Расследование - Алексей Иванников

Мы подъехали к институту в два часа дня: согласно договорённости меня ждали в пять у кабинета ректора. – «А пока подышите свежим воздухом.» – Я возразил: было бы очень полезно побродить по институту и пропитаться атмосферой актёрской жизни: это могло дать понимание того, что чувствовал Р. в те годы. – «Да бросьте вы: ничего он такого особого не чувствовал. И кроме того, здесь недавно прошёл большой ремонт. И потом: не забудьте об условии.» – Он заставил вспомнить меня обещание, которое я, разумеется, не собирался выполнять, но пока приходилось во всём соглашаться и говорить любезные успокаивающие фразы.

Я подождал, пока они вытащили мешок и уже вдвоём понесли его наверх. Несколько минут я подождал у входа, делая вид, что с кем-то должен здесь встретиться: я смотрел на часы, изучал улицу и притопывал от нетерпения ногой; потом я всё-таки решился и осторожно – вглядываясь в темноту коридора – прошёл в вестибюль.

Сейчас было что-то вроде перерыва, и коридор снова оказался забит мирно беседующими и отдыхающими: в такой толпе можно было удачно спрятаться. Но я хотел продолжения поисков и открытий: неохваченным оставался ещё третий этаж, где – вполне возможно – находилось главное место скопления творческих сил. Имело смысл рискнуть: слишком неясно выглядела перспектива вечерней встречи – заместитель не обещал мне ничего конкретного – а в случае удачи можно было рассчитывать и на то, и на другое: мне не хотелось верить, что память об Р. совсем вытравлена и уничтожена здесь за исключением самых пошлых и грязных следов, возможно, выдуманных и присочинённых чьей-то нелепой и злой фантазией. Во всяком случае я не верил в историю о двух преподавательницах, поддавшихся обаянию Р. настолько, чтобы сделать всё то, что им приписывалось; скорее уж заместитель сам выдумал или довёл до крайности какие-то неясные слухи: судя по замашкам, он был на многое способен, тем более что собственное поведение ясно показывало его предрасположенность к тому же самому, в чём он обвинял Р.

Я быстро дошёл до конца коридора, внимательно глядя по сторонам; знакомого красного пиджака видно не было, хотя не исключался другой вариант: кто-то же дал ему знать о присутствии в институте постороннего неизвестного журналиста. Насколько можно было понять, никто не следил за мной; в случае же явной слежки я мог дать логичное объяснение: я шёл в столовую, но, похоже, оно пока не требовалось. Я заглянул в столовую: опасности тоже не обнаружилось; следующим пунктом назначения я избрал туалет: разве мог кто-то винить меня в естественном и обычном желании, тем более что он на самом деле был бы кстати, а на первом этаже я почему-то не заметил дверей с подходящими символами или буквами.

Когда я поднимался на второй этаж, всё выглядело спокойно: я с интересом смотрел на разгуливающих, но никто не обращал на меня внимания. В центре коридора – как и в первый раз – скопление казалось гуще; я сделал вид, что рассматриваю надписи на дверях: должны же были где-то оказаться подходящие обозначения? Однако почему-то их нигде не было, и скорее всего в здании имелась своя система обозначений, неизвестная посторонним людям. Теперь я получил законный повод подняться выше: я ещё раз огляделся по сторонам и пошёл по лестнице.

