Из жизни людей. Полуфантастические рассказы и не только… - Александр Евгеньевич Тулупов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Забегая вперёд, скажу, что она оказалась на год младше меня, но выглядела старше своего возраста года на три-четыре, впрочем, как и я. Высокая, стройная, с чрезвычайно выразительным и эмоциональным лицом. Про лучистые глаза я уже сказал, осталось только добавить, что они были совершенно зелёного цвета. Утром на перроне я понял, откуда её знал и где видел раньше.
— Алла, — подошла она ко мне и смело представилась первой.
— Саша, — промямлил я…
Девушка по-доброму усмехнулась, глядя на меня во все глаза.
Это была Инна Гулая — известная актриса. Ну, конечно, не она именно, а будто её сестра-близняшка, только гораздо младше.
— Держи, это тебе, — сказала она быстро и протянула вырванный листок из альбома, — ты очень похож на Любшина.
На листе плотной бумаги был мой графический портрет. Алла прекрасно рисовала. Я был поразительно похож…
С тех пор, как я вышел из детского возраста и вырос, мне постоянно говорили о сходстве с известным артистом, а я и не отказывался, да и фильмы с его участием были очень популярны. Один только «Щит и меч» чего стоил!
В её таланте я убедился через несколько дней, когда каждому из группы она нарисовала дружеский шарж. Но мне-то передала портрет…
Во всю жизнь я встречал только двух настоящих художников-шаржистов. Это такой дар — почти сразу увидеть суть человека и перенести на бумагу, что для меня, до сих пор необъяснимо и почти волшебно. В армии, в роте, где я служил, был парень художник, который рисовал столь же необычно. Так вот, он все два года не служил, а только рисовал…
В последний день нашего пребывания и разъездов с экскурсиями по всей Литве в местной столовой состоялся прощальный ужин, на котором все что‑то изображали. Кто читал стихи, кто пел, кто танцевал… Но не все, конечно. Если кто не хотел, то и не неволили. Я, например, много знал наизусть и театрально декламировал в тот раз Маяковского.
В финале вышла Алла и акапелла (без музыкального сопровождения) спела неаполитанскую песню «Санта Лючия». Оказалось, она ещё и пела взрослым, красивым, академическим голосом. Сопрано взлетело на последней верхней ноте так нечеловечески воздушно, что я чуть не упал со стула. Все хлопали и дивились. Алла поклонилась и почти сразу подбежала ко мне, сидевшему в конце зала у окошка, и громко, будто в угаре, обращаясь к изумлённой публике, восторженно проговорила, как бы продолжая петь: «Посмотрите, какие у него синие глаза! Я пела и удивлялась: они просто светятся синим цветом! Это, наверно, солнце так падает из окна?!» — так и сказала «падает».
Я смутился, но встал и очень похвалил девушку за песню. Удивительным для меня было ещё и то, что я тоже давно пел низким и уже совершенно мужским голосом песни и арии, но только дома и когда никого не было рядом. Стеснялся я своего голоса… А вот она — пела так откровенно, с таким удовольствием и радостью!
Прощальная программа закончилась. Алла сияла от моих комплиментов… Мы, отойдя в сторонку, впервые поговорили о том, как друг другу давно нравимся…, как ещё тогда, в поезде, с первого взгляда… и как я заметил, что она смотрит на меня, и она видела, что я подглядываю за ней… И… и… и…
Как же всё это было чудесно! «Неужели такое возможно, что такая красивая, талантливая и на вид совершенно взрослая девушка могла мною заинтересоваться и даже более того!» Симпатию мы не афишировали и обратно в Москву ехали, лишь переглядываясь, как и по дороге в Вильнюс.
Оказалось, что и живём-то мы совсем рядом, всего в десяти минутах ходьбы друг от друга! Сплошные схожести и совпадения! Надо же! На следующий день по приезду мы встретились. Я тогда уже много читал и рассуждал о жизни, прям как взрослый. Мы часами ходили, гуляли, я что‑то рассказывал, и всё то, что я говорил, ей очень нравилось. Меня это бодрило, но только в смысле невинных отношений. За все три месяца мы так даже и не поцеловались. Я боялся (опыта не было никакого) и чуть что, переключал тему и ситуацию на что‑либо умное и возвышенное. Надо сказать, что был я достаточно ироничен и незанудлив, но тут робел. Девушка же в этом смысле была без претензий, но чего‑то более того всё же, наверно, ждала, смотрела прямо в глаза и слегка улыбалась… Сама, рассказывая что‑либо мне, она прекрасно изображала в лицах, имитируя диалекты, дефекты и особенности речи пародируемых персонажей. Даже сегодня, вспоминая её, я считаю, что это была идеальная для меня девушка и внешне, и по характеру, и по уму, и темпераменту, и эмоциям. К тому же она была, очевидно, талантливее меня. А я не боялся тогда, не боялся и позже, не боюсь и сегодня талантливых и красивых женщин, всегда ими восхищаюсь, и никогда не пытаюсь с ними конкурировать.
Мы ещё и совпадали во взглядах на всё, что обсуждали… Или мне так казалось?… Сейчас уж и не знаю. Однажды я зашёл за ней домой. Увидал там её отца, какого‑то пьяного, в майке и не говорившего, а рычащего, будто наш будущий демократический президент. И маму я тоже увидел… Мама была измученного вида женщина с жалостливым и прибитым выражением лица. Но с её родителями я жить не собирался, и следа это знакомство во мне не оставило. Мы гуляли, говорили, ходили в кино, учились, делали уроки каждый у себя дома, и ещё она иногда звонила из уличного телефона — автомата (своего у неё в квартире не было) мне на домашний телефон. Так продолжалось до июня, пока не наступили летние каникулы и меня не отправили с бабушкой в деревню под Тулу. Ездил я туда каждое лето. Заезжали на заказанном с маминой работы автобусе, который тащился час по Москве, часа три по трассе, да шесть километров по внедорожью. Можно было и не доехать.
Там в деревне были на двадцать домов одиннадцать местных мальчиков-одногодок и ни единой девочки-ровесницы. Это была своя, отдельная от московской, жизнь. Наша футбольная команда ездила на велосипедах по соседним деревням и безжалостно всех громила в эту популярную во всём мире игру. С середины июля начинался покос, и
