Книга воспоминаний - Игорь Дьяконов

Я перевалил за восьмидесят лет, я страдаю склерозом. Век мой прошел, идет век моих сыновей — математический, а не гуманитарный. Все, что я мог, я сделал; если в чем согрешил — согрешил.

Меня как-то спросил один журналист — устраивает ли меня время, в котором я живу. Я сказал, что устраивает: мне интересно. Я рассматриваю себя как пережиток русской интеллигенции. Петербургской.

Интеллигенция наша страшно поредела. Настоящей живой интеллигенции уже почти нет. Добрая половина эмигрировала в 20-ые годы, и истребляли ее и в гражданскую, выселяли в Казахстан в 1934; сколько могли, уничтожили в 1937–1938 гг. (да и раньше уничтожали, и позже); многих съело ополчение, война, эмиграция не только 20–х гг., но и 60–х гг. Многие ленинградские интеллигенты мигрировали в Москву, не вернувшись в разрушенный Ленинград. В Петербурге почти нет старого поколения интеллигентов. Только стены старые здесь стоят, заметно обветшавшие. Да и по стране нас мало осталось; а кто остался жив, тот деклассировался.

Когда расстреливали интеллигента, убивали не только лично его, одного человека, но и детей его, внуков его, потенциальных учеников его потомства. Поэтому и оказалась у нас интеллигенция такой малочисленной, такого она у нас низкого качества по сравнению с прежней. Нашей интеллигенции нанесен больше не восполнимый урон. Впрочем, так же уничтожали и рабочих, и особенно крестьян — тоже главным образом лучших, тех, кто выделялся из среднего уровня.

Еще не было империи, которая была бы построена на возможно более полном уничтожении наиболее ценного генофонда своей же нации. Теперь мы можем найти остаток настоящих русских интеллигентов в… Казахстане или в Норильске.

От интеллигенции естественный переход к национальному вопросу. В традиции некоторых обществ — натравливать одну группу населения на другую. Натравливают по признаку этнической обособленности или по признаку сословия, в котором случайно родился.

В 1943 г. по нашей армии был издан секретный приказ о том, чтобы «евреев и других националов» не продвигать, хотя (пока) и не задвигать. Одновременно с улиц Ленинграда были сняты таблички с еврейскими фамилиями. По ошибке сняли и «Либкнехта». Это было только начало.

В таком государстве нельзя, чтобы все были хорошие — какая-то группа населения, какая-то нация должна быть плохой, чтобы ее можно было тащить и не пущать. Это и есть фашизм.

Национальность — это самосознание. Но желание найти вокруг себя людей лучше тебя или хуже тебя по национальному признаку — это симптом комплекса неполноценности и следствие дурного воспитания.

Современный нам национализм — это что-то вроде раннего гитлеровского нацизма. Люди объединяются на почве ненависти к другой нации, толкутся там, где действуют неподвластные разуму законы толпы и где они чувствуют себя силой, — а поодиночке ощущают свою незащищенность.

У нас не будет правового государства, пока сохранится «пятый пункт» в паспорте и в анкетах и не восстановится суд присяжных. У нас неправильно представляют себе, что такое суд присяжных. Предполагается, что вместо двух «кивал» к судье приставят шесть или двенадцать. — что за разница? Только дороже. — Между тем, суд присяжных принципиально иной. Решение о вине принимают не судьи, а набранные случайно, по жребию, средние граждане, исходя из среднего понимания добра и зла. Дело судьи — назначить меру наказания.

После войны мы потребовали с Германии контрибуцию и вывезли много оборудования, главным образом устаревшего. А американцы предложили план Маршалла — и Западная Германия за десять лет возродилась. В результате американцы получили отличного и преданного партнера. Мы же тогда от плана Маршалла с презрением отказались.

Англичане разрешили всем гражданам бывшей Британской империи, если они хотят, селиться в Англии. Очень много англичан работали над собой, чтобы преодолеть в себе поколениями воспитанное отвращение к чернокожим. Одолели. Хотя крикливые «коричневые» есть, конечно, и в Англии.

И теперь, подводя итоги своей жизни — несколько слов о моем мировоззрении (и опять же, об этике).

Наука пока не может объяснить убедительно, почему, например, бабочка красивая, почему красив цветок. Как началась первая жизнь, биологи объяснить пока убедительно тоже не смогли. С другой стороны, мы очень точно знаем время сотворения всего невообразимо громадного мироздания.

Вселенная настолько велика, что происходящее на нашей планете никакого отношения к сотворению триллионов солнц не может иметь. Творец, если он существует, не станет заниматься такой малостью, так же как человек не может руководить отдельно жизнедеятельностью каждой клетки своего тела. Лишь благодаря редчайшему стечению обстоятельств на одной нашей планете и, похоже, больше нигде, возникла жизнь.

Может быть, и на нашей земле кто-то заведует всем, что здесь происходит, на нашем крохотном шарике, который на карте звездного неба самого большого масштаба не передать даже мельчайшей точкой. Если я допускаю творца, как некое вселенское начало, это не значит, что я верую в Богя местного, земного, который будто наказует и милует нас. Моя этика базируется не на вере в Бога, а на законах биологии и социальной психологии. Если для кого-то более убедительна гипотеза Бога, я не стану спорить.

