Тайна церковной мыши - Анна Васильевна Дубчак
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Скажите, Вера Ивановна, вот вы так часто повторяете «говорят». А кто рассказывал вам все это?
– Да я уж сейчас и не помню, кто именно. Может, и Ирочка покойная говорила. Мы с ней мало общались, сталкивались только в подъезде, разве что обращались друг к другу время от времени чисто по-соседски, знаете, за солью, сахаром. Она была такая росомаха… Ой, извините, пожалуйста. Я хотела сказать, что она была молодая, какая-то слегка безалаберная, деньгами сорила, но была рассеянная и страшно ленивая. Почему, спросите вы, я так считаю? Да потому что ей кайфолом было сходить, к примеру, в магазин, я знаю, что она гоняла за выпивкой или сигаретами, а то и за продуктами нашу консьержку. А та и рада услужить, чтобы получить денежку.
Слово «кайфолом» резануло слух Александра. Он счел, что словечко это артистка вставила исключительно для него, чтобы показать ему, что она молода душой и что разговаривает на языке молодежи. Или же действительно понабралась от своего окружения. У нее наверняка есть дети, внуки. Да и вообще, почему он вообще обратил внимание на это слово?
– Вера Ивановна, пожалуйста, расскажите, что произошло вчера утром с вами лично? Кто приходил? Чем занимались? Особенно меня интересует время с семи до девяти часов утра.
– Ну… – Она надула свои щеки и с шумом выдохнула кислый воздух. В комнате запахло помадой. – Рано утром, точно время не скажу, пришла моя маникюрша Розочка.
– А что это она к вам так рано пришла?
– Честно? Только не подумайте, что она спозаранку пришла делать мне маникюр. Нет, она пришла занять у меня денег. У нее ипотека и куча кредитов, ей так трудно. А женщина она молодая, работящая. А я, знаете ли, уважаю женщин, которые работают и сами себя обеспечивают, не зависят от мужиков. И презираю содержанок! Так вот, я не только в долг ей даю, кстати говоря, практически без процентов – она расплачивается со мной вместо процентов своей работой. Вы только посмотрите, какой шикарный маникюр она мне делает! Я ее и своим приятельницам порекомендовала, и они, знаете ли, очень довольны. А почему вы вообще спрашиваете про Розу? – Она улыбнулась так нехорошо, словно перед ней был какой-то недоумок, цепляющийся за что попало, лишь бы только задавать вопросы.
– В то время, пока убивали вашу соседку Ирину Кречетову, пока рубили ее голову топором, – едва сдерживаясь, чтобы не послать эту противную старуху куда подальше, отвечал Журавлев, – в подъезд из чужих вошла именно ваша маникюрша Роза и находилась в доме все то время, когда происходило убийство.
Крайнова, услышав про «рубили топором», от ужаса даже закрыла лицо руками.
– Но Роза была у меня! Она не могла, господи помилуй, убивать! Я вот всегда думаю, глядя на эти сериалы, где зрителям всегда ясно, что следствие идет по ложному пути, что следователи эти тратят свое время, отвлекаясь на разные пустяки, а самого главного-то не видят!
– Что вы имеете в виду под этим главным? – сдерживаясь из последних сил, проговорил Александр.
– Да то, что ее, скорее всего, убил ее любовник, водитель ее погибшего дяди, потому что она больше ни с кем практически и не общалась. Во всяком случае, к ней никто, кроме него, не приходил. Конечно, они вместе куда-то уезжали, в основном в вечернее время, может, в рестораны или клубы, кто их знает. Но вы найдите его, проверьте его алиби! Я уверена, что он ночевал у нее. Потом, знаете, как это бывает, поссорились, может, этот парень приревновал ее к кому-нибудь, да и убил. Говорите, зарубил топором? Но они ведь богатые люди, могут позволить себе купить хороший пистолет, чтобы не так варварски… Бр-р-р… Может, это и не он… Слишком грубая работа!
Журавлев подумал, что она, говоря про топор, а потом и про пистолет, состроила такую брезгливую мину, словно речь шла о возможности купить хороший дорогой шампунь или деревенский творог, мол, могли бы позволить себе хорошее. Возможно, до нее до конца еще не дошло, что убили реального человека, ее соседку, молодую женщину, которую она видела каждый день, здоровалась с ней, быть может, говорила с ней о погоде или шутила о шустрой консьержке.
– Вы могли бы продиктовать мне номер телефона Розы?
Вот такой скромный улов, подумал Александр, покидая перегруженную старой мебелью и коврами квартиру амбициозной и молодящейся артистки и испытывая при этом облегчение. Вот бывают же такие неприятные женщины! Без сердца и души. До самой смерти, наверное, будет выступать в каких-нибудь районных ДК, петь свои поеденные молью и никому не интересные романсы или приторные песенки из репертуара Изабеллы Юрьевой. «Жалобно стонет ветер осенний…» Эту песенку в исполнении популярной певицы Александр помнил еще со времен своего детства, когда гостил у своей бабушки, обожавшей Изабеллу Юрьеву и до самой смерти жившей в каком-то своем, ею же и обустроенном, сотворенном мире, где она сама и люди, окружавшие ее, говорили на чистом русском литературном языке, где любили поэтов серебряного века, цитировали их постоянно, где суп наливали в супницы перед тем, как подать на стол, где повсюду стояли вазы с цветами, а в шкафу висело штук тридцать пропахших нафталином шифоновых платьев цветочной расцветки. Бабушки давно не было, а мама Александра так до сих пор и не посмела притронуться к вещам в бабушкиной комнате, которая превратилась в страшноватый кусок окаменевшего прошлого и где, как иногда казалось Журавлеву, все еще обитала сама невидимая бабушка, а по ночам где-то тихо пела свои песенки Изабелла Юрьева.
Вот почему он так злился на эту Крайнову – она напомнила ему не желавшую идти в ногу со временем бабушку. Почему старые люди так цепляются за свое прошлое, почему не живут настоящим, не сменят тяжеловесную и давно вышедшую из моды мебель на светлую и легкую икеевскую, не заменят пыльные бархатные шторы или кружевные занавески на удобные и такие функциональные жалюзи? Почему не выбросят свои дурно пахнущие старостью и хозяйственным мылом старые платья
