Его большой день - Рудо Мориц
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
К счастью, осмотр «Взрыва» прошел благополучно и для Никиты, и для склада оружия.
В партизанском лагере
Хорват сразу понял, кто пожаловал к нему рано утром. Бывало, что и по ночам к нему являлись люди. Но те приходили не с шоссе, а с Буковинки, появлялись не с шумом машин, а ползком, тихо, как лесные звери. Да, сомнений быть не могло. И у Хорвата их не было. К приходу этих людей он был готов давно.
Добравшись до густых зарослей Буковинки, он остановился и перевел дыхание. Убегая, он ждал, что за его спиной прозвучит выстрел и он может замертво упасть в траву. Если бы его заметили, то, конечно, стреляли бы ему вслед. Хорват знал, что в эти минуты жизнь его висит на волоске, и поэтому бежал не оглядываясь.
В зарослях он почувствовал себя в большей безопасности.
«Домой я уже вернуться не смогу. — Это было ему совершенно ясно. — Только бы с женой и детьми ничего не случилось. И чтобы Никиту не нашли!.. Нет, Никита не даст себя схватить. Он парень стойкий… Надо будет поскорее забрать его в лес. Но прежде необходимо выяснить, что с комитетом».
В траве он увидел высокий щавель, наклонился, сорвал листок и стал жевать. Кисловатый сок освежил его. Он быстро зашагал по просеке вверх по гребню, стараясь держаться поближе к ее краю, чтобы при малейшей опасности тут же скрыться в зарослях.
На гребне горы Хорват повернул налево. Он спешил. Обойдя село, он повернет назад, к Вагу, перейдет по мосту на другой берег и поднимется по Быстрой долине к Сухому Верху. Там, в овчарне у пастуха Брнчалы, должны были в случае провала собраться все члены комитета. Так они договорились на одном из заседаний.
Увидев мост, Хорват остановился и долго стоял как вкопанный.
— Да, мост уже не перейти, — сказал он вслух, хотя был совершенно один.
На краю моста он увидел двоих. Один был в черной униформе. Гардист[11]. Путь через мост был для Хорвата закрыт.
Опомнившись от неожиданности, Хорват повернулся и быстрым шагом пошел против течения Вага. Прямо перед ним в лучах солнца блестели железные крыши тур янской деревообделочной фабрики, где он уже давно работал. Но с сегодняшнего дня он уже не встанет на свое рабочее место. Ведь там его сразу же схватят. Да, надо во что бы то ни стало попасть на другую сторону Вага. Любой ценой!
Когда он смотрел на турянскую фабрику, разные чувства овладевали им. С одной стороны, он был рад, что больше не будет работать на этот сброд, с другой стороны, жалел, что оставил там товарищей, которые были с ним заодно. «Послушайте, друзья! Я о вас не забуду, не бойтесь, дам вам знать! И тогда мы вместе прогоним этих «сверхчеловеков», снова вернемся на фабрику, и она станет только нашей. Вот когда мы начнем трудиться по-настоящему!»
Но что он стоит здесь? Ведь времени для размышлений нет. Надо переправиться через Ваг, поближе к горам, пока не поздно!
Выше моста река круто сворачивала. В этих местах она текла быстрее, но была мельче.
Хорват решил перейти реку вброд именно здесь.
Вода была теплая. Он не хотел терять времени, поэтому не стал раздеваться, только разулся, связал шнурки и перебросил ботинки через плечо. А одежда по дороге высохнет.
Течение сбивало его с ног, босые ноги скользили по гладким камням, он всеми силами старался удерживать равновесие, чтобы его не унесло. Выйдя на берег, Хорват кинулся по вербняку к шоссе, перебежал дорогу и очутился в густой березовой роще. Здесь он был уже в полной безопасности. Теперь его путь — в глубь старых лесов, в горы, которые, возможно, надолго станут для него родным домом…
Чем дольше он шел, тем привольнее ему становилось. Он нежно поглаживал пестрые стволы березок и вздыхал про себя: «До чего же хороши наши леса!» Потом, сам того не замечая, стал насвистывать какую-то песенку. Важно было лишь одно: он вырвался из рук врагов. Целым и невредимым.
В канавах и рытвинах на крутых склонах Сухого Верха давно исчез снег. В этих местах снег обычно держится почти до половины лета. Но сейчас на косогорах, где растет горная сосна, уже расцвели темно-голубые подснежники, цветы которых так прекрасны, как небо ранним утром. Раскрылись и мохнатые, мясистые листья анемонов.
