Книга воспоминаний - Игорь Дьяконов

— Ну, — говорю я, — я не уйду, пока ты не подпишешь. Мне без этой бумаги тоже головы не сносить.

— Ну, садись, будем пить.

Попиваем коньячок. Ссльнсс мне молча сочувствует. Анденсс молча ехидствует. Снова и снова смотрю на часы. Двенадцать. Час ночи… Вдруг Карлсен говорит:

— Ну-ка, покажи еще мне эту бумагу… Да, хорошая бумага. Замечательная. Но я же… И потом вдруг:

— А! На гражданке я тоже найду работу. — И подписал.

Я лечу с бумагой к Лукину-Григэ, который ждет меня — не дождется.

Утром рано в мою каморку приходит старик-дневальный:

— Товарищ капитан, там норвсг пришел. — Какой норвсг? Комендатура закрыта, приема больше нет. — Он очень вас просит, товарищ капитан. Выхожу. Стоит норвежец, смутно мне знакомый. Я говорю:

— Комендатура уже закрыта. Что вам угодно?

— Извините, я знаю, что вы уходите из Киркснсса. Вы меня, наверное, помните, я приходил из-за сена. Вы уж меня простите, я же понимаю… Это жена меня запилила. А я пришел поблагодарить русских солдат за все и пожать вам руку.

Поднимаюсь в кабинет к Лукину-Григэ, чтобы рассказать ему об этом трогательном визите — что за черт! Где же печка в углу кабинета? Оказывается, милый мой полковник, никогда ничем с норвежцев не поживившийся, под конец не удержался — ночью вызвал машины и вывез из дома комендатуры все печки! Зачем они понадобились ему там, где он будет служить? Они же угольные и без вьюшек, под дрова не годятся!

Но время истекает. Уже наш караул вышел во двор к флагштоку, и Карлсен со своими солдатами подходит с улицы. Смирно! Под козырек! Советский флаг спускается, и на флагштоке взвивается норвежский флаг. Мы все выходим, полковник садится в «виллис», мы остальные — Грицанснко, я и три его офицера и два солдата — садимся в кузов грузовика. У меня мелькнула мысль — что подумают тс, кто собрался занять здание комендатуры?

V I I I

Мы поехали через Пасвик и Ярфьорд, поднялись по серпантине. У самой границы уже стоял Карлсен с почетным караулом. Мы сошли с машин, козырнули союзникам, пожали руки. И поехали дальше — за поворотом нас уже ожидала машина с комендантскими печками.

Расстались мы с полковником Лукиным-Григэ и его дамой на много лет, но не навсегда — в Луостари, откуда наш грузовик повез нас, пятерых офицеров, в Лиинахамари. Там мы погрузились на «Каталину» — она теперь сильно отличалась от той чистенькой боевой машины, которая возила нас в Лаксэльвсн и Тромсе — сейчас полным ходом шло заселение русскими Псченгской области, а летающая лодка была единственным регулярным видом транспорта между Псчснгой и Кольской губой — вроде маршрутного автобуса. Поэтому, хотя залезать по-прежнему приходилось через щели для пулеметов, внутри в обоих отсеках фюзеляжа пассажиры стояли, держась за кожаные петли, точно как в трамвае тридцатых годов.

«Каталина» доставила нас в Васнгу (что ныне Ссвсроморск) — это тогда был поселок из беспорядочно разбросанных пятиэтажек посреди небольшой долины, окруженной крутыми горными склонами. Грицаненко, который у нас был за старшего, — я был, видимо, слишком возвышенной персоной, чтобы утруждать меня хозяйственными делами, — раздобыл новую грузовую машину, и мы поехали в Мурманск.

Ехали мы впятером — Грицанснко, я и три лейтенанта, приданные Грицаненко в помощь. Только с вещмешками — никто из нас «за границей» ничем не поживился, я даже отдал Карлсену свою прекрасную пишущую машинку — еще скажут дома, что украл, как докажешь, что она подарок?

Из наших лейтенантов, помощников Грицаненко, одного я совершенно не помню, другой был молодой толстенький веселый еврей, третий был человек уже совсем не молодой, худой, с начинавшейся лысинкой, уралец.[365] В отличие от прочих он имел высшее образование — инженерное. По дороге пошел разговор — где будем ночевать в Мурманске. Я сказал — в гостинице. Но это мои лейтенанты приняли за шутку. Грицанснко говорит:

— Погодите, я знаю в Мурманске одно замечательное место, где можно переночевать, — и дал указание водителю повернуть налево, в сторону сгоревших деревянных кварталов, где у самого склона сохранилось несколько двухэтажных построек. Подъезжаем к одной из них — Грицанснко командует:

— Здесь!

Смотрю — над входом чуть ли не метровыми буквами мелом начертано: БАРДАК.

