Антология исторического детектива-18. Компиляция. Книги 1-10 (СИ) - Хорватова Елена Викторовна

«Черт побери!» — подумал вдруг Михаил Георгиевич. — «Да что же это я и в самом деле?»

Он отвернулся от окна — свет потихонечку занимался, отражения в стекле поблекли — и подтянул к себе телефонный аппарат.

«Ну-с, кто тут у нас первый?» — Михаил Георгиевич поворошил стопку архивных выписок, пробегая глазами фамилии врачей и сортируя бумаги по подписям. — «Ага! Вот, Константин Николаевич, ты и попался!»

Доктор вызвал телефонистку:

— Алло, барышня? С полицейским домом Нарвской части, будьте добры… да, я подожду.

Номер оказался занят, и Михаил Георгиевич положил трубку в ожидании вызова: светать-то уже светало, но и час был уже сравнительно не ранний, город давно проснулся, работа кипела. Кипели и страсти, а с ними возникала нужда и в полиции. И пусть даже в подавляющем большинстве случаев нуждающиеся граждане обращались прямо к городовым или названивали в свои участки, но и в полицейских домах телефоны звонили без умолку.

Прошла, возможно, минута, когда, наконец, Михаила Георгиевича соединили: сначала с дежурным, а там и с полицейским врачом. Вероятность того, что именно Константин Николаевич, подписавший немало лежавших перед Шониным отчетов, окажется на месте, была не так уж и велика. Существовала вероятность того, что ответит помощник или кто-то еще из персонала, хотя персоналу младшему вряд ли было по чести отвечать на звонки. Но если какие-то происшествия или настоятельная необходимость требовали присутствия и «главного» врача, и его помощника где-то еще, то что же было поделать? Но Михаилу Георгиевичу повезло: на вызов ответил лично Константин Николаевич:

— Шонин? Приветствую! Что за спешка? Чем обязан?

Константин Николаевич говорил быстро: не вдумываясь в слова, автоматически. По голосу — усталому, механическому — можно было предположить, что полицейский врач Нарвской части уже изрядно — за ночь — натерпелся и теперь мечтает только об одном: чтобы его оставили в покое. Но вот в покое-то — и он это прекрасно понимал, отчего и делался еще более «механичным» — его оставлять не собирались.

Михаил Георгиевич понимающе усмехнулся. И хотя Константин Николаевич видеть этого не мог, но и он усмехнулся в ответ, словно угадав, что именно сделал только что коллега.

— Ну, что там у вас?

— Константин Николаевич, не буду спрашивать, помните ли вы освидетельствование тела некоей… — Михаил Георгиевич подтянул к себе листок с архивной выпиской. — Некоей Савушкиной Марии Алексеевны. И еще… — Михаил Георгиевич подтянул сразу несколько листков. — Гранина, девицы Ламсдорф, Ивано… гм… этого отложим: Иванова уж точно вы не вспомните… Отрадного?

Константин Николаевич несколько секунд молчал, явно не понимая, что именно Шонин хочет от него услышать. Такая реакция была понятной, и поэтому Михаил Георгиевич терпеливо ждал. Наконец, Константин Николаевич — немного растерянно — ответил:

— Не припоминаю. А что с ними?

— Да вот, — Михаил Георгиевич зачитал заключение по Савушкиной: то самое, которое прежде, еще на совещании у Можайского, попалось под руку Любимову, — «Внешних повреждений на теле не обнаружено. Внутренним исследованием никаких патологий, естественных либо вызванных сторонним вмешательством, также не выявлено. Ранние сроки трупного окоченения и его необычную продолжительность можно считать индивидуальной особенностью организма умершей». Ничего не припоминаете?

Константин Николаевич, поняв направление мысли по сделанной Шониным акцентации на сроках окоченения, ответил уже мгновенно:

— Минутку! Савушкина говорите? И… — послышалось шуршание: вероятно, Константин Николаевич спешно пролистывал регистрационный журнал. — Отрадный, так?

— Совершенно верно.

Опять шуршание.

— И Ламсдорф?

— Да.

— Иванов?

— Да.

— Гранин?

— Да.

— Боже мой!

Михаил Георгиевич удовлетворенно кивнул: получалось, что сам себе, но в действительности — той быстроте, с какой Константин Николаевич ухватил суть.

