Три фурии времен минувших. Хроники страсти и бунта - Игорь Талалаевский

Счастливо оставаться — Владимир Маяковский».

Лиля. «Я с жизнью в рассчете»… В начатых стихах, о которых говорил Маяковский в письме, эта строчка звучала по-иному.

Уже второй. Должно быть, ты легла.А может быть и у тебя такое.Я не спешу, и молниями телеграммМне незачем тебя будить и беспокоить.Как говорят, «инцидент исперчен»,любовная лодка разбилась о быт.С тобой мы в рассчете и не к чему переченьвзаимных болей, бед и обид.Ты посмотри, какая в мире тишь!Ночь обложила небо звездной данью.В такие вот часы встаешь и говоришьВекам, истории и мирозданью.

Когда застрелился Володя, нас с Бриком не было в Союзе. Возможно, если бы я была рядом, он бы этого не сделал.

Мы с Осей стали заниматься архивом Маяковского. Но после Володиной смерти его практически перестали печатать. Сочинения выходили медленно, статей о нем не печатали, чтение его стихов с эстрады не поощрялось. Казалось, что кто-то хотел вытравить из людского сознания саму память о нем. Везде я натыкалась на бюрократическую стену. Отчаявшись, в 35 году я написала полубезумное письмо Сталину. Передать его адресату вызвался Примаков. Удивительно быстро меня вызвали в Москву и там, в ЦК, я прочла на своем письме резолюцию Сталина: «Тов. Ежов[97], очень прошу вас обратить внимание на письмо Брик. Маяковский был и остается лучшим, талантливейшим поэтом нашей советской эпохи. Безразличие к его памяти и его произведениям — преступление. Жалобы Брик, по-моему, правильны. Свяжитесь с ней, с Брик, или вызовите ее в Москву. Привлеките к делу Таль и Мехлиса и сделайте, пожалуйста, все, что упущено нами. Если моя помощь понадобится — я готов. Привет! Сталин».

Я была потрясена. Такого полного свершения наших надежд и желаний я не ждала. И понеслась — собрания сочинений, статьи, вечера, постановки, корабли, заводы, улицы и площади, мемориалы… Работы хватило всем. Правда, бум, который поднялся, стал, по слову Пастернака[98], второй смертью поэта: его принялись насаждать, как картошку при Екатерине. По обычаям того времени Маяковского стали подавать тенденциозно, однобоко, кастрированно. Вышла куча фальшивых книг о нем, идиотских воспоминаний… Я боролась, как могла.

Много лет спустя я узнала, что Сталин, иногда вычеркивавший из списков на арест тех или иных деятелей культуры, вычеркнул из одного такого списка и мое имя. И будто бы сказал при этом: «Не будем трогать жену Маяковского».

Из списка мертвых меня вычеркнули. Но я оставалась в списке живых…

ЧАСТЬ ВТОРАЯ. ЭЛЬЗА

1

Эльза. 18 год. У Лили, на Жуковской. В большой пустой комнате зеркало, на стенах балетные пачки.

Лиля. Я увлекалась балетом.

Эльза. Вечером приходит мой будущий муж, Андре Триоле, француз, в военной форме.

Лиля. Мы были в соседней комнате, играли в карты. Вышли посмотреть… Без комментариев.

Эльза. Володя отчужденно здоровается. Он вежлив и молчалив и никогда больше об этом французском романе не заговаривает.

В 18 году я сдала экзамены и получила свидетельство об окончании архитектурно-строительного отделения Московских женских строительных курсов. Мне выдали заграничный советский паспорт, в котором значилось: «Для выхода замуж за офицера французской армии». В паспорте матери стояло: «Для сопровождения, дочери». Товарищ, который выдавал мне паспорт, сурово посмотрел на меня и сказал в напутствие: «Что, у нас своих мало, что вы за чужих выходите?». Распродали вещи. Подошел день отъезда. Сели на извозчика, с чемоданом. На весь Голиковский заголосила моя кормилица Стеша. Так мне и не довелось ее больше увидеть, а я-то думала, что через каких-нибудь три-четыре месяца вернусь… Мы должны были ехать в Париж через Швецию. Пароход уходил из Петрограда 4 июля. Остановились у Лили. В квартире никого не было.

Лиля. Мы с Володей уехали в Левашово, под Петроградом. Только недавно мы сошлись. Для мамы такая перемена в моей жизни оказалась сильным ударом. Она не хотела видеть Маяковского и готова была уехать, не попрощавшись со мной.

Эльза. Я поехала в Левашово одна. Было очень жарко.

Лиля. Я загорела до волдырей и лежала в полутемной комнате. Володя молчаливо ходил взад и вперед. Не помню, о чем мы говорили, как попрощались.

Эльза. Я была подсознательно убеждена, что чужая личная жизнь есть нечто неприкосновенное. Поэтому не спрашивала у Лили, что же будет дальше, как сложится жизнь самых близких любимых людей в этом новом их положении.

Лиля. На следующий день я приехала прямо с утра. Я внезапно поняла, что Эльза действительно уезжает, что выходит замуж за какого-то чужого француза, что накануне она прощалась со мной и Володей… Может быть, ты передумаешь, Эличка? Не уезжай! Выходи лучше за Ромочку Якобсона… Да поздно я спохватилась.

Эльза. На пристань Володя не приехал. Мама не сменила гнев на милость. На многие годы я увезла с собой молчаливого Володю, ходившего по полутемной комнате, а Диличку такой, какой она была на пристани в час отбытия. Это было в июле 18 года.

Лиля. Жара, голодно, по Петрограду гниют горы фруктов, есть их нельзя — холера как сыщик хватает людей где попало… А я тянусь к Эльзе, хочу передать сверток с котлетами, драгоценным мясом…

Эльза. Ее тоненькая фигурка, маленькие ноги в тоненьких туфлях рядом с вонючей холерной лужей, глаза — «круглые да карие, горячие до гари»… Пароход отчалил. По ту сторону воды вставала жизнь в другом разрезе.

В Париж я ехала долго. Московские визы оказались недействительными, и нас никуда не впускали.

Промаявшись в Норвегии и Англии, я попала в Париж лишь в конце 19 года, тут же вышла замуж и уехала с мужем на остров Таити. Через год мы оттуда вернулись в Париж. В 21 году я развелась с мужем и уехала в Лондон, где моя мать работала в советском учреждении «Аркос». В Лондоне я поступила на службу к архитектеру, — пригодились мне строительные курсы! — а в 22 году собралась в Берлин, так как туда должны были приехать Лиля и Маяковский. В Берлине я начала писать. Уговорил меня на это дело Виктор Шкловский[99]. Он показал мои к нему письма Горькому. Алексей Максимович, живший тогда под Берлином, в Саарове, прислал мне на эти письма как бы рецензию и одновременно пригласил через Шкловского погостить. Словом, я осталась в Берлине до 24 года.