Пределы наказания - Нильс Кристи

Но возникает и третье возражение: все это может привести к самым страшным злоупотреблениям. Жерт­ва, обладающая силой или властью, может выжать из преступника-бедняка возмещение сверх всякой меры. Если же преступник обладает силой или властью, то одно упоминание о компенсации может вызвать у него только смех. Или возникнет угроза вендетты. Жертвы, их близкие и друзья возьмут исполнение закона в свои руки; так же поступят преступник и его окружение. Насилие выйдет за рамки мафии, и зло распространит­ся на всю систему. Как раз для того, чтобы предотвра­тить анархию, мы, так сказать, и изобрели государство.

Но имеются и контрдоводы: ведь многие преступле­ния совершаются между равными. Злоупотребления в процессе компенсации вообще маловероятны. Кроме того, в процессе, который предполагает юстиция при­частных, преступник и жертва не остаются за закры­тыми дверями. Их дискуссия может иметь публичный характер. Это должно быть такое обсуждение вопроса, когда критически изучается положение жертвы и все подробности случившегося — независимо от того, име­ют они юридическое значение или нет, — сообщаются суду. Особенно важно здесь детальное обсуждение то­го, что могут сделать для жертвы, во-первых, преступ­ник, во-вторых, местное окружение, соседи, в-третьих, государство. Можно ли возместить ущерб, починив окно, заменив замок, покрасив стены, вернув время, потерянное в результате кражи автомобиля, работой в саду либо мытьем машины десять воскресений под­ряд? Возможно, что когда начнется обсуждение, то вы­яснится, что ущерб не так велик, как он выглядит по документам, составленным с целью повлиять на стра­ховую компанию. Смогут ли быть слегка смягчены фи­зические Страдания, если преступник на протяжении нескольких дней, месяцев или лет будет совершать ка­кие-то определенные действия? К тому же исчерпала ли община свои возможности оказания помощи? Дей­ствительно ли местная больница ничего не может сде­лать? Точно так же должно быть проанализировано по­ложение преступника. Это поможет установить, нет ли надобности в каких-либо мерах социального, воспита­тельного, медицинского или религиозного характера.

Не для того, чтобы предотвратить будущее преступле­ние, а для того, чтобы удовлетворить насущные потреб­ности.

А теперь в связи со всеми рассмотренными возра­жениями следовало бы спросить: если невозможно в определенных случаях найти достойный выход, то почему надо считать, что это невозможно вообще? Поче­му не ограничить сферу наказания самым необходи­мым, изъяв из нее все, что только можно изъять? Да­вайте создадим примирительные органы. Пусть расцве­тает разнообразие, когда речь идет о выборе персонала, сроках, обучении и т. п. Давайте вспомним несколь­ко основных уроков, которые дали нам предшествен­ники. Давайте сделаем людей, которые работают в этих органах, уязвимыми. Не будем облекать их властью. Пусть они не будут экспертами. Не позволим им от­даляться от нас.

Следует позаботиться о том, чтобы такие люди были по возмояшости равны тем, кого они долиты прими­рять, и жили среди них. Вместо юстиции, основанной исключительно на абстрактных принципах, как пред­лагает Дж. Роулс (1972), зто должна быть юстиция, основанная на знании того, что с последствиями реше­ний длительное время кому-то придется жить. Такие органы не смогут разрешать все спорные вопросы. Го­сударство не будет полностью отстранено, но можно надеяться, что оно будет играть меньшую роль. Как далеко мы сможем пойти, покажет опыт. Но мы не мо­жем двигаться вперед, не имея цели. Целью должно быть уменьшение боли. Как в рамках правовой систе­мы, так и в рамках других социальных институтов. Л. Хулсман однажды прочел в Осло лекцию под сле­дующим названием — «Уголовное право как социаль­ная проблема». Уже из этой формулы ясно видно, что сфера уголовного права должна быть максимально ог­раничена.

В долгосрочной перспективе здесь, как и в других основных сферах жизни общества, речь идет о такой организации, при которой простые люди стали бы при­частии к решению важных для них вопросов, вместо того чтобы всего лишь наблюдать за этим со стороны; чтобы они вырабатывали решения, а не выступали про­сто как потребители. Для нас важно выработать такие решения, которые бы принуждали тех, от кого это за­висит, слушать, а не применять силу, искать компро­мисс вместо того, чтобы диктовать, — решения, кото­рые бы поощряли компенсацию, а не репрессалии и по­буждали бы людей, выражаясь старомодно, делать доб­ро вместо зла, как это имеет место сейчас.

