Двадцатые годы - Лев Овалов

- Вы лучше скажите, что про войну слышно?

- Льгов взят, Фатеж взят, Щигры взяты, Мармыжи взяты, Малоархангельск заберут не сегодня-завтра...

- И все вы врете, - перебивает Славушка.

Егорыч нисколько не обижается.

- Как разговаривает! Что значит молодая поколения! Надоть сестренку проведать...

Возвращается он очень скоро.

- Ничего, еще поживет, только дух от нее...

Надежда подает самовар, Павел Федорович приносит из кладовой мед и чай, сам заваривает, ставит чайник распариться на самовар, сам разливает чай по стаканам.

Егорыч пьет первый стакан торопясь, обжигаясь, второй пьет медленнее, третий совсем не торопясь.

- Паш, а, Паш, они вправду идут. В Моховом уже. Подготовился?

- А чего готовиться? Придут, уйдут...

- Подрубить могут хозяйство. Зерно схоронил?

- А чего его хоронить? Не мыши, не сгрызут.

- А я бы на твоем месте пшеничку в светличку, гречку под печку и овес бы унес!

- Да что они - кони, что ли, овес жрать, овса даже Быстров не забирает, не нарушает хозяйства.

- Так-то так, а я б схоронил! - Егорыч опять заливисто смеется, придвигаясь к племяннику, шепчет ему что-то в самое ухо, Славушка слышит лишь отдельные слова. - Снизки, борки... - Это о жемчужных снизках, что покупала в приданое дочерям Прасковья Егоровна, да пожалела отдать. - Под матрас, под ейный матрас, старуху побрезгуют шевелить... Амбре! - Старик взвизгивает. - Никто как бог, а сам не будь плох...

Егорыч по обыкновению ерничает, но Павел Федорович сосредоточен советами шутов не следует пренебрегать.

Славушка выбирается из-за стола, идет в исполком, он часто туда наведывается, но там все как будто спокойно, занятия движутся своим чередом. Дмитрий Фомич строчит бумажки, а перед Быстровым топчется какой-то старикашка, судя по разговору, - мельник, и Степан Кузьмич убеждает его, что гарнцевый сбор надлежит сдавать государству, и настроен Быстров сегодня даже веселее обычного.

17

Точно кто толкнул его в бок. Славушка открыл глаза. Никого. Спал Петя. Спала мама. Петя сопит, время от времени похрапывает, лицо сердитое, точно серьезные заботы не оставляют его и во сне. Мама спит нежно, раннее утро шелестит за окном, и мамино дыхание сливается с шелестом листвы.

Мальчик соскочил с дивана, - штаны, рубашка, туфли на веревочной подошве, - скользнул в окно и был таков!

Возле исполкома все находилось в движении. Подвод стояло что-то много. Славушка не мог сообразить сколько, да и не пытался сосчитать, мужики и делопроизводители во главе с Дмитрием Фомичом таскали бумаги, всякие там папки и пачки, миру на удивленье, сколько уже накопилось дел, навалом складывали документы в телеги и опять несли.

Мальчик встал меж телег, Дмитрий Фомич не обратил на него внимания. Ни Быстрова, ни Данилочкина, ни Еремеева нигде не было видно.

Он пошел прочь, чувствуя себя очень одиноким, - эвакуируются, а до него никому никакого дела, ему даже эвакуироваться не нужно.

В доме все еще спали, но от коровника шаркала Надежда с ведром, ее сопровождал Павел Федорович, впрочем, не ее, а молоко, обычно коров доила Марья Софроновна, но иногда Павел Федорович жалел жену, не будил, посылал Надежду, в таком разе вставал сам присмотреть за Надеждой, чтоб не отлила Федосею, не отпила сама.

Павел Федорович осклабился:

- Удирают?

- Уезжают.

- Через час здесь от них ни следа.

- Нет, у них здесь еще дело.

- Дело?

- Жечь будут.

- Чего? Бумаги?

- Бумаги увезут, дома.

- Какие дома?

- Кулацкие. Не оставят ни одного хорошего дома, чтоб деникинцам негде квартироваться.

- Брось, не может того быть...

Ничего похожего Славушка не слышал, да и Павел Федорович не поверил ему, но тревога все-таки закралась: а вдруг...

- Поди, поди послушай, - деловито сказал Павел Федорович. - В случае чего прибежишь.

Славушка никуда не пошел, и Павел Федорович успокоился, - значит, и Славушка, если и слышал что, не принял такой угрозы всерьез.

Вера Васильевна тоже встала, она упрекнула сына:

- Ты бы хоть каким-нибудь делом занялся...

Петя собирался на хутор, ему всегда находились дела по хозяйству, но что делать Славушке, она и сама не знала.

Напились чаю - вот уже с год вместо чая заваривали пережаренную морковь, с молоком напиток получался не такой уж невкусный, особенно с ржаным хлебом, с медом, мед подавали в сотах, потом воск собирали и перетапливали.

