Шампавер. Безнравственные рассказы - Петрюс Борель

При сем присутствовали господин Авраам Барух, торговец галантерейными товарами, брат Израиля Иуды, и Гедеон Товий, торговец духами в Грассе в Провансе, каковые в этом и подписываются совместно с обеими сторонами».

– А теперь извольте подходить и подписываться, вы сперва, сеньер Эмар де Рошгюд, затем вы, мадемуазель, а там и вы, господа.

В это время служанка Юдифь поставила на стол две огромные вазы, наполненные приготовленным к свадьбе засахаренным миндалем, и разные корзиночки, сундучки и коробки.

Когда родственники и свидетели поставили свои подписи, мэтр Бонавантюр воспользовался своим правом: следуя обычаю, он поцеловал в обе щеки Дину, подносившую ему вазу с угощением, и, запустив туда свою крючковатую руку, прихватил изрядное количество сластей.

Дина и Эмар бросились в объятия Лии и Иуды, плакавших от радости, а потом обняли и всех родственников. Потом Юдифь обошла всех собравшихся, разнося угощения, и каждый брал полными пригоршнями. Обрученные поднесли в подарок женам и дочерям Авраама Баруха и Товия, своим теткам, двоюродным сестрам и подругам коробки с засахаренным миндалем и богатой одеждой, как того требовал установленный в городе обычай.

По окончании церемонии, когда были принесены все поздравления, уверения в любви и дружбе навеки, любезные родственники поднялись, чтобы расходиться; было уже поздно.

– Прощайте, друзья мои, – обратился к ним Рошгюд, – прощайте, я еду завтра в Монтелимар, отец решительно требует моего возвращения. Я постараюсь убедить его усерднейшими мольбами и, стоя перед ним на коленях, надеюсь склонить его к согласию, а заручившись его благосклонностью, вернуться, быть может, с ним в скором времени, чтобы как следует отпраздновать нашу свадьбу. До скорого свидания, и да хранит вас бог в здравии телесном и душевном.

– Прощайте, сеньер Эмар, прощайте, друг наш и брат, прощай, племянник, счастья вам и удачи во всем!

– Прощайте!

– А вы, мэтр Шастеляр, подождите меня, мы пойдем вместе.

– Любезные мои родители, – промолвил тогда Эмар, – так как мне не удастся завтра нанести вместе с Диной свадебные визиты, то вы уж, пожалуйста, извинитесь за меня перед нашими друзьями и передайте предназначенные им угощения и подарки. А теперь мне остается только прижать вас крепко к груди, равно как и Дину, которую я так люблю!

– Ах, зачем же вы уезжаете, Эмар, останьтесь, останьтесь еще хоть на несколько дней!

– Не плачь, Дина, я скоро возвращусь и больше тебя уже никогда не покину по гроб жизни!

– Останься, останься со мной! Меня одолевают мрачные предчувствия.

– Все это глупости, девочка моя.

– Нет, я ощущаю что-то смутное и горестное, меня томит какая-то тоска. Небо не может нас так обманывать.

– Утешься, доченька, – сказал Иуда, – речь идет всего-навсего о нескольких днях ожидания. Подумай об отце нашем Иакове, который у дяди своего Лавана семь лет ожидал Рахили, которую он любил. По несправедливости после семи лет она ему так и не досталась, тем не менее беспрекословно он прождал еще семь долгих лет; и только после четырнадцати лет желаний, обещаний и трудов он получил ее в награду за свое постоянство. Наберись мужества, дочь моя!

– Будь мужественна, дорогая! – повторяла Лия, которая держала ее в своих объятиях и целовала ее заплаканные глазки.

– Отец мой, – сказал Эмар, опускаясь на колени перед Иудой, – отец мой, благословите меня!

Тут Иуда возложил обе руки на голову своего зятя, прочел вслух несколько мест из Библии, произнес несколько молитв по-еврейски, а затем громко добавил:

– Сын мой, благословляю тебя именем божьим, благословляю тебя, как Исаак благословлял Исава;[235] пусть потомство твое будет многочисленным; пусть потомство твое станет племенем и пусть всевышний господь пребудет в тебе и в твоем потомстве! Восстань, сын мой, ты не собьешься с пути, ибо сам господь заступится за тебя и пойдет с тобой.

Эмар заплакал; он покрывал поцелуями руки и седую бороду Иуды, потом наконец вырвался из объятий Дины и Лии, обе плакали.

Эмар не мог больше выдержать.

– Прощайте, прощайте!.. Идем, Шастеляр, живее, идем!..

На набережной при свете фонаря, который нес лакей, можно было увидеть, как сверкнуло несколько золотых монет на ладони Рошгюда; потом в окружавшей их тишине слышно было, как из мошны Бонавантюра Шастеляра вырвался глубокий вздох, мгновенный и звонкий.

