Мой ангел злой, моя любовь… - Марина Струк

— Вы едины, — произнес вдруг Андрей медленно, и Анна пожалела, что вокруг темнота, и она не может видеть его лица в этот момент. — Так и должно быть… так и должно!

Он замолчал, будто делая паузу, но в этот момент резко распахнулась дверь флигеля, разлился кругом свет от лампы, что вынес на крыльцо Иван Фомич. Заголосила громко Глаша и тут же смокла, когда на нее цыкнула мадам Элиза, после сбежавшая по ступеням прямо в домашних туфлях, чтобы подхватить из рук Анны Сашеньку, потревоженного этой суматохой.

— Oh, monsieur Olenin, vous êtes notre sauveur! C'est la stricte vérité! — ãоворила она спешно и явно волнуясь, с трудом сдерживая слезы. — Je vous remercie! Oh, monsieur Olenin, vous êtes notre sauveur! [610]

— Il n'y a pas de quoi [611], - ответил ей Андрей, придерживая поводья заволновавшейся от шума и суеты коня. — Где искать Иван Фомич ваш подсказал. Ему и благодарность. Вы и без моей помощи сумели бы найти вашу пропажу, мадам. Я лишь ускорил его возвращение, — и потом уже Анне, тише и мягче. — Вам будет лучше уйти в дом, Анна Михайловна. Дождь все накрапывает, и вы вся вымокли…

Она хотела так много ему сказать сейчас. Действительно хотела. Но мысли спутались, и слова так и не сошли с языка. Оттого просто стояла и смотрела на него снизу вверх, пытаясь разглядеть лицо на фоне вечернего неба и темной зелени деревьев. А потом подбежала Глаша к ней и накинула на плечи и голову широкий платок, укрывая ее от пронизывающих капель моросящего уже дождя, что-то приговаривая под нос о слабом горле барышни и обманчивом вечере мая.

— Ступайте в дом, — снова повторил Андрей снова, слыша все возрастающий плач ребенка, доносящийся через открытую дверь дома. — Вы нужны ему… comme personne [612]… Только вы!

Глава 43

Еще недавно по весне Анна так радовалась, что привычная уже хворь не коснулась ее за прошедшую зиму даже мимолетно, как судьба показала ей, насколько преждевременна та радость была. Анна изрядно продрогла на ветру в тот день в тонком бархатном пальто, промокшем почти насквозь, и даже прогревание ног кирпичами, которое затеяла в ту же ночь Пантелеевна, не спасло положения. Утром Анна почувствовала слабость и обнаружила, что ужасно больно глотать и говорить, к полудню же поднялся жар, а голос сменился страшными хрипами и сипением.

— Ах, Богородица-заступница! — суетилась нянечка вокруг своей питомицы, совсем позабыв о больной спине. Маленький барчук был перепоручен мадам Элизе, которая совсем не спускала его с рук с прошлой ночи, даже спать уложила рядом с собой. — Мало ли нам бедок послано, так еще одна в ворота постучалась!

Снова послали за доктором Мантелем, ушедшим из флигеля после осмотра младенца только за полночь. Благо он остался ночевать в Милорадово и пришел тут же, как его позвали. Вместе с ним пришел и Андрей. Анна расслышала его голос у флигеля, а потом напряженно прислушивалась к его тихим шагам прямо под распахнутым в майское утро окном, совсем не слушала вопросов доктора. И огорчилась, когда господин Мантель распорядился закрыть плотно створки окна.

— Я так и полагал, gnädiges Fräulein [613], что с вашим слабым горлом вы поступили совсем безрассудно давеча. Die Unbesonnenheit, meine gnädiges Fräulein! [614] Вот что это есть — die Unbesonnenheit! У вас такой дивный голос. Неужто вы нас накажете его потерей? Неужто мы более не услышим дивного пения вашего? Я ведь до сих пор помню, как отменно вы пели ту арию на том бале. А ваш голос! Гораздо лучше голоса ведущей актрисы вашего театра, смею заметить вам! Wie is doch gleich…? [615] «О, возврати его любовь…!». Помнится, ваш отец тогда был так горд вами…

И Анна не могла не вспомнить тот бал в канун нового 1812 года, когда она исполнила арию, либретто которой перевел с итальянского языка Павел Родионович. Это был своего рода подарок от Анны Михаилу Львовичу, который так и светился от гордости за свою дочь. Она словно увидела его в это мгновение перед глазами. Такой счастливый… И Петр, стоявший чуть поодаль от ровных рядов кресел, занятых гостями того Новогоднего бала. Золото волос и эполет в многочисленных всполохах огоньков свеч, широкий размах плеч. И та же самая гордость за сестру, за ее красоту и стать, за ее голос.

А Андрея тогда не было на том балу. Анна точно помнила это, ведь она ждала его присутствия, страшась даже самой себе признаться в этом желании. Ей так хотелось, чтобы он тоже смотрел на нее, стоящую возле музыкантов, завораживающую слушателей своим голосом, своими плавными жестами ладоней, которые она порой вскидывала, будто умоляла Господа о чем-то.

Она словно напророчила себе в тот канун будущие дни. Пришли и слезы, и страданья, о которых пела в арии, потеряла свою любовь. Тот год принес ей только горе, пронесшись огненным вихрем не только через земли империи до Москвы, но и через ее жизнь…

— Я вас огорчил? — ласково коснулся ее плеча доктор Мантель, заметив, как погрустнели ее глаза. — Не желал того, прошу покорнейше простить… Что же до вашей хвори, то тут мои рекомендации будут таковы… Вы слушаете ли меня, gnädiges Fräulein? Âам надобно все неукоснительно соблюсти, дабы остаться при вашем чудном голосе и впредь. И не только для пения! Да и потом — вряд ли меня отпустят из Милорадово, покамест вы не выправитесь… Так что я весьма заинтересован в вашем полнейшем выздоровлении!

Доктор был категоричен. Постельный режим, даже когда спадет жар, которым нынче горело ее тело. Полоскания, обильное и теплое питье («Не горячее! Теплое, gnädiges Fräulein!»). Íикаких визитов и, по возможности, никаких контактов с ребенком. И горькое лекарство в каплях, которое он вручил Пантелеевне, пытающейся запомнить все, что говорил господин Мантель Анне.

А тем временем, в усадьбе принялись за подготовку к майским забавам, как рассказала Глаша своей барышне, получив эти вести от своего дружка, одного из лакеев дома.

— Говорят, будет бал через пару седмиц! — возбужденно шептала Глаша, невольно подражая тому шепоту, которым изредка во время своей болезни могла говорить Анна. — Уже составили списки гостей, а секретарь барина Андрея Павловича да компаньонка мадам его матери приглашения пишут. В доме говорили, что список тот трижды от сына к матери возвращался. Видать, и в том, кого видеть хотят на том бале у господ-то несогласие! А еще говорят…

Но Анна всякий раз делала предупреждающий знак своей горничной, прерывая ее. Слушать чужие толки не хотелось. Особенно ныне, когда так огорчалась невольно предстоящим гуляниям и собственной невозможности на тех присутствовать. Нет, решительно это было невозможно в ее положении! И страдала, вспоминая прежние гуляния майские: катания в колясках и обеды на травах зеленых лугов, подвижную лапту и тихий звон колокольчика при игре в жмурки, прохладную воду под ладонью, когда катались в лодках по Гжати или на пруду усадебном. А еще ее сердце всякий раз сжималось, когда она думала о многочисленных девицах, в самом разнообразном разноцветье летних нарядов и их прелести, которая по весне так кружила головы мужчинам.