Олимп - Дэн Симмонс

Харман застонал, свернулся в песочном чреве и, дрожа, попытался улыбнуться снова. Его беспокойный мозг не мог прекратить думать о Шекспире точно так же, как язык не мог оставить в покое три дырки, образовавшиеся в деснах. А насмешил умирающего куплет из «Цимбелина»:

Дева с пламенем в очахИли трубочист — все прах.[86]

До него только что дошла соль шутки. Каким же нужно быть гением, чтобы даже в погребальную песню вложить столь по-детски игривый юмор?

С этой мыслью мужчина исподволь соскользнул в холодное забвение и уже не чувствовал накрапывающих капель ледяного дождя.

Харман проснулся.

Это само по себе было чудом. Разлепив спекшиеся от крови веки, он увидел серое, стылое, угрюмое предрассветное небо и тонущие во мраке стены Бреши ста с лишним футов высотой. И все-таки он проснулся.

Второе чудо: мужчина еще мог двигаться, хотя и с огромным усилием. Четверть часа он пытался удержаться на трясущихся руках и коленях, затем подполз к ближайшему валуну, торчащему из песка, и еще десять минут поднимался на ноги, после чего едва не рухнул обратно.

Теперь супруг Ады был готов продолжать свой путь… Но он забыл, с какой стороны находится запад.

Бесконечная Брешь простиралась в обоих направлениях, между которыми не было ни малейшей разницы. Дрожа всем телом, испытывая боль, которой он и не мог себе вообразить, Харман стал бродить кругами, разыскивая собственные ночные следы. Вот только твердый камень не хранил отпечатков, а дождь, едва не заморозивший человека до смерти, начисто смыл все следы босых ног.

Мужчина сделал четыре нетвердых шага в одну сторону. Потом, убежденный, что возвращается к субмарине, развернулся и восемь раз переставил ноги в противоположном направлении.

Бессмысленно. Плотный покров из туч низко провис над Брешью, сделав неразличимыми запад и восток. Хармана воротило с души при мысли о том, чтобы нечаянно побрести обратно к затонувшей подлодке, нашпигованной чистым злом, а также снова удалиться от Ады и Ардиса, ведь накануне мужчина с таким трудом сокращал ненавистное расстояние!

Он доковылял то ли до южной, то ли до северной водяной стены и уставился на свое отражение в отблесках медленно разрастающегося предрассветного зарева.

В ответ на человека уставилось незнакомое существо, голая полумумия. Багровые подтеки по всему телу: на впалых щеках, на груди, предплечьях, трясущихся ногах и даже внизу живота — огромное пурпурное пятно. Харман опять закашлялся — и потерял еще два зуба. Казалось, отражение в темной воде плакало кровью. Безотчетно, словно желая привести себя в порядок, мужчина отбросил со лба налипшую челку.

После чего долго и тупо глядел на свою ладонь. В руке остался невероятно толстый клок волос. Казалось, пальцы сжимали дохлого косматого зверька. Харман разжал их и снова провел по голове. Оторвалось еще несколько прядей. Мужчина поднял глаза и увидел ходячего, на треть облысевшего мертвеца.

Тела коснулось нежданное тепло.

Муж Ады повернул голову — и чуть не упал от изумления. Солнце. Оно взошло прямо в щели между стенами. Золотые лучи на несколько мгновений согрели умирающего, прежде чем огненный шар утонул в облаках. Какова же была вероятность, что светило взойдет именно этим утром точно на этом месте? Можно подумать, Харман, точно друид Стоунхенджа, ожидал восхода в день равноденствия.

Голова стремительно пустела; мужчина боялся вновь потерять направление, если не тронется в путь немедленно. Итак, подставив спину солнечному теплу, он медленно заковылял на запад.

Ближе к полудню (между проливными дождями сквозь разрывы в тучах иногда проглядывало солнце) разум Хармана будто бы отделился от бредущего тела. Приходилось шагать в два раза медленнее, ибо мужчина ковылял от одной стены до другой, слегка опирался на гудящее силовое поле и продолжал нескончаемый путь.

На ходу супруг Ады размышлял о будущем своего рода, возможно, уже исчезнувшего с лица земли. Не только спасшихся жителей Ардиса, но и всех «старомодных», кто мог уцелеть после нашествий войниксов. Теперь, когда прежний мир канул в Лету, какие формы правительства, религии, общества, культуры, политики создало бы человечество? Из модулей протеиновой памяти, скрытых в глубинах закодированной ДНК — тех, которым суждено надолго пережить само тело Хармана и полный распад его клеток, — всплыл отрывок из «Тюремных записок Грамши»: «Кризис заключается именно в том, что старое умирает, а новое не способно появиться на свет; период междуцарствия порождает великое множество нездоровых симптомов».

Мужчина сипло хохотнул — и потерял еще один передний зуб. Вот уж воистину нездоровые симптомы. Поверхностное изучение контекста позволило выяснить, что этот самый Грамши был интеллектуалом, который распространял идеи революции, социализма и коммунизма. Последние две теории были отвергнуты уже в первой половине Потерянной Эпохи как несостоятельное и наивное дерьмо собачье, однако проблема междуцарствия никуда не исчезла, и вот она снова встала перед людьми.

Харману вспомнились последние недели и месяцы перед тем, как он по глупости покинул возлюбленную. Пожалуй, в то время Ада вела свой народ к некоему грубому подобию афинской демократии. Супруги никогда не обсуждали этого, но мужчина прекрасно чувствовал, как бывшая хозяйка особняка внутренне противилась роли вожака, которую навязывали ей четыреста колонистов Ардиса (столько их было до страшной резни, просмотренной Харманом на Эйфелевой дороге при помощи красной туринской повязки), хотя и совершенно естественно вписалась в нее. Решая все вопросы голосованием, Ада явно стремилась заложить основы грядущей демократии на тот счастливый случай, если община уцелеет.

Однако, если верить красной туринской пелене, а у мужчины не было причин думать иначе, Ардис утратил статус настоящей колонии. Четыре сотни человек — это община. А вот пятьдесят четыре изголодавшихся оборванца — нет.

Похоже, радиация сильно разъела слизистую оболочку в горле Хармана: глотая слюну, он каждый раз харкал кровью. Это раздражало и отвлекало. Мужчина постарался приноровиться так, чтобы сглатывать на каждом десятом шагу, не чаще. Скоро его подбородок, грудь и правая рука покрылись багровыми разводами.

Интересно было бы посмотреть, какие социальные и политические структуры разовьются в новом обществе. Вероятно, что даже одной сотни тысяч людей до нашествия войниксов недостаточно для создания реальных движущих сил общества, таких как политика, религиозные обряды, армия или социальная иерархия…