У подножья Сухого Верха и Магуры течет мелкий, но быстрый ручеек. Стекая в долину, он весело журчит… В этом уголке всегда затишье. Сюда не долетают порывы колючего северного ветра, потому что с северной стороны возвышается каменная громада Сухого Верха. Только зимой с горы спускается снежная лавина и засыпает колибу[12] Брнчалы. Но тогда колиба уже пуста, потому что с наступлением первых признаков зимы бача[13] Брнчала и подпасок спускаются с отарой овец в село…
Сейчас, в разгаре лета, здесь очень оживленно. Овцы пасутся на поросших травой склонах, звенят колокольчики на шеях баранов, а лохматый Бундаш бегает вокруг отары, лает на овец и, если они не слушаются, мягко хватает их зубами за тонкие ноги.
Бача Брнчала как раз отцеживал сыр. Закончив работу, он повесил котел на перекладину над очагом и подбросил в огонь несколько смолистых поленьев.
Сегодня Брнчала не в духе. Глаза его из-под густых бровей так и мечут молнии. Утром его помощник Матуш нашел над овчарней наполовину сожранную овцу-ярку.
— Наверное, медведь забрел, — вслух рассуждал Матуш. — Лиса бы не осмелилась, да и Бундаш не дал бы ей спуску…
— Шел бы, медведище, своей дорогой! — громовым голосом закричал Брнчала. — А не то несдобровать ему, как позапрошлой осенью.
Да, Брнчала мог похвастаться своей силой. Высокий и широкий в плечах, он немного сутулился, и суровая жизнь оставила следы на его лице.
Пастух Матуш поддакивал баче. Не дай бог, если тот разгневается. Ударит, а потом долго будешь ходить сам не свой.
— Конечно, лучше медведю сюда не соваться, назад в берлогу он не попадет! — засмеялся Матуш.
Брнчала выпятил грудь, как борец на ринге, и закричал в сторону отвесных склонов Сухого Верха:
— Если жизнь тебе дорога, медведище, сюда не суйся!..
Эхо с грохотом повторило: «Не суй-ся-а-а!..»
Потом все затихло. Но ненадолго. Откуда-то снизу послышалось слабое:
— Го-го-гооо!
Матуш удивленно посмотрел на бачу. Бача — на Матуша. Потом процедил сквозь зубы:
— Это не эхо, черт возьми! Голову даю на отсечение.
— И верно, — подтвердил Матуш.
— Так что же это такое?
— Человек.
— Человек?
— Выходит, надо ждать гостей, — с уверенностью сказал пастух.
Только Матуш закончил доить, как внизу на полянке показался человек. Брнчала с пастухом уставились на пришедшего.
— Кого это на ночь глядя черти несут? — заворчал бача. Он не любил, когда к нему приходили чужие люди. Среди них попадались такие, что всюду совали нос, брезгливо отщипывали пальцами кусочки сыра и без конца пили жинчицу[14], черпая из котла деревянной ложкой. Поэтому и на незнакомца, который быстрыми шагами направлялся к ним, Брнчала смотрел искоса…
Когда Хорват подошел близко, Брнчала узнал его.
— А тебе чего здесь надо? — удивился он вслух.
Они были почти ровесниками и хорошо знали друг друга. Мальчишками вместе таскали из господского сада яблоки и груши.
— Пришлось уйти из дому, Адам, — наспех объяснил Хорват баче причину своего прихода.
— Пришлось уйти? — повторил бача безучастно. — Пришлось? А от кого, скажи на милость? От кого?..
Здесь, среди природы, эти слова звучали для бачи странно. Здесь не от кого было уходить. Овцы, правда, удирают от зверей, но уже Бундаш, тот ни перед кем не отступит. А его, бачу Брнчалу, и сам медведь не заставит покинуть колибу. Поэтому он никак не мог понять, от кого же Хорват мог удирать.
— Послушай, наступают горячие времена. Фронт приближается. Русские, слава богу, уже под Карпатами. Ну, и ты сам понимаешь, мы не хотим смотреть на все это сложа руки. Опекунов нам больше не надо. Сыты по горло.
Бача не очень хорошо понимал из слов Хорвата, о чем речь, что происходит. Смолоду он был пастухом, потом стал бачей, кормился сыром и утолял жажду жинчицей. Его не очень занимало то, что делается внизу в селе. Для него существовали только овцы, зеленые луга и грозы в горах.
Расспросив у гостя, что нового в долине, Брнчала вдруг заявил:
— Ну, а чем ты будешь здесь заниматься? Я вижу, ты надолго пришел, долго будешь мой хлеб есть. Что же ты собираешься делать? Только полеживать или будет от тебя польза?
Вокруг губ у него собрались лукавые морщинки.
— Буду делать все, что прикажешь. Пасти овец, загонять их… и доить научусь.
— А вот это уж нет, Ондрейко! — замотал головой Брнчала. — Для дойки руки нужны умелые! Вон Матуш у меня уже пятый год, а я только в прошлом году разрешил ему доить. Тонкая работа!