Наша планета — это что-то вроде чулана на самом дальнем углу дома. «Em Kerichtfass und erne Rumpclkammer», — как сказал Гете, — «ведро с обметками и чулан хлама». Наш частный планетный Бог, если он и существует, как видно, не все может, в том числе и в отношениях с человеком, потому что, если бы он мог все, на земле было бы только добро. Но существование бытия Божьего не доказано, а тем более бытия доброго Бога.

На место Бога я ставлю врожденную каждому человеку совесть. Это тоже биология: вид, где есть совестливые, — выживает: вид, где каждый друг другу ненавистник и враг, — непременно погибнет.

По законам природы жизнь человеческая не может длиться вечно. Если жизнь человека имеет трагический конец, то почему человечество в целом не может иметь трагический конец? С этим нужно заранее смириться. С развитием человечества возрастает энтропия — иначе говоря, силы хаоса.

Но времени нам пока сколько-то отпущено. Если мы сами себя срочно не уничтожим, то, может быть, сотни лет еще проживем.

Меня очень раздражают рассуждения о прогрессе. Если здесь у нас прогресс, значит откуда-то мы берем материал для его создания. Если тут насыпана гора, значит где-то увеличивается яма. Если что-то к лучшему, то что-то и к худшему. Прогресса без потерь не может быть.

Что бы я сказал человечеству, если бы оно у меня об этом просило? — Не умножайте мирового зла. Это трудно, но иначе человечество не переживет XXI века.

Синодик

Это — поминание тех, кто назван в моей книге, кого я знал лично или через друзей, и которые умерли не своей смертью. Список не полон, некоторые судьбы мне неведомы. На момент сдачи этой книги в печать мне достоверно было известно, что из моих персонажей оставалось в живых (и не побывало в заключении) двадцать четыре человека. Остальные либо вошли в этот синодик, либо умерли своей смертью, либо я о них не знаю. Думаю, что если бы я мог назвать все судьбы, то мой синодик сильно бы пополнился. Имена же их ты, Господи, веси.

В него конечно, не вошли общеизвестные исторические личности, а также люди, о судьбе которых мне хотя и известно, но в книге они не были упомянуты.

Знак вопроса относится не к имени или профессии упомянутого лица, а к ненадежности моих сведений о его судьбе.

Погибли от геноцида (расстреляны или умерли в концентрационных лагерях) — .Аджян А. А., востоковед; Архангельский А.,преподаватель; Бадалян, студент; Бакке, доктор (.расстрелян немцами); Башинджагян А.Г., лектор-маррист; Бухаркин, историк-марксист; Ванаг Н.Н., Васильев П., поэт; Введенский А, поэт; Велькович, студент-поэт; Вознесенский А.А., ректор Ленинградского университета; Воронцова Л.(?), журналист; Годес М.С., марксист-китаист; Горбаченко, преподаватель; Горловский, историк, директор института; Гринберг И., студент; группа студентов-корейцев; Губер П., писатель; Гуковский Г.А., литературовед; Гюламирян Г.Ч., востоковед; Давиденков Н.Н., студент, сын знаменитого врача (арест, освобождение, армия, плен, бегство, участие в союзных войсках, расстрел); Дьяконов М.А., литератор (мой отец); Емельянов А.П., офицер (брат моей матери); Ерехович Н.П., студент (после лагеря умер в ссылке); Зайдель Г,С., марксист-теоретик; Ионов И.И., партийный деятель, директор Госиздата; Кадацкая Л.А., студентка, жена партийного деятеля; Ковалевы, семья (высланы; отец погиб); Кокин М.Д., марксист-теоретик, китаист; Колбасьев С., писатель; Корнилов Б., поэт; Левин Р. («Старик»), студент (дважды репрессирован); Лившиц Б., поэт; Мадьяр Л.И., марксист-китаист; Малышев А. И., историк СССР, марксист; Мандельштам О.Э., поэт; Маторин, марксист-этнограф; директор Института этнографии; Межлаук И.И., партийный и государственный деятель; Миллер А.А., археолог; Невский Н.А., востоковед, посмертно лауреат Государственной премии; Олейников Н.М., поэт; Огуз И., студентка (выжила?); Орас, комиссар ледокола «Красин»; Островский Е.А., партизан, студент; Папаян Г.К., марксист-китаист (умер от пыток); Пашуканис Е.Б., партийный деятель, юрист; Петропавловский (?), политэкономист; Петухов К.(?), летчик-испытатель; Потапов П.П., студент; Пригожин, марксист-теоретик; Пуликовский С.Н., биолог; Равребе И.И., востоковед-семитолог; Розенблит Г. (?), студент; Росин (?), партийный деятель; Рощаковский, б. офицер флота; Самойлович А.И., востоковед, академик; Самойлович Р.Л., полярник; Снегирев И.Л., египтолог; Соколов М.Н. с женой, востоковед; Стенич (Сметанич) В.О., литератор-переводчик; Стрелков А.С… искусствовед (за «связь с И.А.Орбели»): Томсинский С.Г., историк-марксист; Хармс Д. (Ювашев), поэт; Цвибак М., марксист-историк; Эберман Б.А., востоковед-арабист (дважды репрессирован); Эгге (?), командир ледокола «Красин»; Элердов (?), торгпред; Шуцкий Ю.П., востоковед-китаист — более 70 человек. Кроме того,16 востоковедов были обвинены в 1941 г. по доносу известного ученого Б., пытавшегося таким образом спасти своего арестованного сына; они погибли, частью от голода. Сына Б. не освободили, однако лагерь он пережил.