Паровоз из Гонконга - Валерий Алексеев

- Эт-то как понимать? - задыхаясь, спросил он. - Это что за самоуправство?

- Вы не волнуйтесь, - поднимаясь, сказал Иван Петрович. - Если мешает, мы его сейчас сюда перетащим.

- А я и не волнуюсь! - высоким страдальческим голосом вскричал Матвеев. - Это вам придется поволноваться! Капитально устроиться вздумали? Не выйдет, господа! Немедленно выматывайтесь отсюда! За простачка меня принимаете? Приехали на готовенькое! Рвачи. Это я квалифицирую как заместитель старшего группы! Рвачи.

- Послушайте, Володя, - побледнев, Людмила тоже встала, - но это неприлично! Уж если кто и рвач... Один, как волк, в огромной квартире, а у нас все-таки двое детей...

- Ах, вот так! - Матвеев трагически захохотал. - Значит, я все правильно вычислил! Значит, именно такая задумка - меня уплотнить! И не мечтайте! Я еще разберусь, кто это вбил вам в голову, что меня не продлевают. Я еще выясню, кто это сеет клеветнические слухи! И не меч-тай-те! Я еще вас тут пересижу! А ну, давайте ключ.

Людмила машинально сунула руку в карман передника. Матвеев шагнул к ней навстречу с судорожно протянутой рукой. Рот его был приоткрыт, вставные зубы сбоку синели.

- Давайте, давайте! Иначе ваш холодильник через минуту окажется вверх тормашками на площадке вместе со всем содержимым!

- Ваня! -вскрикнула Людмила, отступая в угол. - Ваня, беги скорей к Звягину.

- А что мне Звягин! - Матвеев продолжал на нее надвигаться. - Давайте ключ, не принуждайте меня к решительным мерам! Я человек слова, я шутить не люблю!

Настасья заплакала.

- Отдай ему, Мила, - сказал Иван Петрович. - Тут дело не в ключе.

Мама Люда молча протянула Матвееву ключ, нагнулась к Настасье, которая завалилась бочком на кровать и плакала, уткнувшись в горчичное покрывало.

- Вот, - удовлетворенно сказал Матвеев, пряча ключ в нагрудный карман. - Теперь не засидитесь. А за "волка" вы еще ответите, причем на достаточно высоком уровне.

И, оставив дверь распахнутой, ушел.

- Слушай, - нервно смеясь, сказала Людмила, - у него и вправду разрушен косвенный мозг. Что будем делать?

- Переезжать в гостиницу, конечно, - ответил Иван Петрович, - и как можно скорее. Мне вас тут страшно будет по утрам оставлять.

С кухни послышался противный скрежет бетона, по которому тащат металлолом.

- Беги! - вскрикнула Людмила. - Он же вещь изуродует!

- Что мне с ним, драться? - спросил Иван Петрович. - Заграница все-таки. И потом это же не Баныкин.

Баныкин был известный всей Красноармейской улице дебошир, он под Тюриными, на первом этаже. Когда Баныкин напивался, соседи снизу звали на помощь всех мужиков, в том числе и Ивана Петровича, и отец никогда не отказывался, хотя Баныкин, бывало, хватался и за топор. Зато, протрезвев, преувеличенно подобострастно с отцом здоровался: "Ивану Петровичу - академический поклон!"

- Ну, если не ты - тогда я!

И, обежав широкую кровать, Людмила ринулась к дверям.

- Мама! - вскрикнула Настя. - Мамочка, не уходи!

- Прекрати истерику, мать! - сурово сказал Андрей. - Пойдем, папа, обзвоним гостиницы. Может, где-нибудь есть номера.

В квартире стало тихо.

- Да нет, - проговорила Людмила шепотом, - нельзя такое прощать. Он же потерял человеческий облик.

И, выждав несколько минут, отец и сын вышли в празднично колышущий занавесками холл. "Смоленск" уже стоял около входной двери.

- Здоровый мужик! - сказал Андрей. - Знаешь что, отец? Звон прямо Букрееву.

- Ха-ха-ха! - раздался на кухне сардонический хохот Матвеев Иван Петрович сел к телефонному столику и набрал номер Звягина

- Григорий Николаевич! Тут происшествие у нас. Матвеев требует чтобы мы немедленно съехали с его квартиры. Что значит "жалуюсь"? Я не жалуюсь, а ввожу вас в курс дела. Позвать его к телефону?

- Я позже сам позвоню! - крикнул с кухни Матвеев.

- Он позже сам позвонит, - послушно повторил Иван Петрович. - Так, так... Понятно. Хорошо, спасибо.

И он медленно положил трубку.

- Что "спасибо", что значит "спасибо"? - нетерпеливо спросил Андрей.

- Ничего, сынок, - тихо ответил отец. - Поди узнай, - он мотнул головой в сторону кухни, - как звонить в гостиницы.

- Все телефоны на листке под стеклом, - спокойным и будничным голосом отозвался Матвеев. - С этого и нужно было начинать.