Но только на середине пути наверх я заметил высокого мужчину, который почти не скрываясь бежал за мной. Почему-то сразу я подумал, что он никак не связан с заместителем и явной угрозы для договорённости пока не существует: наверно, он действовал слишком открыто и неискусно, совсем не так, как мог бы действовать один из хозяев института. Я замедлил движение, чтобы дать ему возможность приблизиться: меня догонял худой и почти совсем облысевший мужчина, неуклюже обходя и обгоняя встречающихся на дороге. Когда он почти догнал меня, я добрался до площадки на третьем этаже и остановился; сразу же за спиной возникла тень, она приблизилась и нависла надо мной – как высокая каменная глыба – и над ухом тихо и осторожно зашуршало. – «Я знаю, вы журналист: у меня есть очень серьёзный и большой разговор. Но действовать надо тихо-тихо, как будто мы просто прогуливаемся: я вас отведу в комнату, где нам никто не помешает.» – Он осторожно захватил меня под руку и повёл в дальний конец коридора. Я не сопротивлялся и сразу поверил ему: неоднократно во время визитов в разные места я сталкивался с таким поведением и беседовал потом с оппозиционно настроенными обычно к руководству людьми, не хотевшими лишнего шума. Наверняка так же было и на этот раз: мы не спеша пробрались почти до конца коридора, и неожиданно мужчина резко повернул направо и открыл очередную дверь; он быстро затащил меня внутрь и закрылся, но этим дело не ограничилось: мы прошли через зал направо, где обнаружилась ещё дверь, и только когда мы оказались внутри – в тёмном подобии чулана – незнакомец наконец отпустил меня и тяжело уселся в одно из кресел.

Я огляделся: здесь был свален театральный реквизит, относящийся ко многим эпохам и народам, на полках виднелись мешки и коробки, а в глубине стояло несколько шкафов, и на фоне пёстрой мешанины сидел испуганный незнакомец, нервно облизывавший губы. Я аккуратно устроился в другом кресле, и поскольку он молчал, мне пришлось начать разговор. – «Так что вы хотели мне сообщить? Я внимательно слушаю.» – Видимо, он очень волновался, потому что я заметил, как дёргается его правое веко и пульсирует на шее синяя жилка: одна из крупных вен. Он всё ещё молчал. – «И от кого вы, кстати, узнали обо мне?» – «Мне сообщил один ученик и … ещё кое-кто. Но вы не бойтесь. Это я должен бояться.» – Он закончил совсем тихо и почти уныло. Но я не собирался сидеть здесь слишком долго и дал понять это, посмотрев и подкрутив наручные часики: незнакомец наконец встрепенулся и зашевелил сухими лапками, сложенными до того на коленях. Он поднёс левую руку к лицу и вытер несколько капель пота, и попробовал остановить нервный тик – всё ещё мешавший ему – но потом оставил бесполезное занятие и начал наконец прояснять ситуацию. – «Вы меня… извините… что я так. Но если бы вы знали, что здесь происходит.» – «Заместитель ректора мне кое-что рассказал.» – «По учебной части?» – «Нет, по хозяйственной.» – «Он и есть главный… бандит!» – «Ну почему же – бандит? Может – он несколько и не соответствует занимаемой должности: всё-таки – театральный институт – но бандитского или уголовного я ничего в нём не заметил. Кстати, он пригласил меня вечером.» – «Вечером?! Когда здесь собираются все эти… уголовники и прочие типы, и происходит ещё кое-что, о чём приличный человек не должен и знать, не то чтобы присутствовать?» – Он стал горячиться, и стеснительность сразу прошла: сейчас он говорил абсолютно твёрдо и не косноязычно, не задумываясь о подборе слов: похоже, он очень серьёзно воспринимал ситуацию. – «И что же здесь такое происходит страшное, из-за чего вы так сильно расстраиваетесь?» – «Знаете, легче сказать и вспомнить, чего здесь не происходит.» – «Например?» – «До убийств пока не дошло, но если так дальше пойдёт…» – «А вы, кстати, кем тут работаете? Обо мне вы основное знаете, а сами пока что не представились.» – «Фамилию я не хочу называть – мало ли что? – а остальное – пожалуйста: я старший преподаватель, веду курс у актёров и режиссёров. И кроме того: я один из немногих, оставшихся после большой чистки. Да и то: чего мне это стоило, если бы вы знали.» – «Кстати, насчёт чистки: секретарша мне что-то такое намекала, вот только я мало что понял.» – Он устало посмотрел мне в лицо, и только тогда я наконец осознал, с кем беседую: это был немолодой – явно за сорок – издёрганный и побитый жизнью человек, почему-то решивший обратиться за помощью ко мне, журналисту известной крупной газеты, как будто моя помощь могла что-то значить и решить что-то важное: я был всего лишь одним человеком почти без влияния и совершенно без всякой власти, и одного неблагоприятного слова главного редактора могло оказаться достаточно для устранения любых коллизий и никто не смог бы помочь уже мне удержаться на моей работе, если бы подписанная мной статья затронула чьи-то крупные и весомые интересы. Я не стал объяснять ему такие ясные и очевидные вещи: он мог подумать, что я совершенно ему не сочувствую, а рассказать он мог – судя по всему – очень много.

