Ачайваямская весна - Владимир Лебедев

Старик Чавэйпин как-то мне рассказывал: «Я из стада шел. Шел в темноте. Вдруг я ярангу увидел. Там огонь горел. Я сразу понял, что это яранга келе. Рядом с ним его сын играл. У келе все лицо волосами заросло. В пологе у него человеческая голова висела.

Я наломал ольховых прутьев, связал их травой и стал размахивать этим веником перед входом. Ребенок вскрикнул, упал и умер.

Келе тогда говорит: «Это Чавэйпин пришел. Надо мне кочевать».

Приставил руку ко рту, дохнул, и поднялась сильная пурга. Я схватился даже за куст, чтобы удержаться. Потом, когда пошел, все время за собой ольхой мел, чтобы келе за мной не увязались».

Видели, у многих старых мужчин на поясе связки палочек есть? Это эйлюч — охранители. Жена такого мужчины, когда спит, во сне их видит. Просто ей приснится, какой формы должны эйлюч быть. Она просыпается и говорит мужу: «Вот так делай». Потом ему эйлюч на ремешки привязывает, и он их на поясе носит.

Чавэйпин совсем старый был, а я — молодой.

Костер прогорел. Только красные уголечки остались на каменистой площадке. Завтра можно прийти и посмотреть, что не сгорело. Не горит у человека больное место. Так можно узнать, от чего страдал чаучу Ахалькут.

Кострище старики быстро обложили ольховыми ветками. Если сюда и слетелись келе, то они из этого круга за людьми не уйдут.

Взяли люди себе на счастье по щепотке травы с этого места.

Люди пошли к склону. На их пути стояли женщины с ветками ольхи. Ими они отряхивали грудь и спину каждого. Дальше опять стояли женщины с ольховыми ветками — как сквозь ворота пропускали.

Сейчас самое время для келе прилететь, посмотреть, здесь ли покойник. Надо от них отделаться.

— Ну, пошли, — сказала одна из старух, что обряжала Ахалькута.

Люди тронулись цепочкой вниз, стараясь идти одной тропой, одним следом. Старуха пошла последней. Она совсем немного прошагала сзади, а потом обогнала всех и установила на дороге два камня.

Люди прошли сначала между этими камнями, а потом вокруг них — окружили прямой след кольцом следов. Теперь келе должны сбиться со следа. Им не понять, куда делись люди. Камни для них — отвесные скалы. Следы — непонятная дорога.

Подошла к гой и другая старуха-ворон. Эта привела собаку. С одного удара ножа собака упала мертвой. Ее положили головой в ту сторону, откуда пришли. Ее-то келе испугается. Старуха погладила ее по холодеющим подушечкам лап и сказала:

— У тебя лапы шершавые. Не скользи по льду, когда келе погонишь.

Осталась лежать белая собака. Теперь нужно только возле яранги очиститься водой и огнем.

Только подошли к яранге люди — им женщины уже воду вынесли. Каждый вымыл лицо, руки и прополоскал рот. Потом у входа положили горящую головешку. Каждый через нее перешагнул.

Теперь все.

Мы возвратились в Средние Пахачи.

Ночью прибежал парнишка из поселка и сказал, что умерла старуха. Я видел эту старую женщину. Несколько раз она выходила греться на солнце.

— Что теперь делать будем? — задумчиво спросил меня Володя. — Надо будет несколько раз упряжку гонять. Все равно всех сразу на тех собаках, что есть, не увезти.

Возле корраля было несколько упряжек, на которых привезли старых и малых из разных семей. За один рейс всех увезти было немыслимо.

Собаки, привязанные за палатками, как будто понимали, что предстоит тяжкая работа. Они тихонько поскуливали и взлаивали, глядя на людей. Ждали своей работы и длинные собачьи нарты с полукруглой дугой впереди. Нарты были у всех совершенно одинаковыми. Их ставили вертикально возле деревьев, к которым привязывали собак. Сбрую — длинный ремень-потяг с прикрепленными по бокам алыками — ременными шлейками, надеваемыми на собак, вешали на этих же деревьях.

Всего двенадцать упряжек. Конечно, всех не увезут за один прием. Здесь народу хватит рейсов на сорок. Да еще надо и мясо увезти, и шкуры, и палатки.

— Давай-ка я пешком пойду, — предложил я Володе.

Он выдержал паузу, ровно такую, чтобы соблюсти приличие и не выразить удовлетворения от такого решения гостя.

— Правильно решил, — сказал он, — можно не спеша дойти. Дорога хорошая. Парень ночью легко прибежал.

Я смотрел, как старый Кайматке заводил животных в загон. Он один неторопливо гнал важенок и прошлогодних телят ко входу, возле которого сидели и лежали пастухи.

Кайматке покрикивал особым голосом, кидал вверх чаат и неуклонно шаг за шагом прижимал оленей к корралю.

Вошла «головка» стада, пастухи с обеих сторон побежали, отрезав оленям путь назад, — и стадо в загоне.

Опять началась обычная работа. С тем же упорством, с каким олени не хотят идти в загон, животные не желают расставаться с сородичами. Пастухи силой, с большим напряжением тянут на чаатах сильных оленух. Женщины сзади подгоняют их, хлещут их прутиками. И с мужчин, и с женщин пот течет ручьями.

Старый Кайматке перехватывает оленуху за рога, каким-то особым образом поворачивает ей шею, и важенка мчится вприпрыжку ко входу в корраль. Вместе с нею такими же прыжками мчится и Кайматке, которому за шестьдесят лет — он уже три года на пенсии. Возле выхода старик отпускает животное, и оно мчится прочь, высоко поднимая ноги.

Сегодня у всех пастухов-оленевладельцев, как четки, свисают с запястий связки разноцветных пластмассовых. пуговиц.

— Зачем пуговицы, Володя?

— Метки на телятах будем ставить.

— Как это?

— В уши будем продевать на капроновой нитке.

— Разве сейчас у вас меток нет для оленей?

— Видишь ли, есть старинные. По ним хозяина не определишь.

— А что же по ним определишь?

— Определишь, какая мать у какого оленя.

Володя сорвался с места и кинул чаат в самую гущу телят, выдернув оттуда своего олененка. Он повалил его и крикнул брату Саше. Саша подбежал и навалился на теленка сверху, прижимая ему голову к земле. Володя проколол бычку ухо иголкой с толстой капроновой леской и буквально пришил к уху красненькую кругленькую пуговку.

— Так какие же метки были раньше? — спросил я Володю, когда он, тяжело дыша, возвратился на старое место у стенки корраля.

— У нас делали метки на ушах. Перегибали ухо сверху или снизу и вырезали ножом уголок. Также отрезали кончики ушей. Можно только одну метку поставить сверху, можно — две сверху, можно две сверху, а одну — снизу. Понимаешь? Очень много комбинаций получается.

Я прикинул. Действительно, если использовать не более трех вырезов на каждой кромке оленьего уха — сверху и снизу — и еще в качестве знака обрезать кончик уха, то можно составить несколько тысяч комбинаций.