— Константин Николаевич?

— Невероятно!

— И тем не менее, у меня на руках несколько десятков такого рода заключений.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

Константин Николаевич — судя по голосу — всполошился окончательно:

— Все — мои?!

— Нет-нет, — Михаил Георгиевич поспешил внести ясность, поняв, что эдак и до сердечного приступа можно коллегу довести, — всех. Есть и моё собственное, хотя — Богом клянусь! — до минувшей ночи я и помнить о нем не помнил!

— За какой период? — Константин Николаевич с облегчением выдохнул, но его тревога — в целом — никуда не делась. Да и было отчего тревожиться! — Согласно моим записям, несколько месяцев, как минимум?

— Примерно год. Чуть больше.

— Несколько десятков? По всем частям?

— Да.

— Но это не может быть простым совпадением!

— Вот именно. О чем и речь.

Оба врача замолчали, и молчание их длилось довольно приличное время. Михаил Георгиевич теребил, почти не вчитываясь в них, лежавшие перед ним бумаги. Из трубки слышалось шуршание: Константин Николаевич, похоже, был занят тем же. Точнее, Константин Николаевич как раз и вчитывался в сделанные им собственноручно записи. Несколько раз до Михаила Георгиевича доносились приглушенные звуки: скрежет стула по кафельному полу, трескучие — загрубевшей подошвой ботинок — шаги, характерное звяканье металлических дверок шкафов… Очевидно, полицейский врач Нарвской части время от времени вскакивал из-за стола и бегал по своему кабинету в поисках других — помимо регистрационного журнала — документов. Находил их, снова усаживался за стол, перечитывал их, а потом опять поднимался и начинал поиски.

Наконец, Константин Николаевич вновь заговорил:

— Нет, это никак не совпадение. Все случаи — как под копирку. Ваше мнение?

— Яд.

— Согласен. И не просто яд, а судорожный. Стрихнин, например.

Михаил Георгиевич, в круг предположений которого стрихнин тоже входил, покачал головой и возразил:

— С одной стороны, вроде бы очень подходит: стремительное развитие окоченения, отсутствие ярко выраженной посмертной картины. Но с другой… Мы вот что имеем, если основываться еще и на полицейских отчетах…

— Как! Еще и полицейские отчеты имеются?

Восклицание Константина Николаевича прозвучало немного осуждающе: мол, что же это вы, коллега, не всю информацию выкладываете? Михаил Георгиевич понял это осуждение правильно и поспешил уточнить:

— Имеются, Константин Николаевич, еще как имеются. Позор на мою голову, но я не сам обнаружил всю эту последовательность смертей. В сущности, мне ее преподнесли на блюдечке. И…

— Можайский, полагаю?

Нарвский врач немного истерично хохотнул, перебив Михаила Георгиевича. Похоже, в его глазах «наш князь» если и снискал популярность, то весьма специфическую, далекую от восторженного поклонения. И это было действительно так: если бы кто-то прямо спросил Константина Николаевича, что именно он думает о князе Можайском, то Константин Николаевич ответил бы примерно так — «Вы можете смеяться, господа, но меня этот вестник злодейств откровенно пугает!»

— Кто же еще?

Михаил Георгиевич, знавший о предубеждении коллеги насчет Юрия Михайловича, тоже хохотнул, но скорее весело, чем истерично. В отличие от Константина Николаевича, Михаил Георгиевич Можайского любил. На его собственный взгляд, в столице не было лучшего полицейского и товарища по службе, хотя в глаза и прямо он бы это вряд ли когда-нибудь произнес. Все-таки врач, тем более — полицейский врач, должен быть человеком если и не бесстрастным, то непредвзятым. Любые личностные предпочтения для врача — дорога к деградации профессионализма.

— Понятно. — Константин Николаевич вздохнул. — И как это я сразу не догадался? Если вырисовывается какая-нибудь жуть, как же тут без Можайского? Ну — выкладывайте подробности.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

Михаил Георгиевич подробности выложил. Он не видел никакого смысла в сокрытии чего-либо от коллеги. Даже наоборот: желая и сам получить как можно более взвешенное мнение, Михаил Георгиевич справедливо предположил, что только полная откровенность может этому поспособствовать.