«Вы говорите о секретарше? Она далеко не всё знает. А если и знала бы, то не стала бы рассказывать постороннему: она своё место знает.» – «Ну вот и расскажите. Хотя я предупреждаю заранее, что ничего обещать не могу: я пришёл сюда совершенно по другой причине. Меня интересует Р.» – «Вы имеете в виду нашего выпускника?» – «Я знаю только одного человека с такой фамилией, оставившего след в истории.» – «Да, вы правы, конечно, насчёт истории. Только чем же я могу помочь? Я моложе его и никогда с ним не общался, да если бы и представилась такая возможность, я всё равно вряд ли смог бы стать его другом.» – «Хорошо, а не знаете ли вы людей, которые с ним виделись, или – может быть – даже вели у Р. занятия?» – Он задумался: я видел, как старательно он пытается вспомнить нужное мне, но что-то то прорывается наружу, то снова ускользает и уходит в глубину, туда, куда не может проникнуть разум и зацепить и удержать твёрдое знание. Он откинулся на спинку и вцепился руками в подлокотники, а сосредоточенный и унылый взгляд перебегал со стеллажей на пол и обратно, не задерживаясь надолго ни на одном предмете. Наконец что-то клюнуло, и он вскинул на меня глаза, неуверенно бегающие по сторонам: ещё немного он собирался с мыслями, пока не выдал ожидаемое. – «А вы знаете, я помню одного такого: он всю жизнь проработал преподавателем, и наверняка сталкивался с Р. Только он попал как раз в чистку; но если честно, то он и так изрядно засиделся: наверняка у него раньше были покровители наверху. Ну а после переворота – сами понимаете: покровителей убрали, и его тоже сплавили на пенсию. Больше я – к сожалению – не могу никого вспомнить, да и то: всё, что касается преподавателя – как же его звали? – не слишком надёжно. А вообще сейчас в институте другие заботы и интересы: кому теперь нужен Р.?» – Я хотел возразить, но – вглядываясь в усталое измученное лицо – я вспомнил весь сегодняшний день: педагог был безусловно прав, и странная подозрительная суета и беготня, а потом скользкие и неудачные шуточки заместителя ректора безусловно подтверждали: искусство не было здесь больше властелином и хозяином, а вместо него появилось нечто новое, держа искусство на роли пасынка и приживалы. Однако упоминание о перевороте я не пропустил мимо: эту тему обязательно надо было развить дальше. – «А что вы называете переворотом?» – «Как что? Ту самую смену руководства, которое – хотя и не слишком удачно вело дела – но всё-таки не поступало так, как нынешнее. Вы ведь ничего не знаете.» – Он почти прошептал последние слова, выкатив глаза и нагнувшись вперёд: он стал похож на испуганного зверька вроде лемура с торчащими высоко ушками и выпуклыми огромными глазными яблоками, пытающегося схватить меня за ногу, чтобы не упасть с высокой ветки: я отодвинулся в кресле, и он сразу опомнился. – «А вы рассказывайте: я внимательно слушаю.» – Он всё ещё сидел в наклонном положении с согнутой спиной и шеей, но теперь немного успокоился. – «Года три назад, когда пошли всякие интересные дела, у нас тоже начались трудности: как и везде, не платили зарплату, а то, что платили, хватало на одну-две недели. Ну, вы знаете?» – Я кивнул. – «Конечно, все выражали недовольство: руководство ничего не делало, а только проедало старые запасы, остальные же ничего не умели и не хотели. Так продолжалось, пока однажды в институте не появилась группа молодых инициативных людей. Их, кстати, привёл бывший завхоз. Ну естественно, они сразу всем всего наобещали: и зарплату поднять – из внебюджетных фондов, и ремонт устроить, и вообще всё привести в порядок. Меня тогда не было, и под шумок они провели собрание и сменили всё начальство: естественно, завхоз стал ректором, ну а остальные – другими членами руководства.» – «Но разве не было