Петя ушел на хутор. Пешком. Помогать сторожить сад. Яровые яблоки поспели, подростки и девки лазали их воровать днем, ночью боялись собак и дробовика.

Славушка еще раз сходил к исполкому. Дмитрий Фомич сидел на передней подводе. Он опять не заметил мальчика. Обоз с бумагами тронулся и исчез под горой.

Но и для Славушки нашел Павел Федорович дело.

- Не съездишь с Федосеем? Хочу послать с яблоками...

На этот раз Славушке предназначалась роль представителя торгового дома Астаховых, утром Павел Федорович караулил, чтоб Надежда не украла молоко, а теперь направлял Славушку с Федосеем, чтоб тот не прикарманил выручку.

- Смылись твои опекуны, теперь у тебя развязаны руки. Поедешь?

А почему бы и не поехать?.. Веселей, чем сидеть дома.

- Поеду.

Но тут "тук-тук, тук-тук...". Стучит-постукивает култышка дяди Гриши. Он без спроса входит на чистую половину, без спроса открывает дверь в залу.

- Тебе чего? - недовольно спросил Павел Федорович, после эвакуации исполкома Григорий мог прийти лишь от самого себя, можно перед ним не заискивать.

Григорий пошевелил губами:

- Пест, пест...

Приложил палец к губам, подмигнул, показал куда-то себе за ухо.

- Чего? - хмуро переспросил Павел Федорович.

- Мне бы Вячеслав... Николаича! - с усмешкой произнес Григорий. Кролики.

- Чего кролики?

- Разбежались. Не поймать при одной ноге. Помочи прошу у Вячеслав Николаича...

Славушка встрепенулся.

- Пойдем, дядя Гриша.

Выскочил опрометью, Григорий поскрипывал сзади деревянной ногой.

- Да погоди ты, Вячеслав... Славка!

- Ну?

- Степан Кузьмич приказал втихую позвать, в комитет партии созывает.

Славушка ворвался в помещение волкомпарта.

Там находились все комсомольцы, что жили в Успенском, и, конечно, откуда его только черти принесли, всюду успевающий Саплин.

Быстров вошел вслед за Славушкой, стал у стола, невеселыми глазами посмотрел на комсомольцев.

- Товарищи! - сказал он. - Нам приходится временно оставить Успенское. Временно оставить нашу волость без Советской власти. Неизвестно, как скоро придут деникинцы, но вы должны быть готовы. Первое ваше испытание...

В голубых глазах Быстрова отчаяние.

- Мы ушли... - Он поправился: - Уходим. А вы остаетесь. Будете вести себя разумно, деникинцы не обратят на вас внимания. Если случайно услышат о ком-нибудь, что он комсомолец, ответ прост: записывали всех, записали и меня. Но вы коммунисты. Вы стали коммунистами раньше, чем стали взрослыми. Жить надо тихо, но не идти на службу к врагу. Если что понадобится, вам дадут знать. Мы хотим вас сохранить, и вы обязаны подчиниться. У коммунистов еще большая дорога. А теперь - по домам... - Он подходит к каждому и каждому пожимает руку. - Расходитесь. По одному.

- Задержитесь, - говорит Славушке Степан Кузьмич, подходит к двери, закрывает плотнее. - Слушай внимательно. - Глаза все такие же, голубые и печальные, но глядит он в твои глаза и, кажется, читает все твои мысли. Никуда мы не уходим, будем по логам да задворьям скрываться. Тебе - ждать. Все примечай и на ус мотай. Поручения будут, а пока что через день за реку, часов около пяти, на опушке, повыше усадьбы Введенского.

- А меня Пал Федорыч по деревням посылает, - пожаловался мальчик.

- Зачем?

- Яблоками торговать.

- Отлично, - похвалил Быстров. - Поезжай, прощупай настроение, приглядись, кого куда клонит... Веди себя умненько, ни с кем не ссорься, не спорь. Ваш дом обязательно под постой какому-нибудь начальству отведут... Смекнул? Беги!

Теперь Славушке не скоро придется здесь побывать. Стены, выбеленные серой известью, грубка о четырех углах, скамейки... Что хорошего? А грустно...

Возле дома телега, накрытая выцветшим белесым рядном, с впряженным в нее Орленком, старым мерином, на котором нельзя уже ни пахать, ни гулять, можно только не спеша тащиться по деревням.

Федосей сидел на приступке, вытянув ноги по земле.

- Пришел? - незлобиво спросил он, моргая своими собачьими глазками. Пал-то Федорыч бесится, стал быть, не доверяет мне одновча.

Павел Федорович ждал Славушку, яблок в лавке гора, яблоко легкое, яровое, даром сгниет.

- Яблоки набирай чохом, просом или рожью - мера за меру, на яйца гарнец десяток.

Орленок тронул с места иноходью, Федосей на облучке за кучера, Славушка барином на возу.

Семичастная. Народу на улице нет. Но Федосей откидывает рядно и... поет. Тоненьким сдавленным фальцетом:

Ой, полным-полна моя коробушка,