Остров на краю света - Джоанн Харрис

В ту ночь я тоже никак не могла уснуть. Опять поднялся южный ветер, и я слышала, как он царапается в двери и визжит в окнах, словно стая крыс. Около полуночи я задремала, мне урывками снилась мать, и я тут же забывала эти сны, но меня не покидала память о ее прерывистом дыхании, когда мы лежали бок о бок в очередной дешевой съемной комнатушке; дыхание, и то, как оно порой приостанавливалось на полминуты или больше, а потом, сипя, возобновлялось...

В час ночи я встала и сварила кофе. Через щели в ставнях виднелся красный свет бакена с той стороны Ла Жете, а за ним — горизонт, пылающий мрачным оранжевым цветом и озаряющийся кое-где сполохами. Море хрипело, ветер не достиг силы урагана, но был достаточно силен, чтобы тросы на пришвартованных кораблях запели, и время от времени швырял в стекла горсти песку. Я прислушалась, и мне почудился одинокий удар колокола — бум! — жалобный звук на фоне ветра Я сказала себе, что мне показалось, ночной обман слуха, но тут же услышала второй удар, потом третий — они все отчетливее вызванивали, перекрывая шум волн и ветра

Я вздрогнула.

Звон становился все громче, его приносили с мыса порывы ветра. Звук был зловещий, неестественно гулкий, словно колокол затонувшего корабля предвещал беду. Глядя в сторону скалистого мыса, я, кажется, что-то увидела на море — пляшущий синеватый свет. Он стремился с земли вверх — одна вспышка, вторая, — разрывая облака зловещей волной бледного огня.

Внезапно я поняла, что Жан Большой встал с постели и стоит рядом со мной. Он был полностью одет, вплоть до vareuse и сапог.

— Все в порядке, — сказала я. — Не о чем беспокоиться. Просто гроза идет.

Отец ничего не сказал. Он недвижно стоял рядом, как деревянная фигура, как одна из тех игрушек, что он делал мне в детстве из обрезков дерева в своей мастерской. Он ничем не показал даже, что услышал мои слова. Но я чувствовала исходящие от него сильные эмоции; что-то такое, что цепляло меня, как кошка — клубок лески. Руки у него дрожали.

— Все будет хорошо, — глупо сказала я.

— Маринетта, — сказал отец.

Голос был ржавый, словно им давно не пользовались. Несколько секунд слоги гонялись друг за другом у меня в голове, не поддаваясь расшифровке.

— Маринетта, — опять сказал Жан Большой, на этот раз более настойчиво, кладя руку мне на предплечье. Голубые глаза смотрели умоляюще.

— Это просто колокол в церкви звонит, — успокаивающе повторила я. — Я тоже слышу. Ветер доносит звук из Ла Уссиньера, вот и все.

Жан Большой нетерпеливо покачал головой.

— Ма... ринетта, — сказал он.

Флинн — я была уверена, что это его рук дело, — выбрал удивительно подходящий символ и подходящий момент. Но от реакции отца на колокольный звон у меня кровь похолодела. Он стоял, напрягаясь, как пес на поводке, и рука его сжимала мою крепко, до синяков. Лицо его побелело.

— Скажи мне, что такое? — спросила я, осторожно отнимая свою руку. — Что случилось?

Но Жан Большой вновь лишился речи. Только глаза говорили, темные от нахлынувших чувств, словно у святого, который слишком долго был в пустыне и в конце концов лишился рассудка.

— Все будет хорошо, — повторила я. — Я пойду погляжу, что там такое. Я мигом.

И, оставив его, прильнувшего к окну, я надела непромокаемую куртку и вышла в грозовую ночь.

2

Шум моря был чудовищен, но колокол все равно было слышно, тяжкий, зловещий звон, от которого, казалось, дрожала земля. Когда я подходила, из-за дюны вылетел еще один сноп света. Он расползся по небу, осветив все, потом так же быстро угас. Я видела, что в окнах загорается свет, открываются ставни, люди — едва узнаваемые в плащах и шерстяных шапках — стояли, любопытствуя, у дверей или облокачивались на заборы. Я различила грузную фигуру Оме — он стоял, прислонившись к дорожному знаку, а рядом с ним кто-то в хлопающем на ветру халате — конечно, Шарлотта. Мерседес стояла у окна в ночной рубашке. Тут были и Гилен с Аленом Геноле, и Матиа от них не отставал. Кучка детей, в том числе Лоло и Дамьен. Лоло в красной кепке возбужденно прыгал в тусклом свете, падающем из открытой двери. Тень его выделывала антраша. Голос едва донесся до меня, перекрываемый зловещим звоном колокола.

— Что за чертовщина? — Это был Анжело, закутанный до ушей в рыбацкий плащ и вязаную шапку. В руке он держал фонарик и посветил ненадолго мне в лицо, словно проверяя, нет ли тут чужих. Узнав меня, он, кажется, приободрился.

— А, Мадо, это ты. Ты была на мысу? Что там творится?

