Господь управит - о.Александр Авдюгин

Поражаюсь я моим сельским прихожанам. Обычно к старости они одни остаются на хозяйстве: дети разъезжаются. Забот же не становится меньше, так как в аккурат к сбору вишни, затем картошки и прочих овощей они, дети которые, приезжают со всем своим разросшимся семейством. Нельзя сказать, что младшее поколение вовсе не помогает сажать, полоть и воевать с жуком. Но рано по утрам в огородах я обычно наблюдаю только бабушек с дедушками в косыночках и кепочках.

Той силушки, что у моих стариков была ранее, теперь не достает. Количество же соток в поле и на усадьбе, как и число кудахтающих и мычащих «домочадцев», отнюдь не убавилось. Ясно, что со всем не управишься, а поправки на свои годы и здоровье они не хотят делать. И то, что раньше быстро и четко получалось, нынче никак не успеть. То одно не ладится, то другое. Надобно причину искать, а виноватые всегда оказываются на стороне. Изначально так повелось, от Адама.

Жили хозяин и хозяйка в большом доме. Первый, вернее, нижний его этаж, построенный первоначально как подвал, с маленькими оконцами вверху, постепенно стал для жильцов основным «домом». Верхние комнаты поражали чистотой и симметричностью расстановки мебели и посуды в серванте, аккуратностью разложенных особым порядком вещей, подушек и прочего. Тут не жили — для гостей держали. По-моему, в последний раз хозяева заходили в эти помещения на Рождество или на Пасху. Прошлую.

Перед красным углом, на столе я разместил свои «святости» (именно так у нас называют то, что лежит в требном чемодане). На улице разжег кадило (от нынешних софринских углей исходит такой смрад при растопке, что невольно помянешь «геенну огненную»). Начал потихоньку служить положенный молебен.

Хозяйка стояла за моей спиной с зажженной свечой, исправно повторяя все знакомые слова читаемых молитв. А, когда надобно, и «Господи, помилуй» выводила тихим голоском.

Дед расположился чуть далее. Свечу не зажег, сказав, что лампада перед иконами стоит, и нечего зря свечи тратить, так как «муж и жена одна с…», единственной свечки вполне хватит. Спорить было бесполезно, я это уже понял, да и рассчитывал, что, промолчав, заставлю деда остановить бурчание.

Зря надеялся. Ворчун продолжал свое, не обращая внимания на несколько раз повторенное родной бабкой:

— Да цыть ты, старый!

Прислушиваться было некогда. Но все же становилось очевидно, что это своего рода репортаж-комментарий всех моих слов и действий, гвоздь которого — сетование, что все нынче не так, и попы тоже. Почти не настоящие, мол, попы, и нечего их в иконостас вешать.

Действительно, среди множества разнокалиберных икон с вставленными под стекло цветочками и свечами красовалась моя фотография, с которой, правда, соседствовали еще две иерейские. Один из священников, сподобившихся одной со мной чести, был знакомый, а другой, как я догадался, мой предшественник — из старого, разрушенного в хрущевское лихолетье, храма.

Когда я наклеивал по стенам положенные изображения крестиков, прежде чем помазать их освященным маслом, дед расстроенно бубнил, что «уси шпалеры попортил» (шпалеры — это обои по-местному). Но больше всего его взволновало окропление жилища святой водой.

— Эт-та же, хто теперь серванту и шифоньер мыть будет?

На улице, при окроплении дома, построек и усадьбы, старик приободрился и, гордо взирая на поглядывающих из-за забора соседей, несколько раз громогласно, дабы все слышали, сообщил, что теперь, после чистки, никто ему не страшен.

Под занавес дед заявил:

— Ты, батюшка, над скотинкой молитву-то прочти и лозой вербной похлещи.

— Так я водой окроплю!?

— Лозой тоже надо. Для чего я ее держу тут? Испокон веку попы скотину святостью окропляли и лозой праздничной хлестали.

Нашел молитву об освящении стада. Помолились. Водицей святой окропил коровенку с теленком да петуха с гусями и курами. Лозой, правда, хлестать не стал. Хозяйка на супруга шикнула:

— Ты, старый, понавыдумываешь, аж соромно за тебя.

Дед, к удивлению, замолчал, а когда я уже к калитке пошел, как запоет звонким таким голосом: «Благодарни суще недостойнии раби Твои, Господи, о Твоих великих благодеяниих на нас бывших…»

Тут и слезы на глаза. И у бабули, и у меня.

Так что чистильщик я теперь еще.

И слава Богу!

