Атрибут власти - Чингиз Абдуллаев

Прилетев в Минеральные Воды, Гельван на такси поехал в Пятигорск. В центре города он отпустил машину, огляделся, прошел к скамейке, стоящей у входа в парк, и достал телефон. По плану Гейтлера он должен был позвонить ровно в шестнадцать часов. Когда стрелки часов добрались до цифр четыре и двенадцать, он набрал номер домашнего телефона Павла Абрамова. И довольно долго ждал, пока наконец ему не ответили. Голос принадлежал пожилой женщине. Карл нахмурился. По разработанному плану он должен был сначала переговорить с женой журналиста.

— Алло, — тревожно сказала женщина, — я вас слушаю.

— Здравствуйте, — Гельван старался говорить без акцента, — можно поговорить с Леной? — назвал он имя супруги Павла.

— Ее нет дома, а кто спрашивает?

— Я перезвоню. — Карл отключился.

Такой вариант был предусмотрен планом Гейтлера. Они понимали, что могут сразу не найти нужного человека. На этот случай у Гельвана был другой номер телефона. Долго не раздумывая, он набрал его.

— Слушаю вас, — ответили ему почти сразу. Это был номер телефона в группе Абрамова.

— Телестудия? — уточнил Карл.

— Да. Что вам нужно?

— Я звоню по поручению Павла Абрамова, — стараясь четко выговаривать слова, сообщил Гельван. — Не пытайтесь прервать разговор или записать мои слова. Абрамов находится у нас. Мы позвоним вам ровно через восемь дней. Наши условия — передать нам пять миллионов долларов за его освобождение и зачитать по вашему каналу наши требования. До свидания.

— Подождите, — крикнул молодой человек, ошеломленный услышанным, но Карл уже отключился.

Затем он поднялся, вынул сим-карту, выбросил аппарат в мусорный ящик и перешел площадь, чтобы взять такси и поехать на вокзал. Через час он уже сидел в купе скорого поезда, едущего в Москву.

РОССИЯ. МОСКВА. 17 ФЕВРАЛЯ, ЧЕТВЕРГ

В последние дни Абрамов чувствовал общую слабость. Ему все время хотелось спать. Было стойкое ощущение нехватки воздуха, он часто задыхался по ночам. Иногда Павлу снилось солнце. Несколько дней назад он обнаружил камеру, прикрепленную к верхнему кронштейну. Журналиста все время мучил вопрос: каким образом прежний надзиратель сумел догадаться о его действиях? Почему не среагировал на громкий звук разбившейся лампочки, почему был готов к неожиданно наступившей темноте? Несмотря на вялые мышцы и длительный сон, Павел сумел понять, что за ним наблюдают. Камеру могли спрятать только наверху, чтобы она охватывала все помещение. Иногда, просыпаясь по ночам, он поднимался и пытался передвигаться по подвальному помещению. Тогда-то он и обнаружил небольшую камеру и теперь точно знал, что за ним наблюдают и могут видеть каждое его движение.

Осознание этого факта не сулило ничего хорошего. Наоборот. Теперь он точно знал, что его охраняют как минимум несколько человек, один из которых, видимо, все время следит за его передвижениями. Прежнего мучителя заменила мучительница, дородная дама с грубыми полуазиатскими чертами лица. Она вообще не раскрывала рта, ограничиваясь лишь кивками головы. На все его попытки заговорить отвечала угрюмым молчанием. Он даже думал, что она глухонемая, но женщина явно его слышала, хотя и не отвечала.

Наверное, ей была дана такая установка. Старые журналы, которые ему бросили, он уже зачитал до дыр и просил принести хоть что-нибудь другое — книги или журналы. Пугала полная неопределенность. С ним уже больше трех недель никто не разговаривал и даже не пытался что-либо объяснить. Павел чувствовал, что у него заканчиваются последние силы. Мышцы становились дряблыми и вялыми, все время хотелось спать, ему было лень даже подниматься и двигаться к биотуалету. Он сильно зарос, надзиратели не давали ему бритву, чтобы побриться. Павел с отвращением чувствовал, что от него плохо пахнет. Раньше, когда у него было больше сил, он регулярно умывался, но теперь ему не хотелось вымыть даже лицо. Зубы он не чистил, ногти приходилось обгрызать. В редкие минуты просветления Абрамов был противен самому себе.

Мысли о побеге по-прежнему не давали ему покоя, но при одном взгляде на дородную надсмотрщицу, которая появлялась в его камере, он пугался, чувствуя, что не сумеет справиться даже с ней. К тому же сильно болели затекшие ноги, с которых так и не снимали наручников. Утром ему снова принесли еду и воду. Он уже начал догадываться, что его постоянная сонливость связана с потреблением воды или пищи, в которую, вероятно, добавляют это проклятое снотворное, но ничего не мог с собой поделать. Выпив очередной раз воды, он крепко уснул, даже не подозревая, что через несколько часов приехавший с Кавказа Карл Гельван вместе с Эрикой поднимут его наверх, тщательно побреют, приведут в порядок ногти, неумело постригут. И даже переоденут в цивильный костюм.