— Не знаю. — Ветер присвоил себе мой голос, и он звучал слабо и неуверенно. — Я увидела свет...

— Э, попробовал бы кто его не увидеть. — Это Геноле добрались до дюны, у обоих были рыбацкие фонари и ружья.

— Если какой-нибудь сукин сын затеял играть в игры на мысу... — Ален многозначительно повел ружьем. — С этих Бастонне все станется. Я-то, конечно, пойду на мыс, посмотрю, что там творится, но оставлю мальчишку сторожить. Они, должно быть, думают, что я вчера родился, чтобы купиться на такой трюк.

— Кто бы за этим ни стоял, это не Бастонне, — объявил Анжело, указывая пальцем. — Вон старый Аристид, позади нас, и Ксавье, держит его за руку. Похоже, они тоже спешат.

И правда, старик хромал по Атлантической улице так быстро, как только мог, опираясь для равновесия на палку с одной стороны и на внука — с другой. Ветер трепал длинные волосы старика, выбивающиеся из-под рыбацкой кепки.

— Геноле! — заорал он, как только оказался в пределах слышимости. — Я так и знал, что это вы, сукины дети, устроили! Какого черта, во что вы тут играете, разбудили всю деревню в этакий час?

Матиа засмеялся.

— Не думай запорошить мне глаза, — сказал он. — Вор всегда громче всех кричит «держи вора!». Не будешь же ты утверждать, что ты тут ни при чем, э? А чего же ты тогда так быстро вышел?

— Моя жена ушла, — сказал Аристид. — Я услыхал, как дверь хлопнула. На утесах в такую погоду — в ее-то возрасте, — она до смерти простудится!

Он поднял палку, и голос его пресекся от ярости.

— Что вы никак не оставите ее в покое? — хрипло закричал он. — Хватит и того, что твой сын... твой сын...

Он попытался ударить Матиа палкой и упал бы, если бы Ксавье не удержал его. Гилен поднял ружье. Аристид захихикал.

— Ну давай, давай! — заорал он. — Мне плевать! Стреляй в безногого старика, давай, давай, чего еще ждать от Геноле, ну давай, я могу поближе подойти, чтоб даже ты не промахнулся — святая Марина, да перестанет ли этот сучий колокол звонить?

Он, шатаясь, сделал шаг вперед, но Ксавье удержал его.

— Мой отец говорит, что это Маринетта, — сказала я.

Секунду Геноле и Бастонне смотрели на меня. Потом Аристид покачал головой.

— Нет, — сказал он. — Просто кто-то шутки шутит. Никто не слыхал, чтоб Маринетта звонила, с тех пор, как...

Какое-то чутье велело мне обернуться назад, на дюну. Там, на фоне бурного неба, стоял человек. Я узнала отца. Аристид его тоже увидел и, сопя, проглотил то, что собирался сказать.

— Отец, — мягко сказала я, — может, ты лучше пойдешь домой?

Но Жан Большой не двигался. Я обняла его и почувствовала, что он дрожит.

— Послушайте, мы все устали, — сказал Ален потише. — Давайте уже пойдем и поглядим, что там творится, э? Мне утром рано вставать.

Потом, повернувшись к сыну, неожиданно сердито:

— А ты, ради бога, убери ружье. Ты что, на Диком Западе?

— Оно только солью... — начал Гилен.

— Я сказал — убери!

Гилен с обиженным видом опустил ствол. С мыса взлетели вверх еще две вспышки, треща и сыпля голубым огнем во взбаламученный воздух. Я почувствовала, как Жан Большой дернулся от этого звука.

— Огни святого Эльма, — объявил Анжело.

Аристид глядел недоверчиво. Мы шли к мысу Грино, к нам присоединились Оме и Шарлотта Просаж, потом Илэр со своей тростью, Туанетта и еще цепочка людей. Ду-ум, ду-ум — вызванивал утонувший колокол, трещал голубой огонь, и голоса людей звенели от возбуждения, которое легко могло перейти в гнев, страх или еще что похуже. Я оглядывала толпу, ища Флинна, но его нигде не было. Меня кольнул страх; надеюсь, Флинн знает, что делает.

Я помогла Жану Большому подняться на дюну, Ксавье бежал впереди с фонарем, а Аристид следовал за нами, волоча деревянную ногу и тяжело опираясь на палку. Люди быстро обгоняли нас, растянувшись неровной цепочкой по песчаным наносам. Я увидела Мерседес — волосы ее развевались по ветру, а пальто было надето прямо на белую ночную рубашку, — и поняла, почему Ксавье убежал вперед.

— Дезире, — пробормотал Аристид.

— Все в порядке, — сказала я. — С ней все будет хорошо.

Но старик не слушал.

— Знаешь, я сам ее однажды слышал, — сказал он, словно обращаясь к самому себе. — Маринетту. Летом Черного года, в тот день, когда Оливье утонул. Только я себя обдурил, убедил, что это корпус траулера скрежетал и лопался, когда море забирало его себе. Но это Маринетта была в тот день. Она предвещала беду, как всегда. А Ален Геноле...