Моя семья: Горький и Берия - Сергей С. Пешков
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
2. Так как познакомиться с этими предметами в течение 60–70 часов подробно невозможно, то следует излагать в курсе лишь самое важное, да и то освещать с точки зрения специальных интересов спорта и гимнастики; при этом следует широко пользоваться появившейся во время войны иностранной литературой (например, по физиологии и энергетике движений).
3. Принимая во внимание, что курсы предназначены для выработки инструкторов, т. е. преподавателей, следует всему преподаванию придать характер педагогических курсов; надо не только сообщать знания, но и учить, как эти знания передавать дальше.
4. При изложении теоретических предметов следует пользоваться наглядными пособиями, как то: таблицами, диаграммами, диапозитивами и пр., имея в виду хорошее усвоение предмета.
5. Последовательность предметов в учебном плане определяется их содержанием и внутренней зависимостью их между собою.
Некоторые специалисты из бывших офицеров намеревались насадить в школе порядки военной казармы. Максим же сумел создать атмосферу товарищества, а для поддержания дисциплины придумывал порой весьма оригинальные способы. Вот один из них. Практические занятия школы проходили на спортивных площадках Девичьего Поля. Весной курсанты, молодые ребята, частенько по пути сбегали к знакомым девушкам, и никакие взыскания не могли их остановить. Каждый раз недосчитывались до четверти состава. Тогда Максим издал приказ, что на занятия спортом курсанты должны отправляться в трусах. Марширующая в «голом виде» школа – зрелище по тем временам необычайное, переполошившее все окрестное население, особенно девичье. Зато и дезертиров не стало ни одного – никто не решался сбежать в одиночку в таком виде. Впоследствии подобные марши стали традицией школы. Многие спортсмены получили первую закалку в школе, руководимой Максимом, а в дальнейшем она послужила базой для создания Института физкультуры. Относились к Максиму и в школе, и в Московском комитете уважительно, его ценили за активность и смелость, он умел быть хорошим товарищем.
Максим органически не терпел несправедливость и, по воспоминаниям друзей, свое «активное» отношение к жизни проявлял на каждом шагу. Он увидел, как автомобиль сбил мальчика и водитель решил удрать с места происшествия, Максим догнал его на мотоцикле, заставил вернуться. Пострадавшего мальчика отправил в больницу, а пьяного водителя сдал куда следует.
Еще один характерный случай: однажды Максим зашел в гости к видному в те времена журналисту. Сын журналиста, девятилетний мальчик, играл со своим товарищем, сыном рабочего. Когда хозяева сели за стол обедать, товарища сына с ними не оказалось. Максим нашел его на кухне – мальчик в одиночестве ел селедку. Максим сел с ним рядом и тоже принялся за селедку. Там его и нашли обеспокоенные отсутствием гостя хозяева. Постарались обратить все это в шутку. Но впредь оба мальчика обедали вместе.
Максим близко познакомился со многими видными большевиками: Анатолием Луначарским, Феликсом Дзержинским, управляющим делами Совнаркома Владимиром Бонч-Бруевичем. Часто он бывал у Ленина, стал «живой» связью между Горьким и Владимиром Ильичом.
Владимир Ильич видел Максима еще мальчиком, когда гостил у Горького на Капри в 1910 году. Максим на всю жизнь запомнил, как Ленин сосредоточенно удил рыбу: «Владимир Ильич с таким напряжением следил за поплавком, будто он готовился выудить кита…»
Второй раз Максим видел Ленина в Париже в 1912 году в мастерской армянского скульптора Акопа Гюрджяна, который лепил бюст Горького. Об этой встрече вспоминал писатель Илья Сургучев:
Потом Гюрджан лепил мой бюст. И однажды в разгар сеанса вошли в мастерскую Горький, Максимка и какой-то человек с неприятно-недобрыми и необычайно зоркими глазками. Эти глазки скользнули по глине, сразу как-то всё вобрали в себя, всё оценили, и человечек сказал:
– Суховаты-то губки вышли, суховаты.
И как эхо, из глубины мастерской сейчас же откликнулось:
– Суховаты губки-то, суховаты…
Это передразнил Максимка, передразнил изумительно, до того похоже, что человечек, которого звали Владимиром Ильичом Лениным, растерялся и слегка беспомощно огляделся вокруг себя. И опять Горький залился счастливым, никогда неслыханным на Капри смехом.
В 1918 году произошло уже настоящее знакомство Максима с Лениным. Владимир Ильич внимательно относился к Максиму, и когда Максим в январе 1919 года поступил добровольцем в Красную армию, Ленин вызвал его к себе и сказал: «Ваш фронт – около вашего отца». В 1918–1920 годах Максим, у которого был постоянный пропуск в Кремль, часто посещал Ленина, выполняя деловые поручения отца, передавал письма, которые А.М. не хотел доверять обычной почте.
В середине мая 1919 года развернулось широкое наступление белогвардейских войск. Председатель Петроградского комитета обороны Григорий Зиновьев и некоторые другие руководители комитета, без согласования с центром, разработали план эвакуации города и затопления судов Балтийского флота.
Максим – отцу:
Дорогой друг. У нас не скрывают положение Питера и не исключают возможности его сдачи на «время». Я лично тоже не считаю этого невозможным, и меня страшно волнует твое положение. Если Питер будет взят, то твое положение будет ужасным. Во-первых, для белых ты не писатель Горький, а Большевик, и они могут расправиться с тобой, так как все товарищи ваши из Питера уедут. Второе – это то, что, как пить дать, тебя возьмут заложником. Это будет ужасно. Вообще оставаться в Питере – неблагоразумно, когда из положения можно выйти так: сдать квартиру датскому или швейцарскому консулу под покровительство и поселить в ней какого-нибудь нейтрального знакомого, а самому приехать в Москву. Я думаю, что это единственный выход.
Дорогой мой, пойми, что ты сделаешь это не только для нас, но и для Республики. Жду ответа по телефону. Я надеюсь, что ты примешь мой совет.
Крепко целую тебя, дорогой, и уверен, что скоро увижу тебя здесь. Если ты не приедешь, то в тот день, когда будет занят Питер, я выеду к тебе. Целую еще и жду.
Извести о решении, если можешь, телефоном или телеграммой.
Твой сын М.Р.
А.М. – Максиму:
Милый друг мой, крепко жму твою руку, я очень тронут твоим заботливым письмом, славный ты человек и – серьезно говорю – я тебя уважаю.
Поверь, что это нечасто бывает, чтобы отец уважал сына. А беспокоишься ты обо мне напрасно, я думаю, меня, вероятно, не тронут. Уехать же отсюда я – не могу, не должен; подумай, и ты согласишься, что я прав… не могу я бросить здесь людей, которые работают со мной и не имеют той защиты, которую мне лично дает моя репутация и некоторые мои заслуги перед страной. Наконец, я должен остаться здесь, как дрожжа в опавшем тесте, дабы оно
