Сказки - Петре Испиреску
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
А ночь была теплая, ясная. На небе ночном ни тучки, ни облачка. И такая тишь! Только одни щурки да сверчки напоминали, что ты еще на этом свете. Чуть колышет листву ночной ветерок, щеки прохладой ласкает. Лежит пастушок под цветущим шиповником, думу свою думает. Тут же его клячонка пасется. Глядит пастух на Млечный Путь. Видит — горят, искрятся Стожары, Водолей воду на коромыслах несет. Дивится он сиянию утренней звезды и, глядя в небесную высь, с тоской гадает, какая из этих небесных лампад звезда его царевны, чтоб ей поклониться.
И пока он так лежал, в свои думы погруженный, заметили царские сыновья и бояре, что, кроме них, еще кто-то тут же отдыхает. Подозвали они пастушка, стали его расспрашивать, допытываться и узнали, что он тоже в стольный город едет. Видят, пастух с ними говорит с оглядкой, и давай над ним издеваться:
— Ну и женишок для царской дочери выискался!
— Этот уж наверняка ее метинки отгадает!
— Что и говорить! Лучше суженого-ряженого ей днем с огнем не сыскать!
Кричат, смеются, гогочут, как гуси.
А как увидели, что он на их слова не отзывается, молчит, обступили его да и говорят:
— Эх, ты! Сколько там до тебя царевичей, королевичей, княжеских и боярских сыновей перебывало, а до сих пор ни один еще царевниных метинок не отгадал. Что ж ты, умнее их себя считаешь?
— Каждый человек должен в жизни счастья попытать и раз, и другой и, самое большее, третий, — отвечал им пастух. — Кто так делает — умный человек! Ну, а кто всю жизнь только и делает, что счастья пытает, у того какой-нибудь клепки не хватает! Я никому не помеха и вовсе не думаю, что мне такое счастье выпадет.
Царских да боярских сыновей мудрые слова пастуха не на шутку рассердили. Порешили они меж собой ему за них отомстить, с лихвой отплатить, а пока что легли спать.
А пастушок поутру с зарей поднялся, студеной водой у колодца умылся, богу помолился, сел на свою клячонку и — трух-трух! трух-трух-трух! — отправился дальше, не дожидаясь, пока его спутники проснутся. А те поздненько пробудились, не сразу в путь собрались, с едой долго, провозились и когда, наконец, в путь двинулись, солнце уж к полудню стояло. Нагнали они пастушка и перегнали. А нагнавши, опять его задирать принялись, на ссору вызывать. Только пастушок знай молчит, своей дорогой едет. Он-то хорошо знал, что тише едешь, дальше будешь.
А ввечеру опять царевичи с боярскими сыновьями на ночлег у дороги остановились, на лесной опушке.
Поздно ночью добрался до них пастушок, измученный, усталый и голодный. Развел и он себе костер в стороне, коня обрядил, напоил-покормил, сам поел что бог дал, лег и тотчас же заснул. А царские и боярские сынки вздумали над ним подшутить. Дождались, чтобы он покрепче заснул, взяли его шапку да и бросили в костер. Растолкал его один из шутников да и говорит:
— Эй, брат, вставай! Твоя овца в костер свалилась, порядком опалилась!
— А ну ее! Пусть горит! — отвечал пастух и к пущей их потехе повернулся на другой бок и опять заснул.
Насмеялись вдоволь царевичи и бояре, легли и уснули.
А пастушок встал, все оружие у них пособрал: и копья, и стрелы с колчанами, и мечи. Покидал их в костер, а когда все сгорело, — только докрасна раскаленное железо осталось, растолкал-разбудил их, стоит палкой в костре помешивает и говорит:
— Вставайте, бояре! Поглядите, как овечьи косточки горят.
Повскакивали тут все царевичи и бояре, глядят на раскаленное железо, не знают, что сказать. Бросились было за оружием, — оно у них по веткам развешено было, — а его нет, как и не бывало!
Видят они, перехитрил их пастух, почернели со злости как земля, но до поры до времени обиду затаили.
Пастушок же рано поутру в дорогу собрался, — только-только еще светало, — сел на коня и убрался подобру-поздорову. И недаром: он, вишь, опасался, как бы ему от бояр на орехи не досталось.
Нагнали его бояре и царевичи и перегнали, а обогнав, пуще прежнего над ним издевались. Только к самой ночи нагнал их пастух; они уже на ночлег стали. Доехал до них пастушок, костер в сторонке развел, коня своего обрядил, привязал его надежно, да пастись пустил, а сам кусок хлеба водой запил и улегся спать.
То место, где они этой ночью стояли, близко к болоту было. Видят бояре, заснул пастух. Взяли они его коня, погнали его, пока не завели поглубже в болото. А потом будят его и говорят:
— Эй, пастух! Вставай, твоя кляча в болоте увязла, оттуда выбраться не может!
Парень хорошо помнил, что он коня привязал. «Не иначе, — думает, — как опять бояре напроказили!»
— А чего ее черт в трясину понес? — отвечает он будто спросонок. — Пусть сама выбирается! — повернулся на другой бок и захрапел.
Ну и потешались же над ним бояре! Ну и смеялись же! А досыта насмеявшись, легли и заснули.
Видит пастух — спят все. Встал он, понадрезал у их скакунов шкуру у самых копыт, завернул ее повыше колена да и подвязал лыком. Потом засунул каждому коню в рот по палке так, чтобы у них зубы оскалились, будто смеются, да и загнал их в болото, где его конь увяз, а сам пошел растолкал бояр:
— Вставайте, бояре! Поглядите, какое чудо! Ваши-то скакуны увидели, что моя клячонка в болоте увязла, засучили портки, да и полезли ее из трясины вызволять. Гляди-гляди, как смеются!
Повскакивали тут и боярские сынки, и царевичи. Ну, держись! Видно, пастух опять над ними злую шутку сшутил. Так и есть! Схватились они за голову. Волосы на себе рвут. Только на кого им пенять, как не на самих себя.
Один из них, самый спесивый, порешил от пастуха не отставать, повсюду за ним следом держаться.
Вывел пастух свою клячу из болота и в суматохе улизнул оттуда, — только они его и видели. Уехал и оставил их в дураках! А они руки опустили, стоят — головами качают, с горя посвистывают. Только спесивый и бессовестный боярин увязался за пастухом, догнал, и так и этак старается его обойти. Въехали они оба в стольный город, и отправился пастух прямо во дворец к царю: хотелось ему счастья попытать, заветные
