюты» — узкого шкафа с горящими фонарями, отделенного от погреба переборкой с толстыми иллюминаторами. Канонир и его помощники насыпали порох в картузы — бумажные, шелковые или фланелевые пакеты. Вопрос, сколько именно пороха должно быть в заряде, был предметом замысловатых вычислений и бесконечных диспутов между артиллеристами. Справочники предлагали самые разнообразные формулы. «Умножь вес ядра на столько его диаметров, сколько уложится один за другим в казенной части, — рекомендует одно руководство. — Произведение умножь на шесть, это произведение раздели на 96, частное даст тебе число фунтов, потребных, чтобы зарядить орудие перед боем».

Как только вахтенные замечали врага, скуку плавания сменяло напряженное предвкушение боя. Матросы бросались готовить корабль к битве. Надо было дать больше места пушкам — и на орудийных палубах, где взрослый человек едва мог выпрямиться во весь рост, в мгновение ока разбирали переборки, из которых было выгорожено нечто вроде кают для офицеров. Прислуга отдраивала порты и выкатывала большие пушки, которые в любое время держали заряженными, подтягивала канаты казенной части, проверяла тали и другую оснастку своих чудовищных машин.

Рядом с орудием ставили ведра с водой — одно для питья, другое — чтобы протирать после выстрела канал ствола. Палубу поливали водой и посыпали песком, чтобы тверже стоять на ногах. Бомбардиры раздевались до пояса, готовясь к суровому испытанию. Они повязывали на головы косынки — чтобы пот не заливал глаза и чтобы хотя бы отчасти заглушить рев пушек. Наконец, поджигали длинные куски фитиля. Фляги с пороховой мякотью для запала были уже наготове. После этого пушкарям оставалось только ждать «с непреклонно сжатыми губами и горящим взором».

Юнги кидались в погреб и приносили первые картузы. Каждый стоял у своей пушки — и головы их кружились от волнения.

С тускло освещенной орудийной палубы качавшегося на волнах корабля матросы видели через порт только обрывки окружающего мира — вот зеленоватая вода, вот далекий горизонт, вот голубое небо. Вряд ли кто-нибудь на нижней палубе мог заметить неприятеля до того момента, когда начинался бой. Над тлеющим фитилем нежно вился дымок, люди бледнели, их горло сжималось, под ложечкой сосало, а мысли устремлялись в тысячу направлений сразу. Они жаждали боя, они страшились его. И вот бой начинался.

Корабль разворачивался на волне. На фоне голубого неба вздымались паруса противника. Под ними — угрожающе разверстые пасти орудий, не обязательно далеко. Британские капитаны, в частности, предпочитали поединок на самой близкой дистанции — «бой нока-рей»: перестрелка велась на таком близком расстоянии, что ноки — концы рей обоих кораблей — почти соприкасались. Иногда дистанция была такой близкой, что канонир своим прибойником мог бы дотянуться до жерла вражеской пушки, нацеленной на него.

Услышав приказ капитана, лейтенант командовал: «Огонь!» Весь корабль содрогался. «Каждая его мачта, каждый его шпангоут и бимс дрожали под тяжестью оглушительного удара». Выстрелы пушек и на суше-то были громоподобными, но грохот залпа в замкнутом пространстве орудийной палубы совершенно ошеломлял. «От раскатов канонады, — писал Мелвилл, — у меня зазвенело в ушах и заплясали все кости»[29].

Юнги были тоже оглушены этим грохотом. Напряжение боя приводило их в исступление, которое трудно описать словами. Они наперегонки передавали бомбардирам пакеты с порохом и взапуски мчались вниз за новыми. Гигантские клубы серного дыма вылетали из жерл пушек. Большой корабль расходовал в бою полтонны пороха в минуту, палубы заволакивал густой дым. Орудийному расчету некогда было оценить эффективность своей работы: жизнь артиллеристов зависела от их сноровки. После выстрела один из пушкарей просовывал в ствол стальную спираль на шесте, чтобы удалить нагар и остатки несгоревшего пороха. Затем другой моряк прочищал ствол мокрой губкой, чтобы погасить тлеющие угли, которые, возможно, оставались там. Третий забивал в ствол заряд — пакет с порохом, затем закатывал ядро и, наконец, заталкивал пыж — ком рваной пеньки. Куском проволоки, просунутой через запальное отверстие, пакет протыкали, а в запал насыпали из фляги затравочный порох — тонкую пороховую мякоть.

Теперь предстояла трудная работа — подкатить пушку к орудийному порту. Самые тяжелые орудия обслуживал расчет из восьми человек. Лафет 42-фунтовки весил 7500 фунтов, а это означало, что каждому из тех, кто налегал на тали, приходилось раз за разом подтаскивать к порту почти полтонны металла — задача непростая, особенно если корабль в этот момент кренился на противоположный борт. Такую работу поручали самым сильным морякам, и все же за годы наполеоновских войн британское правительство выдало 40 тысяч бандажей для матросов, которых свалила в койку грыжа.

Когда орудие было выкачено, одни матросы закрепляли его у борта, другие устанавливали вертикальную наводку, поднимая рычагами казенную часть в соответствии с указаниями командира и фиксируя ее клиньями. Сужающийся к жерлу ствол пушки не был параллелен каналу ствола, отчего точное прицеливание было сложным делом. Английские канониры обычно старались пускать ядра над самой водой прямой наводкой в корпус врага. Французы предпочитали стрелять по снастям противника, используя для этого книппели — железные ядра, состоящие из двух полушарий, соединенных цепью или прутом. Бешено вращаясь, они рвали в клочья ванты и паруса[30].

Все эти сложные и опасные задачи требовалось выполнять так быстро, как только возможно, — первоклассный орудийный расчет мог производить выстрел каждые две минуты, иногда даже ежеминутно. Темп огня был чрезвычайно важен, и расторопность расчетов оттачивалась бесконечной муштрой. Крик офицеров непрерывно подгонял артиллеристов во время боя.

Юнги были в эпицентре этого средоточия насилия. Их ноги ныли от непрерывной беготни вверх и вниз по трапам, в ушах стоял болезненный звон, а глаза были воспалены от едкого дыма.

Но впереди были еще большие ужасы. Реву пушек отвечали отчетливым эхом орудия противника. Ядра пролетали мимо с таким звуком, словно рядом рвали холст, или врезались в корпус, будто огромные кувалды, проламывающие борт насквозь. И тут мальчишки понимали, зачем шпигаты и палубы окрашивают в красный цвет — чтобы скрыть брызги и потеки человеческой крови.

Царил хаос. Один четырнадцатилетний юнга, вспоминая битву, описывает ее как «приводящую в неописуемое смятение и ужасную». По словам одного моряка, «все небо было покрыто дымом, воздух раздирал громоподобный грохот, поверхность моря была в фонтанах от ядер, прошедших мимо цели, корабль дрожал, и мы слышали, как всюду летают посланцы смерти».