Дело Зорге - Ханс-Отто Майснер

— Но разве это не шаг назад? Не слишком ли ограниченны эти идеи для большой нации?

— В том курсе, по которому сейчас собирается идти правительство, есть известная доля величия, — пытался объяснить дочери Номура. — Когда девяносто лет назад пушки американских кораблей обстреляли наш беззащитный город Кагосиму, мы уступили силе и открыли страну для иноземцев. Уже тогда высокочтимый дух императора Мэйдзи понял, что спасение Японии — в ее быстрейшей модернизации. Если бы мы этого не сделали, Кийоми, то сегодня мы были бы колонией белых, как Индия или Индокитай. Со дня Кагосимы мы видели перед собой лишь одну цель — стать такими сильными, чтобы разговаривать с врагами на том языке, на каком они разговаривали с нами, — на языке пушек! Конечно, мы не кричали об этом на весь мир. Ни один японский государственный деятель не забыл обстрела Кагосимы. Ответ на это варварство пока еще за нами. Но мы ответим… И ты, и я — мы оба доживем до этого дня!

Номура говорил сухо. Но Кийоми чувствовала волнение отца и не перебивала его.

— Наш народ проделал работу, равной которой мир не знает. Без переходного периода мы скакнули из средневековья в двадцатый век. Этот прыжок удался! Теперь наша страна так же сильна и современна, как государства белых. Наше обучение закончено, нам больше нечему учиться у иностранцев. Время страха миновало… пусть спадет маска!

Необычная откровенность отца испугала Кийоми. Она слушала его с растущим страхом.

— Япония будет воевать, — продолжал Номура, словно говоря сам с собой, — этого не избежать. Наше население с каждым годом увеличивается на миллион человек. Им нужно где-то жить. Для этого необходимо захватить землю.

Кийоми подняла взор на отца.

— Значит, мы будем воевать вместе с немцами? Номура, погруженный в собственные размышления, не заметил, что мысли его дочери вращаются только вокруг ее возлюбленного. Она даже мирилась с войной, если только Равенсбург будет на той же стороне, что и она.

— Судя по тому, как сложились сейчас группировки держав, — пояснил он, — видимо, некоторые враги Германии будут и нашими врагами.

— Естественно, мы же союзники! Барон покачал головой.

— У нас нет военного союза с Германией, мы только заверили друг друга во взаимных симпатиях. Мы не дали связать себе руки. Где мы будем воевать — это зависит только от того, что будет выгодней для нас.

— Но ведь нам выгодней быть на стороне Германии, — настаивала Кийоми.

— Да, возможно, это так, — кивнул он. — Нам нужно много пространства для нашего растущего населения. А это пространство принадлежит людям, против которых будет воевать Германия.

— Значит, имеются в виду русские, — заметила Кийоми, — ведь Сибирь ближе всего к Японии.

— Нет, о России я не говорю. Нам нужны теплые страны. В Сибири японские поселенцы не смогут хорошо жить. Поэтому я не думаю, чтобы мы пошли против Советов. Конечно, мы боимся коммунизма… но земли, куда могли бы переселиться миллионы японцев, у русских не взять. Кроме того, наша армия уже обескровлена: слишком много солдат воюет в Китае.

— Значит, мы вообще не можем вести войну!

— Можем, — возразил Номура, — наша главная сила — военно-морской флот. Он должен захватить теплые страны, которые нужны Японии: Южное море, Филиппины, Голландскую Индию… Может быть, даже Австралию. Все будет наше, если флот изгонит из морей чужие корабли. Тогда и война в Китае кончится победой.

Дочь Номуры даже не подозревала, что ее собственная страна стоит на пороге войны не на жизнь, а на смерть.

Она боялась будущего, потому что чувствовала, насколько мало будут значить ее судьба и ее любовь в этом грозном времени, которое должно будет наступить.

— Как ужасно, данна-сан! Чем все это кончится? Наша страна слишком мала, чтобы бороться с такими могучими противниками.

Номура не признался дочери, что его одолевают те же сомнения.

— Я рассказал тебе все это не для того, чтобы пугать, Кийоми, — сказал он ласково. — Я только хотел, чтобы ты поняла: мы оба должны заставить себя думать так, как того требует наше время. Мы принадлежим своему народу и разделим его судьбу… Есть, правда, люди, и люди влиятельные, которым не нравится, что мы охотно общаемся с иностранцами. Осуждают наш образ жизни, считая его недостаточно японским. Ведь именно от дворянства ждут, что оно повернет к обычаям старины. Большинство это уже сделало, причем многие против воли. И все-таки они живут, как сто лет назад. Дело уже дошло до того, что людей, подобных нам с тобой, долго проживших за границей, считают неполноценными.

— Ну, это уж слишком, — воспротивилась Кийоми. Отец пожал плечами.

— Хотят собрать в кулак все силы. В урагане, который разразится, империя уцелеет только тогда, когда каждый японец будет готов пожертвовать собой… Мы не имеем права думать о собственной судьбе, мы пылинки, которые несет ветер.

Кийоми не осмелилась возразить. Ей было тяжко смотреть, как ее отец, умный, повидавший мир человек, пытается оправдать дикий шовинизм, не признающий свободы и подчиняющий все интересам государства.

— Ты ведь знаешь, Кийоми, что тебе нужно делать. — Номура попытался снова вернуться к строгому тону. — Одзаки дал тебе задание, важное для Японии. Сможешь ли ты его выполнить, я не знаю. Но, как твой отец, я требую, чтобы ты сделала все для его выполнения, не щадя ни себя, ни своего сердца.

Она послушно кивнула, словно склонилась перед отцовской волей. Когда Кийоми подняла глаза, ее мысли опять вернулись к возлюбленному.

— Я должна любым способом как можно больше узнать о Зорге. Может быть, как раз поэтому следовало бы довериться Равенсбургу? Он же сам заинтересован в этом…

Номура замахал руками.

— Нет, нет! Иностранец не должен знать, как работает наша контрразведка и кто с ней связан… Неужели тебе до сих пор непонятно, что мы не можем открывать свои карты чужим!

Она покачала головой.

— Нет, я не понимаю, почему должна отказаться от его помощи. Если доктор Зорге действительно враг, то кто же может быть более полезным, чем Равенсбург! Он каждый день встречается с ним.

— Выкинь это из головы, Кийоми, — потребовал отец. — Все аргументы, на которые ты ссылаешься, желая посвятить в наши дела Равенсбурга, на самом деле продиктованы твоим сердцем. Ты любишь этого немца и не хочешь его обманывать. Ты боишься потерять его любовь, если он вдруг узнает, что ты следила за ним по заданию контрразведки… Не так ли?

Отец был прав, и Кийоми честно признала это. Но она не смогла сдержать слез.

— Тебе еще многому надо учиться, дитя мое! Женщина из дома Номура не должна допускать, чтобы ее глаза служили зеркалом ее сердца!