VI

Langhimën[236]

Куда пошел возлюбленный твой, прекраснейшая из женщин? Куда обратился возлюбленный твой? Мы поищем его с тобою.

Близился конец июля; прошел почти месяц с тех пор, как Эмар де Рошгюд уехал в Монтелимар и поселился у отца в поместье Дьелефи. Он пообещал своей невесте, что вскоре вернется, однако ничто не возвещало Дине его скорого возвращения. После его отъезда она получила от него только одну-единственную посылку; в ней была коробочка нуги из Монтелимара, ящичек лиственничной манны[238] и бриансонских сосновых орешков и корзиночка восхитительных обварных крендельков с Сенмадленской ярмарки в Бокере. В корзиночку было вложено письмо следующего содержания:

«Прелестная невеста моя, не обижайся, что я обхожусь с тобою, как с девочкой, ведь я люблю тебя, как любят малое дитя! До чего же тяжко мне в разлуке! О, если бы ты была со мной, тогда величественная и дикая природа, что меня окружает и кажется мне такой тяжелой и скучной, оживилась бы сразу и запрыгали бы козочкой, затрепетала бы как овечка. О, я полюбил бы ее, проникся бы ею, если бы твой взор отверз мне душу, сжавшуюся, как еж, если бы твой голос распахнул мне сердце, если бы ручка твоя лежала в моей руке, если бы мистраль этих гор, путаясь в длинных огненно-рыжих волосах твоих, обдавал меня нардовым мирром, который он струит; мы резвились бы беспечно на родных лугах, забирались бы на высочайшие вершины и вместе под одним плащом, заблудившись в тумане, созерцали расстилающиеся у наших ног облачные ковры, мы приветствовали бы бесконечность творения, и тогда бог твой, обитающий на горных высях, явился бы нам… Прости меня, прости, страдание помрачает мне разум… Однако же, не правда ли, это было бы чудесно? Мы бродили бы от Бальмской пещеры до Бриансона, орлиного гнезда; от Сен-Жана-де-Мориена, где водятся медведи, до крепости Вивье, надетой, как шапка, на гордую вершину скалы.

Недавно горец из Монестье продал мне молоденького орленка, это орлица, я вскармливаю ее, чтобы немного развлечься; надеюсь, ты не рассердишься, что ради удовольствия почаще повторять твое сладостное имя я назвал ее Диной. Отца и всех окружающих удивляет такое прозвание, и они расспрашивали меня, желая узнать его происхождение, а я не знаю, что и отвечать им, и отговариваюсь тем, что это просто моя причуда. Славным жителям Дофинэ больше пришлось бы по вкусу, если бы я назвал ее Марго.

С тех пор как я возвратился в Дьелефи, у меня было несколько объяснений с отцом; разговоры эти неизменно приводили к ссорам, а объяснения, как ты сама понимаешь, ровно ничего ему не объяснили. Отец по-прежнему стоит на своем и непреклонен в своем решении. Мне ничем не сломить его дикого упорства. Раздражительность и исступление его только растут. Однако в последнее время, чтобы завоевать мое расположение, он напускает на себя такую мягкость, которая, вообще говоря, ему отнюдь не свойственна. В то утро, когда я приехал к нему, он обошелся со мной ужасно. Гордому его нраву все три мои почтительных просьбы пришлись не по сердцу. Моя настойчивость выводила его из себя, он излил на меня всю свою желчь, кощунствовал и ругал меня. Я хранил молчание, но, подумай только, до чего дошел его гнев: меня, молодого и сильного, этот старик сбил с ног, а когда я стал обнимать его колени, он отпихнул меня от себя.

После этих приступов гнева, на которые у него уходит столько жизненных сил, он совершенно слабеет и весь холодеет, бывает, что он после этого проводит по нескольку суток в постели.

Он нипочем и слушать не хочет о моем союзе с тобой, с еретичкой, цыганкой, как он тебя называет. Все евреи в его глазах – еретики и воры. Сегодня он не только уже грозит лишить меня наследства, но даже собирается заточить меня в темницу в Пьер-Ансиз, в Бастилию, не знаю куда еще, может быть в Гранд-Шартрез. Я почти уже потерял надежду его смягчить, однако недалеко то время, когда я попытаюсь еще раз и, что бы там ни было, вскорости окажусь подле тебя, то ли с его благословением, то ли с проклятием.

Обними крепко Лию, матушку мою, обними крепко доброго отца моего, Иуду, мне более чем когда-либо есть нужда в их благословении.

Что касается тебя, моя Дина, я тебя обожаю, и душа моя взирает на тебя, как на святой ковчег.

Если ты найдешь минутку, чтобы написать мне на досуге несколько слов в утешенье, то направь свою записку не в Дьелефи, где она может попасть к отцу, а в Монтелимар, на гостиницу "Золотая рука", мне ее оттуда доставят».