борьбы?» – «Ещё какая! Только потом обнаружилось, что у них всё было заранее подготовлено: и наверху всё оказалось тоже улажено – как же без этого? и покровители нового руководства смогли одолеть покровителей старого: это ведь так просто не делается, вы понимаете?» – Я согласно кивнул. – «А что потом?» – «Потом? Вы же видели бардак, который сейчас внизу?» – «Бардак? По-моему, там нормальная рабочая обстановка.» – «Рабочая?! Это после того, как нас выжили с первого этажа из самых удобных помещений, и всем приходится ужиматься и вести занятия у двух-трёх групп в одном помещении?» – «Что-то я не понял.» – «А кто по-вашему эти люди, занявшие почти пол-здания, причём абсолютно незаконно и без всяких документов и оснований? зато теперь у ректора и его прихвостней есть по даче и по машине. И не по одной!» – «Так кто же это такие?» – «А вы не поняли?» – Он распрямился и уже со злостью посмотрел мне в лицо. – «Они же сдают половину помещений фирмам, а я должен вести занятия у третьего курса чуть ли не в туалете!» – «В самом туалете?» – Он хлопнул глазами. – «Нет, в переоборудованном под класс. Вы понимаете, что происходит?! Они гребут себе под задницу, совершенно не думая о других и об искусстве тоже. Какое там, к чёрту, искусство! Скоро мы вообще в подвале будем заниматься, если там дальше пойдёт.» – «Насколько я понял, все разгуливающие на первом этаже – это коммерсанты?» – «Да. И на втором тоже – в-основном. За нами пока остался третий этаж – целиком, но что будет дальше – совершенно непонятно. С этим ведь надо что-то делать. И останавливаться они не собираются.» – «А почему никто не реагирует?» – «Реагируют. Только недолго: всех их потом быстро сокращают.» – «А комиссии?» – «Какие комиссии?! Господь с вами, их покровителям никакая комиссия не страшна, а если кто-то не послушается.. нет уж, тут я промолчу: я пока ещё жить хочу. Но вы же из центральной газеты: вам поверят, и если поднимется трезвон, то, может быть, что-то и изменится.» – Он помолчал. – «Ведь до чего, сволочи, дошли?! Они берут студентов – особенно отстающих – и предлагают: или повысим оценку и позволим учиться дальше – за пару недель бесплатного рабского труда на даче – или крутитесь как хотите. Конечно, не все, но многие соглашаются. И потом бывшие студенты должны защищать доброе, вечное, светлое?! Ничего подобного: не будут они этого защищать. Но и тут ещё не всё: я могу сообщить такое, от чего – не сомневайтесь даже – волосы встанут на голове. Только при одном условии: вы меня не выдавайте, это всё не шутки. Вы не выдадите меня?» – Он говорил почти строго, но одновременно подобострастно. Я немного подумал. – «Да.» – «Так вот: ночью тут работает бордель.» – «В каком смысле?» – «Лупанарий, дом с красным фонарём, наконец – публичный дом. Теперь вы поняли?» – Я потрясённо замер: это выглядело слишком неправдоподобно, хотя почти сразу мне вспомнилось содержание недавней газетной заметки: о том, как в некоем областном центре накрыли публичный дом, действовавший при институте культуры. Заметка была маленькая и короткая, но наверняка исходила из достоверного источника, и можно было не сомневаться в её правдивости. – «Вы абсолютно уверены?» – Я решил всё-таки соблюдать осторожность. – «Видите ли, в чём ещё дело: там подрабатывают некоторые студенты и конечно студентки: особенно те, кто приехал из других городов и живут в общежитии. В моей актёрской группе есть две девушки, и ещё студент работает вышибалой. Какое потом может быть искусство? Хотя кое-кому и везёт: у меня есть чудесная студентка, так вот она нашла богатого покровителя и живёт теперь в квартире: но это исключение из правила.» – «Вы считаете её удачливой?» – «При таких условиях и обстоятельствах – да: она по крайней мере не на панели.» – Я