- Что нужно и что не нужно - это мы без вас разберемся! -не выдержав, крикнул Андрей. - И не думайте, что все для вас уже кончилось! Мы расскажем Виктору Марковичу, как вы тут...

- Сказитель! - смеясь, проговорил невидимый хозяин. - Джамбул Джабаев. Акын. Кок-сагыз.

Отец потерянно смотрел на листок под стеклом.

- Начни с "Эльдорадо", там вроде попроще, - шепотом подсказал Андрей.

- Да был такой учебный текст, - виновато улыбаясь, невпопад ответил Иван Петрович. - Как заказывать гостиницу. Вот, припоминаю...

Он снял трубку, набрал номер, прислушался и, дернувшись, быстро и преувеличенно бодро заговорил по-английски. Андрей даже рот раскрыл от неожиданности. Впервые в жизни он слышал, как отец "щелкает по-иностранному", и должен был признать, что недооценивал своего старичка. Лицо Ивана Петровича было судорожно скомкано, губы вроде как обметаны, словно лихорадкой, чужеземной артикуляцией, но речь лилась плавно, как соловьиная песня, в чуть более высоком регистре, чем он говорил по-русски, и даже с какими-то китайскими модуляциями. Понятно было только, что отец произносит по буквам свою фамилию (наверное, администратор не разобрал) и что-то выясняет насчет багажа и транспорта. Наконец, отец очень по-заокеански произнес "О'кей", положил трубку и, вытерев струившийся по лбу пот, откинулся к спинке кресла.

"Ты молодец!" - хотел сказать ему Андрей, но затылком почувствовал, что в дверях стоит Матвеев, заинтересовавшийся разговором, и потому только спросил:

- Ну, что?

Отец помедлил с ответом. Не так уж часто большие дети становятся свидетелями абсолютного торжества родителей, реже, чем хотелось бы и тем, и другим. Видно было, что Иван Петрович вложил в этот разговор половину своих душевных сил - и блаженствовал теперь, как заслуживший прощение ребенок.

А Матвеев терпеливо стоял в дверях, вот он отпил то ли из стакана, то ли из бутылочки, булькнул горлом. Андрей не видел этого, но слышал, и по спине его и по шее пробежали мурашки.

- Номер есть, в "Эльдорадо", - сказал отец.

- Ну и езжайте немедленно, - вмешался Матвеев, - не упускайте своего счастья.

Андрею послышалась в его голосе издевка. Он обернулся - Матвеев уже скрылся в глубине кухни, пошел, должно быть, доедать свою кашу. А может быть, в том, что делает с ними Матвеев, все же есть какой-то смысл? Может, с взяткодателями именно так и поступают? Да, наверное, он имеет право так поступать. Может быть, сам советник дал ему указание не чикаться с этими блатнягами из Щербатова.

- Ладно, чего там, - сказал Андрей, - пойдем ловить машину. Хоть "лифты" и запрещены, но нас вынуждают. - И, не дождавшись одобрения своих слов, прибавил: - Уж если мы из аэропорта приехали, то в городе как-нибудь.

...Все оказалось, однако, не "как-нибудь". Наступил конец рабочего дня, в обе стороны проспекта тесно шли машины. Тюриным был нужен какой-нибудь пикап, микроавтобус или автофургон. Но фургончики ехали забитые служащими и военными, а порожние не останавливались, даже когда Андрей и отец выскакивали на проезжую часть и махали руками: их объезжали стороной, иногда шоферы сердито что-то кричали, иногда махали в ответ рукой. Решив, что выбрано неудачное место (запрещающий знак или что еще), отец и сын отошли подальше от дома, но и там результат был тот же.

Между тем начало темнеть - и намного быстрее, чем у нас в Союзе: небосклон сделался красным, затем густо-коричневым, усилилась духота, бензиновый чад стал особенно едок, зажглись фонари, машины повключали, а скорее стали баловаться дальним светом.

Ловить машину стало сложно и даже опасно: лупят тебя фарами в глаза, и не разберешь, грузовик это или малолитражка, а когда проскочат мимо махать руками уже поздно.

Стало совсем темно, повеяло ночным холодком, и Андрей отчаялся. Он вопросительно посмотрел на отца, тот виновато развел руками: "Что я могу сделать, сынок?"

Вдруг сзади послышался знакомый скрипучий голос:

- Странно вы, друзья, предлагаете себя на уровне, так сказать, исполнения.

Тюрины обернулись - за одним из красных пластиковых столиков, выставленных прямо на тротуар у стены кафе с неоновой вывеской "Табаско", сидел их вчерашний попутчик Ростислав Ильич. Он как будто бы только что материализовался из вакуума и еще не успел остынуть. Пышные белые волосы его были подсвечены розовым, на бледное остроносое лицо падал отблеск неона, и оно казалось юным и даже веселым. Ростислав был в белой рубашке с короткими рукавами, она сама светилась неоном изнутри, перед ним на столике стоял высокий стакан, до краев наполненный розовой водой. Андрей даже не слишком удивился, увидев этого человека. Ростик-Детский настолько был необходим, что не мог не возникнуть.