— Как, — говорю, — здесь мы будем ночевать? Ну нет, я поеду в гостиницу.

Но мои лейтенанты уже повыскакивали из кузова. Только старший из них, инженер, говорит мне:

— Ну что ж, товарищ капитан, может быть, попробуем, что у вас за гостиница.

Я приказал шоферу везти меня к высотному зданию Междурейсовой гостиницы — кажется, единственному целому зданию в городе.

Как я и ожидал, гостиница пустовала — не было ни иностранных судов в порту, ни командированных из Москвы в потерявший свое значение Мурманск. Я подошел к окошечку портье и заказал два отдельных номера. Затем привел моего инженера в его номер — он был на этаж ниже моего. Открыли дверь ключом — хорошая гостиничная комната, застеленная постель, ковровая дорожка на полу. Столик с салфеточкой, телефон, в углу полированный шкаф. За дверцей ванная с унитазом.

Мой товарищ остановился на пороге в полной немоте. Потом проговорил:

— Так я в жизни никогда не жил…

И мне представилась его жизнь. В детстве коммунальная квартира где-нибудь в Челябинске. Одна комната на семью; потом студенческая общага; потом армейские землянки; потом комната-общежитие в комендатуре… Я пожелал ему всего хорошего и пошел к себе, а утром вышел на знакомые и почти родные улицы разбомбленного Мурманска — купить на вокзале билет до Ленинграда. Через сутки я был дома на Суворовском проспекте.

Всю войну я возил в кармане ключ от квартиры и стеклянный «литик» с изображением скорпиона — мою личную эрмитажную печать. Я открыл дверь ключом — в квартире никого не было. Я прошел по коридору до нашей комнаты. Вхожу — меня встречает необыкновенно очаровательный пятилетний мальчик и смотрит на меня с недоумением. Я подумал: сказать ему «я папа» — это будет, может быть, сразу слишком большим нарушением его уже сложившегося детского мира. Я протянул ему руку и сказал:

— Здравствуй, Миша. Я Игорь Михайлович Дьяконов.

Он пожал мне руку и вдруг побежал куда-то. Смотрю — он несет мне семейный альбом фотографий. Раскрывает страницы, показывает пальчиком и спрашивает:

— Это кто? А это кто?

Только убедившись, что я всех узнаю, он ко мне смягчился и пошел показывать мне какие-то свои вещи и немногочисленные игрушки.

Я оставил мальчика — не помню, на кого, может быть, на самого себя — и поехал в университет, где встретил Нину и почему-то Тату Дьяконову, мою невестку. Мы пошли через Дворцовый мост — я хотел сразу зайти и в Эрмитаж, но Нина увела меня домой.

Встретились мы, с одной стороны, так, как если бы и не расставались, а с другой стороны, уж очень как-то буднично. Нина была худая, все еще с нсидущими ей косичками вокруг головы. Наш дом — наша комната — тоже была та, но как бы и не та. На стенах не помню фотографий. Вся мебель стояла почему-то вдоль одной стены без разбору (перед моим отъездом она была разгорожена шкафами, за которыми спала нянька Настя, умершая в блокаду). Только Нинино старинное бюро сразу узналось.

«… Но в мире новом друг друга они не узнали». Начиналась эпоха нового знакомства между нами — за спиной у Нины был голод, невыносимые условия работы, мальчик на руках и многие, многие неизвестные мне волнения. За моей спиной было четыре года штабной службы, без голода и в полнейшей безопасности, и мои приключения Нину мало интересовали.

Забегая вперед, скажу, что нам пришлось пройти через длинные полосы взаимных испытаний, но кот мы справили уже нашу золотую свадьбу, и скоро бриллиантовая.

На следующий день я все-таки попал в Эрмитаж, где представился И.А.Орбсли, а потом пошел на Комендантский подъезд, в наш «Египет». Внизу была только М.Э.Матьс на своем обычном месте. Она встретила меня возгласом: «Капитан!» — а потом уже так и называла меня до конца жизни. В наших верхних кабинетах все с виду было по-прежнему, но не было ни М.А.Шсра, ни К.С.Ляпуновой. У нас наверху на своем месте сидел И.М.Лурье, а за столом Шсра — наша милая лаборантка Леля Яковлева, и за своим столом — Б.Б.Пиотровский, еще не успевший укрепиться в Институте археологии. Не помню, была ли Наталия Давыдовна Флиттнср — она теперь работала в Академии художеств, а в Эрмитаже была то ли на полставки, то ли просто приходила по старой привычке — все в такой же зеленой кофточке и с черной лентой на седых волосах.

Впрочем, мне повезло, что я застал весь «Египет» в его нынешнем составе — М.Э.Матьс исполняла обязанности заместителя директора и большей частью сидела в большом кабинете напротив Орбели на Служебном подъезде; а Исидор Михайлович больше сидел в парткоме.