представил себе, что должен чувствовать преподаватель, знающий, что его старания не могут принести пользы и дело жизни унижено и задвинуто на задворки: у него была безусловно жажда мести, перемешанная с боязнью и страхом и за работу, и возможно – даже за жизнь: не случайно он, видимо, делал намёки и так настойчиво просил сохранения тайны; вполне возможно, он знал ещё что-то более серьёзное и наверняка совсем уж криминальное, о чём не решился мне рассказать. – «И что вы хотите от меня?» – «А разве вы не поняли?» – Он обиделся, и, похоже, очень серьёзно. – «Разве не в вашей власти устроить такой скандал: ведь чем больше шума, тем выгоднее самой газете: разве я не прав?» – «Для жёлтой прессы – да, но я работаю в серьёзном издании. И потом: вы говорили о сильных покровителях; если они настолько сильны, то вряд ли вам кто-нибудь вообще поможет; если только сам Президент. У вас есть выходы на Президента?» – Он сжался и печально помотал головой. – «Вот то-то. У нас тоже, хотя газета и одна из крупнейших.» – «Но знаете, по поводу покровителей есть ещё информация: может, хоть она поможет.» – Он резко оживился. – «Они ведь тоже не сидят просто так: насколько мне известно, недавно у них произошёл раскол, и нашего бывшего завхоза – ставшего ректором – отсюда убрали: уже по-тихому.» – «Да? Это кое-что меняет. И кто же сейчас исполняет обязанности?» – «Один из заместителей: как раз тот самый, с которым вы общались.» – «Он что же: одновременно теперь и ректор, и заведует хозяйственной деятельностью?» – «Я не знаю точно: думаю, что да.» – «Да, а с ним был какой-то тип: молодой и молчаливый. И шикарно одетый.» – Он задумался: видимо, молодой незнакомец не успел ещё слишком примелькаться, и его знали пока недостаточно. – «Я точно не могу сказать; может быть, представитель «крыши».» – «Как-как? Я что-то не понял.» – «Ну местной группировки. Разве сейчас без них хоть одно дело обходится?» – «Значит, у вас тоже?..» – «А что вы хотите: при такой-то бурной деятельности? Здесь постоянно кто-нибудь крутится. Надо же защищать свою территорию от чужих?» – В этом он был безусловно прав, и от случайных наездов посторонних необходимо было, конечно, иметь постоянную защиту. – «Кстати, я ведь сегодня ездил с ними, и они занимались непонятными делами. Интересно только – какими?» – Он помолчал, неуверенно глядя на меня. – «Я не знаю.» – Он пожал плечами. – «Там может быть всё, что угодно.» – «Я по-моему уже говорил: он ведь пригласил меня сегодня вечером.» – «Ни в коем случае!» – Он всполошился. – «Если вы пойдёте, он наверняка пойдёт на всё, чтобы сделать вас своим человеком. И тогда вы уже ничего не сможете против них.» – «Это не так просто.» – «Я знаю, они всё могут.» – Он почти шептал. – «Так вот: у нас появился как-то журналист – честный, справедливый – так они ему, – он говорил еле слышно, – подсунули девицу, а потом сфотографировали. Но об этом, – он приложил палец к губам, – никто не должен знать. Если вы проболтаетесь – они до меня быстро доберутся.» – «Вы предлагаете мне не ходить?» – «Ни в коем случае!» – Он почти кричал. – «Если бы вы знали, как я рискую.» – «Ну а где у них всё происходит?» – «Прямо тут: на первом этаже, в столовой. Я как-то хотел подсмотреть, но они всех обычно выгоняют: относящихся к институту, и что тут потом начинается…» – «И что же? Мне просто интересно.» – «Самые настоящие оргии. Как у Пушкина: пир во время чумы. Тем более что и девицы недалеко. А для своих у них всё бесплатно.» – «И откуда вы так всё хорошо знаете? Удивительно даже.» – «Я не могу сказать.» – Он явно нервничал. – «Если я скажу, то подведу одного человека. И себя тоже. Но вы просто обязаны мне помочь.» – «Знаете, без документальных подтверждений мне никто не поверит. То есть я – конечно – могу сделать статью, и – не исключено даже – что главному редактору она понравится, – я специально сделал паузу, – но вы должны понимать, что мы живём не в безвоздушном пространстве, и ему тоже приходится считаться с мнением серьёзных людей. А что, если кто-то из них входит как раз в число покровителей, об этом вы не подумали?» – Он резко отпрянул и испуганными глазами уставился на меня: моё неосторожное предположение произвело на него сильнейший эффект, как если бы в комнате – у меня за спиной – возник и сформировался бы из воздуха тайный свидетель, собирающийся донести на него. Возможно, он даже мелко задрожал – такое появилось впечатление – и я сразу решил его успокоить. – «Ладно, вы не бойтесь. Я поступлю следующим образом: я коротко объясню шефу ситуацию, и если он сочтёт возможным, то мы продолжим выяснение деталей. А если нет, то я поступлю так: у меня есть знакомства в других газетах – в том числе и в жёлтой прессе – так что я просто кого-нибудь сюда направлю. А как вас, кстати, зовут: к кому можно будет обратиться?» – «Нет, нет, не надо фамилий, имён, я ещё жить хочу: разве трудно это понять?!» – Похоже, мне не удалось привести его в норму: он снова испуганно отодвинулся и вжался в кресло, как будто я представлял для него несомненную и близкую угрозу, только что обнаруженную. Теперь он дрожал на самом деле. – «Хорошо: но кого-то ещё – кто был бы заинтересован в разоблачении – вы можете мне сейчас назвать?» – «Нет!» – Он опять нервно дёрнулся и почти выплюнул отрицание, и я решил оставить его в покое: слишком мало шансов имелось на то, что главный редактор поймёт меня и согласится: он тоже был всего лишь человеком, хотевшим жить, и жить хорошо. Скорее он продал бы меня самого, что я понял не так давно, после одной истории такого же характера, как и намечавшаяся. Хотя редактором он был неплохим, и, самое главное: лучшего не предвиделось. – «Так что вы можете всё-таки посоветовать?» – Он настороженно сопел в кресле. – «Попробуйте – к секретарше. Но, пожалуйста, без ссылок.» – Он ещё помолчал, не решаясь ни сказать что-то новое, ни перейти к действиям. – «Ладно, давайте прощаться: меня, небось, кто-нибудь давно ищет.» – Он медленно выбрался из кресла, и мне пришлось сделать то же самое, в ожидании, пока он откроет дверь кладовки. «Но главное – никому ни слова; и чтобы нас вместе не видели, а то быстро распознают. Выходите первый, я пока тут подожду.» – Мы прошли через аудиторию, и он приоткрыл дверь и высунул наружу голову. – «Ну всё – прощайте. Но помните: вы меня не видели, и я вам ничего не говорил.» – Я кивнул ему напоследок и выскользнул в коридор: сейчас здесь вообще никого не было, и я даже подумал, что можно просто походить и поглазеть на доски, развешанные на стенах: они оказались заполненными фотографиями и листами исписанной бумаги, содержавшими явно какую-то полезную информацию. Но мысль о дрожащем за дверью преподавателе оказалась сильнее, и я постарался сдержать слово: почти не заглядываясь на внешний антураж я быстро дошёл до дальнего конца коридора, где вторая лестница вела на нижние этажи и было мало возможностей натолкнуться на преподавателя. Только здесь я вспомнил о договорённости с заместителем ректора, который оказывался теперь ещё – судя по словам педагога – также и.о. ректора. Мне не хотелось принимать участие в пьянке – о чём педагог рассказал такие пикантные подробности: в конце концов я просто устал, и следовало заканчивать сегодняшний визит в институт: если верить педагогу, эта клоака не способна была больше воспроизводить настоящие актёрские таланты и делать работу, нужную искусству: даже педагог произвёл на меня жалкое впечатление забитой ущербной личности, ни на что не способной, и искать надо было в других местах.