Смешинка попала

Прислуживали как-то мне на литургии два алтарника, Александр и Владимир. Обоим лет по 14. Обоих с утра обуяла страшная веселость, да и сам я этому посодействовал. Дело было так. Накануне Саша взорвал на уроке химии какую-то колбу, о чем мне не преминула доложить учительница, наша прихожанка. Ну, и обозвал я паренька в шутку «террористом». Заодно спросил Володю, мол, как у тебя успехи? А тот возьми и ляпни: «от одного до двенадцати» (у нас двенадцатибальная система оценок знаний). И что же?

Пора начинать служить, а в алтаре — никакой серьезности, сплошные смешки, плавно переходящие в хохот…

Прикрикнул.

Успокоились, но не совсем. Раз за разом приходилось зверски взглядывать то на одного, то на другого. Да еще записка о упокоении «помогла», который раз уже приходит: «Упокой, Господи, мужа моего Трофима со сродниками его злыднями».

Как ни бился, молитвенного настроения в алтаре не устанавливалось. Хлопцы продолжали раз за разом прыскать от смеха, насобирав за это по паре кафизм и по десятку поклонов…

Дело к Великому входу. Стараюсь сосредоточится, на пономарей уже смотрю аки на аспидов, возгласы и прошения растягиваю — в общем, всем видом выражаю крайнее неудовольствие.

Заканчивается Херувимская.

Беру с жертвенника Дары.

Алтарники впереди со свечами.

Чинно выходим, и тут Владимир цепляется на солее за ковровую дорожку, спотыкается и, перебирая ногами, выставив вперед свечу, летит в храм, пытаясь не упасть… Остановился в районе центрального аналоя. Вытянулся рядом с Александром — лицом, естественно, ко мне: красный, слезы выступили, смех распирает. Саня не выдерживает и чуть ли не зубами стискивает подсвечник, дабы не было слышно «Г-г-ы-ы».

Мне надо говорить «Великого Господина…» и т. д., но говорить я не могу!

…Не знаю, сколь долго тянулась пауза. Хуже всего было то, что я увидел на клиросе, переведя туда взгляд от этих красных, внутренне и внешне хохочущих, пономарей. Регент стоял, засунув в рот кулак, дабы не рассмеяться…

Не помянул я в тот раз и половины из надобного…

Венчание

После Димитровской храм полупустой, зато на венчание автобус привез половину соседнего поселка, уже успевшего отметить «начало» семейной жизни молодых.

Расшумелись, зажигая свечи, устроились по сторонам. Пока я их утихомиривал, то следил и наблюдал — нет ли в этот раз доброжелателей с чайником. Недавно, пока я готовился к венчанию, сердобольные родственники у церковной паперти остограммивали всех желающих — прямо из чайника в пластмассовые стаканчики.

Нынче все спокойно, достойно и чинно… за исключением дрожащей невесты.

— Ты, что замерзла?

— Нет-т-т, ст-т-рашно.

— Чего?

— Мне расс-с-с-казывали, что невесты в обморок падают.

— Ты не упадешь, у тебя для обмороков имя неподходящее.

Заулыбалась невеста со странным и непопулярным нынче именем — Вера. Куда и страх девался…

Вообще-то обмороки невест — не такое уж редкое явление и происходят в четко определенное время — перед возложением венцов. Причем есть секунды — именно в начале обморока — когда лицо девушки меняется до неузнаваемости.

Хотя был у меня случай, когда сознание решил потерять жених.

Представьте: красивая пара. Он высокий, пригожий — и барышня ему под стать: кровь с молоком. Храм полон. Свадебка с размахом.

Перешли к центральному аналою. Читаю начальные молитвы и слышу: сзади что-то не так. Оборачиваюсь. Что за диво? Мой красавец-жених позеленел и еле держится на ногах. Тихонько спрашиваю:

— Ты что?

— Мне плохо.

Если невеста падает в обморок — это дело обычное и всем понятное. Но если жених, да еще «первый парень на деревне», то это грозит стать этапом в истории села. Рубежом, как «до войны» и «после войны».

Понимая, что подобного допустить ну никак не возможно, быстро посылаю пономаря соорудить «мою чашу»: в большой стапятидесятиграммовый ковчежец в пропорции 50 к 50 кагору с кипятком — «батюшковская запивка».

Нарушая все уставные и народно-традиционные последовательности венчания, под удивленные взгляды клироса и завистливые — свадебных гостей, заставляю жениха выпить горяченького… Он на глазах обретает нормальный и привычный, торжественный молодо-красивый вид.

Уже намного позже я расспрашивал молодого мужа, что же с ним случилось?

— Знаете, батюшка, меня такой страх обуял, непонятно отчего. Слабость какая-то, никогда раньше подобного не испытывал.