Он проснулся от яркого света и грубых толчков, когда Гельван попытался его разбудить. От неожиданности Павел чуть не вскрикнул. Он находился в большой просторной комнате, залитой электрическим светом. На ногах по-прежнему были наручники, но чувствовал он себя как-то необычно. На лице будто чего-то не хватало. Словно ему отрезали нос или губы. Проведя по нему рукой, он с удовольствием отметил, что его побрили. И даже постригли. Павлу показалось, что он спит, настолько невероятными были эти превращения. Эрика сунула ему в руку развернутую газету. Не совсем еще соображая, что происходит, он держал газету в руках, пока Карл его фотографировал. Но затем почувствовал, что глаза у него слипаются — ему нестерпимо хотелось спать.

Он и уснул, свалившись на диван. Его отнесли обратно в подвал. Проснувшись, Павел долго вспоминал, что с ним было. И заснул снова, твердо решив, что все происшедшее ему приснилось. Но когда он проснулся на следующий день и провел рукой по лицу, ему пришлось поверить, что все случившееся с ним происходило наяву. На лице не было прежней густой щетины, на голове вместо отросших волос чувствовался ежик. Он так и не понял, зачем его куда-то поднимали, стригли и брили. Откуда ему было знать, что назавтра его фотографии со свежей газетой в руках попадут сразу в три центральных издания.

Ажиотаж вокруг похищенного журналиста — а теперь уже никто не сомневался в его похищении — вспыхнул с новой силой. К тому же на телевидении пошел слух, что похитители требуют пять миллионов долларов и оглашения их политической платформы. Стало ясно, что неожиданное исчезновение Абрамова превращается в криминальную драму с явным политическим оттенком. На этом фоне розыски пропавшей Ксении казались чем-то несерьезным. Тем более что молодая женщина уже прислала домой три записки, уверяя, что с ней все в порядке. Сотрудники уголовного розыска даже не собирались заниматься поисками этой девицы, сбежавшей куда-то со своим другом.

На следующий день после появления фотографий Абрамова почти все газеты опять написали о нем. Похищение журналиста постепенно становилось главной новостью для всех средств массовой информации. По всем телеканалам передавали его репортажи, рассказывали о его прежних успехах. Фотографии захваченного журналиста начали передавать ведущие информационные агентства мира.

И в этот день в Москву вернулся Дронго.

РОССИЯ. МОСКВА. 18 ФЕВРАЛЯ, ПЯТНИЦА

Его встречали в аэропорту. Он даже не успел дойти до своей машины и увидеть водителя, который ждал его у выхода из терминала. Два вежливых и предупредительных сотрудника Машкова забрали его небольшой чемодан и пригласили отправиться вместе с ними. Дронго смог только перезвонить водителю и попросить, чтобы тот его не ждал. А через сорок минут они уже были в том же самом кабинете, где заседала объединенная комиссия.

Все офицеры оказались в сборе. Дронго кивнул Машкову, мрачно поглядывающему на своего старого друга, поздоровался с остальными.

Генерал Богемский демонстративно отвернулся, увидев входящего Дронго. Он по-прежнему продолжал считать, что нельзя подключать к работе такой представительной комиссии подозрительных экспертов, не являющихся сотрудниками спецслужб. Сидящая рядом с ним ответственный сотрудник ФАПСИ Татьяна Чаговец строго глянула на Дронго. Она была согласна с мнением генерала Богемского и не понимала, почему этому эксперту опять разрешили появиться на заседании комиссии. Полухин вежливо кивнул в ответ. И только Нащекина улыбнулась, но более ничем не выдала своего отношения. Остальные отнеслись к «воскрешению» Дронго достаточно спокойно.

— Вы хотели встретиться с нами, — сухо начал Машков. — Можете кратко пояснить суть вашего анализа?

— Дайте мне пятнадцать минут, — попросил Дронго, доставая папку с материалами, — мне нужно только пятнадцать минут.

— Начинайте, — разрешил Машков.

И Дронго начал рассказывать. Он показывал статьи, сравнивал различные репортажи, отмечал схожие места, обращая внимание на продуманную рекламную кампанию в декабре, когда почти все газеты дружно выдали материалы по качеству спектакля «Чайка», и февральскую кампанию, когда те же газеты и те же журналисты подняли ажиотаж вокруг исчезнувшего тележурналиста. Сходство было столь очевидным, что отрицать его было невозможно.