11.3. Наказание или траур?

Идеи, которые несет с собой конфликтная цивили-зиция, таят определенную опасность. Это очевидно, если вспомнить, что в нашем обществе существует та­бу на несдержанное выражение горя (Дж. Горер, 1965). Современное, рациональное общество делает и смерть современной, рациональной вещью. Поэтому оно запрещает также чрезмерное выражение горя. Гнев не менее реальная вещь, чем печаль. И не менее легитимная. Любая попытка цивилизовать конфликты и исключить боль может подвергнуться критике за по­давление важных проявлений жизни. Эта книга легко может стать объектом такой критики, поскольку она направлена на то, чтобы устранить причинение боли из жизни людей и социальных систем.

Позвольте предварить подобную критику и нейтра­лизовать ее. Непосредственное выражение гнева в тех случаях, когда нарушены мои права либо права дру­гих людей, понятно и объяснимо. Но давайте сделаем теперь еще один шаг. Подумаем об этом по аналогии с печалью. Если наказание должно иметь место, то оно должно походить в своих основных чертах на те дей­ствия, которые сопровождают скорбь. Это позволит ус­тановить серьезные пределы причинению боли.

Во-первых, скорбь имеет в значительной степени личный характер. В выражении этого чувства могут принимать участие профессионалы: похоронное бюро, священник, возможно, несколько музыкантов или хор. В некоторых странах для выражения горя принято на­нимать людей. В Норвегии их называют «grateko-пег» — «плакальщицы». Интересная особенность со­временной жизни состоит в том, что в обществе, где все, можно сказать, профессионализировано, профес­сиональные плакальщицы оказались не у дел. Совре­менные похороны едва ли можно представить себе без того, чтобы в центре процессии не было людей, близ­ких покойному. Когда умирает король, должностные лица также должны быть в центре. Но это тот случай, когда скорбит нация. Когда же умирает обыкновенный человек, возле него остаются близкие. Для ведения гражданского дела в суде вы можете нанять представи­теля. Для похорон близкого вам человека — нет. Вы либо участвуете, либо не участвуете.

Во-вторых, скорбь имеет эмоциональный характер. Не слишком много, не слишком долго. Но когда гроб опускается в землю или исчезает в печи крематория, нам позволено снять эмоциональное напряжение. Снова под контролем, но не полным. Нам позволено выра­зить скорбь, и от нас ожидают, что мы это сделаем. Крокодиловы слезы можно проливать на похоронах врага. Но само это зрелище лишь подчеркивает леги­тимность настоящих и естественных слез.

В-третьих, скорбь не имеет цели. Это так и в то же время совершенно не так. Траур выполняет личные и общественные функции. Если исключить возможность траура, то и люди, и социальные системы развалятся на кусочки. Выражение горя и скорби делает возмож­ным продолжение. Мы все это знаем. Но мы знаем также, что если выражение скорби преследует некую цель, то это выглядит противоестественно. Именно это превращает государственные похороны не столь уж любимого лица в столь непривлекательное зрелище. Скорбь существует ради скорби. Это, однако, не оста­навливает нас перед тем, чтобы извлечь из нее опре­деленную выгоду. Это утилитарная скорбь, презирае­мая как профанация чувств, хорошо известных всем, кому есть чем дорожить и что терять.

Утрата может повлечь за собой скорбь и траур. Она может также повлечь за собой гнев и паказание. Ко­нечно, между этими явлениями есть важные различия. Траур не обязательно имеет какую-либо цель, тогда как гнев, воплотившийся в наказании, имеет ее. Но есть между ними и черты сходства. Я придерживаюсь того мнения, что чем больше гнев, выражаемый по­средством наказания, похож на траур, тем меньше ос­нований возражать против него. Я пытаюсь здесь про­вести некоторую аналогию. Если раздача боли необхо­дима, то единственно приемлемой формой для этого является форма, имеющая сходство с трауром.

Говоря более конкретно, наказание тем более при­емлемо, чем в большей степени оно персонифицирова­но, чем больше эмоций оно отражает и чем меньше оно носит утилитарный характер. Если я причиняю боль, то это в наибольшей степени должно выражать мои чувства и иметь целью именно боль. Это не должны быть действия моих представителей — бесстрастных и стремящихся к цели, не связанной с моими пережива­ниями.