Мир Четырех Лун - Егор Седов

Оно не было ни вертолетом, ни самолетом – даже времен Первой мировой. Хотя в лунном свете стало ясно, что кабина открыта. Но над ней крутились воздушные винты.

Вит мысленно поблагодарил Юсуфа за то, что он выбрал стоянку в тени деревьев – с воздуха их отряд не был слишком сильно заметен.

Первая машина прошла над верхушками деревьев, но звук не стихал, появилась вторая. И на этой был укреплен прожектор. Луч света прошел по кустам и кронам деревьев, мазнул по земле – едва ли не в полутора метрах от того места, где замер Вит (сигарету он вовремя успел затушить).

Две диковинные машины сделали еще один круг прямо над их головами, а затем неторопливо двинулись к югу. Вероятно, они пробовали обшаривать местность и там.

Все трое – Юсуф, Вит и проснувшийся Джеймс (он тоже увидел спросонок, что происходит нечто странное, хотя и не понял, что именно, но лучше всего было затаиться и молчать) – сидели молча, словно громом пораженные. В этих странных самолето-вертолетах (Вит вспомнил, что такую технику называли «гирокоптерами», «автожирами» или «винтокрылами», но серьезного распространения они не получили) чувствовалось присутствие какой-то зловещей силы – по крайней мере, для Виталия это было так.

А охотник продолжал лежать на земле в тени деревьев, пока звук окончательно не затих.

– Искали нас. – Эта фраза вырвалась у Вита неожиданно, он и сам не предполагал, что будет так уверен в этом.

– Думаешь? – спросил Джеймс.

– Да. Отряд нашего охотника уже должен был добраться до его деревни. И теперь ищут нас.

– Его племя, что ли? – Джимми явно был удивлен таким поворотом событий.

– Нет. А вот «шаманы» – скорее всего.

Юсуф ничего не сказал, глядя в лунное небо.

Остаток ночи они провели в тревоге. Но больше местная авиация («колесницы богов», как называл эти машины Скорпион) не возвращалась. Если они и искали маленький отряд землян, то где-то в другом месте.

Оставалось только понять, кто именно искал.

Глава 6

Свидание с полковником

Как это жутко – понять собственное бессилие, знать, что твой план полностью разрушен. И что теперь делать, было совершенно непонятно. Юсуф клял себя за все произошедшее, хотя, если разобраться, его вины тут не было. А был этот тупой американец, пожиратель свинины, к которому не должно прикасаться ни одному нормальному человеку. А еще – этот русский, который себе на уме.

Американец был почти полностью предсказуем, а вот от русского можно было ждать чего угодно. Порой Юсуфу начинало казаться, что этот парень о чем-то начинает догадываться. Но если он и догадывался, то молчал.

Ливиец погладил ствол автомата, с ненавистью глянув в спину Джеймса. Кажется, их путешествие подходит к концу. Что ж, видно, так оно и должно было сложиться. Но, быть может, не все так страшно, и еще остается шанс прорваться в долину…

Сейчас его раздражало все, даже вполне привычный язык врага, на котором приходилось общаться с этими двумя. Хотя, конечно, уж лучше язык врага, чем тот исковерканный арабский, на котором пытался говорить американец.

Собственно, это коверкание и нарушило все планы. Как много иногда зависит от сущей безделицы и ерунды!

Но он не должен был ошибиться! Глупцу прощают семьдесят ошибок, а мудрецу – ни одной.

Когда-то род Юсуфа аль-Андалуси был знатен и богат. Но так было не всегда. На берег Африки его семья прибыла когда-то нищей, измученной и запуганной. И было отчего.

И если бы на ребенка Фелисии, которая стала называться на африканском берегу Фатимой, не обратил внимания один мудрый муаллим, быть бы им рабами.

Эта судьба ждала многих из тех, кто сперва крестился под страхом казни, потом долгое время жил на своей земле, в завоеванной испанцами Андалусии, а после был все же изгнан. Зачахли прекрасные виноградники, некому было присматривать за полями – испанцы получили то, на что они вряд ли рассчитывали. Хотели изгнать внутреннего врага, а на самом деле просто подкосили свою страну. И поделом!

Тех, кто прятался и не желал уплыть на чужой берег Африки, ждали пытки и костры инквизиции. А уж инквизиторы знали свою работу: если соседи доносили на кого-то, что он мылся хотя бы раз в месяц, то и думать больше было нечего – конечно, этот человек пытался совершить омовение для тайного намаза! Смерть или изгнание!

Или, к примеру, если он хоть чем-то в своем поведении отличался от других… В Африку изгоняли иногда даже природных испанцев. Кто мог затаиться, тот пытался это сделать, кому-то даже повезло убежать в открытый Колумбом Новый Свет и поселиться там, надеясь, что теперь-то святая инквизиция его не достанет! Напрасно, доставали и там!

А в Африке их, во многом ставших христианами, тоже считали чужими. Они были не нужны никому, люди из народа морисков Андалусии и Гранады. И умирали сотнями, от голода и болезней. А те, кому посчастливилось выжить, становились рабами и нищими.

Когда Юсуф впервые услышал об этом в детстве, перед его глазами словно бы встала картинка происходящего: берег, палящее солнце, с причалившего судна, пошатываясь, сходят люди. Их некому тут ждать, они не знают, что с ними будет дальше. Позади осталась верная смерть, впереди – полная неизвестность. Прежние обычаи почти что позабыты, многие женщины даже не представляют, что надо прикрывать голову, мужчины не знают слов молитв. И дети, дети – его возраста и моложе…

Когда он думал об этом, то начинал ненавидеть европейцев – всех, без разбора. Хотя, разумеется, испанцы и итальянцы были для Юсуфа отвратительнее всех прочих.

Оттого-то он и избрал для своих целей тех, чей род никогда не был связан ни с колонизаторами, ни с инквизиторами.

Хотя семья беженцев-морисков, назвавшаяся аль-Андалуси, могла считаться нетипичной: в той средневековой катастрофе Фатима уцелела, хотя ее муж не прожил и недели.

Мало того, на новой родине ее вскоре зауважали и, что греха таить, стали слегка побаиваться. И правильно побаивались: в их случае инквизиторы, депортировавшие «чужих», не просчитались – было чего бояться. Если бы кто-то посмел обидеть Фатиму аль-Андалуси, быстро пожалел бы об этом. А если бы обида оказалась сильной, то жалел бы очень недолго.

Впрочем, сама Фатима была тут ни при чем. А вот ее сын Серхио, который звался в Магрибе Салманом, и его учитель – да, с ними никому из соседей не следовало враждовать.

С тех пор так оно и повелось: один из сыновей в роду аль-Андалуси становился знахарем, врачевателем, учителем-муаллимом. Остальные могли заниматься торговлей или воевать, но старший непременно приобретал особую профессию и особые знания.

Все знали, что ремесло это запрещено местными правителями. Но какой же это запрет, если сами правители, стоило им заболеть, обращались к аль-Андалуси?!