Плакат в окне Сиднея Брустайна - Лорейн Хэнсберри

Сидней (внезапно, без предупреждения — очная ставка. Настоящая). Они теперь хотят наложить лапу на мою газету, так ведь, Уолли?

Уолли (сбит с толку; он предпочел бы открыть огонь со своих позиций). Ты не понимаешь. Никто ничего не хочет… Слушай, я сказал, что тебя не купишь и нечего рассчитывать…

Сидней улыбается и отвечает кивком на каждую его фразу.

Мне удалось втолковать им, что… В общем, все по-прежнему. Про- должай в том же духе, вот и все.

Сидней. А, понятно! Значит — рецензии о выставках и спектаклях, миленькие фотоочерки: «Снегопад на причудливых уличках Гринвич-виллидж»…

Уолли. Вот-вот!

Сидней. А все прочее в мире — оставить вам?

Уолли. Я тебя не подводил, Сид, ты сам себя подвел, и это тебе урок — сиди-ка ты в своих горах со своим банджо и книгами и не рыпайся.

Сидней. А если я не уступлю?

Уолли. Сидней, я говорю с тобой как друг.

Сидней. А если я не уступлю?

Уолли (это у него вырывается почти невольно). Тогда твоя газета не продержится и полгода.

Сидней (с удивлением — искренним удивлением). Уолли, разве ты не знаешь, в какой дом ты пришел? На тебя не дохнула смерть, когда ты входил в дверь? Что с тобой, Уолли? Нынче ночью, пока я лежал на этом диване, как бревно, молодая женщина, которая пыталась согласиться с тем, с чем согласился ты, покончила с собой вон там, в ванной. Думаешь, эта ночь меня ничему не научила? Капитуляция в любом ее виде может убить! Каждый раз, когда мы говорим «живи и не мешай жить другим», — празднует победу смерть!

Уолли. Ты что хочешь этим сказать?

Сидней. Что я буду воевать с тобой, Уолли. Что ты вынудил меня занять позицию. Вынудил, в конце концов, хотя я этого меньше всего хотел. Мало быть просто не за тебя. Когда Глория отравилась… (К Айрис.) Прости, милая, я должен это сказать… Когда Глория отравилась, мне пришлось понять, что я— против тебя. И клянусь тебе, Уолли: я против тебя и всей твоей машины. А ты бы вот о чем потревожился: многие из нас сегодня опять выйдут на улицу. Только на этот раз — благодаря тебе — мы будем закаленнее, циничнее, жестче, нас труднее будет обмануть и поэтому труднее от нас отделаться.

Уолли (с пылом несправедливо обиженного). Слушай, да от тебя просто разит наивностью!

Айрис (вдруг поворачивается к нему). Вопрос в том, Уолли, чем разит от тебя.

Сидней (обращается к Уолли. но слова его предназначены для Айрис). Я тебе скажу, чем от него разит: от него разит соглашательством. Пресмыканием перед Силой и орудиями Силы… Столько со мной всякого случилось! Я люблю свою жену — я хочу вернуть ее. Я любил свояченицу. Я хочу, чтобы она была жива. Я… я люблю тебя — я хотел бы, чтобы ты стал честным человеком. Но все сложилось так, что это вряд ли возможно. То, что всех нас пришибло, исковеркало, — оно здесь, вокруг нас… (внезапно вскидывает руки, точно придавая своим словам буквальный смысл) в самом воздухе! Эта жизнь, этот вихрь безумия, который, по-твоему, мы должны принимать и поддерживать, — он искалечил моих друзей… он причина тому, что опустели вот эти комнаты и даже моя постель. Твой мир! Чтобы жить и дышать, я должен драться с ним!

Уолли (берет шляпу, качает головой). Ты роешь себе яму, Сидней…

Сидней. Значит, мне нужно поскорее сказать обо всем своим читателям — пока я еще могу…

Уолли (к Айрис, как к союзнику, разводя руками). Это что, он всерьез?..

Айрис медленно кивает, затем пожимает плечами: что с ним поделаешь!

Уолли оборачивается к Сиднею, с искренним удивлением.

Слушай, ведь ты — дурак!

Сидней. А я всегда был дураком. (Встречается глазами с Айрис.) Дураком, который верит, что смерть — это плохо, а любовь — хорошо, что земля вертится и люди меняются с каждым днем, что реки текут и люди хотят жить лучше, что цветы пахнут, а мне сегодня страшно больно, и боль — это отчаяние, а отчаяние придает силу, которая может сдвинуть горы…

Уолли (смотрит то на него, то на Айрис; еле скрывая злость на этих «младенцев»). Сообщите, где и когда похороны, ладно? Я пришлю цветов. (Надевает шляпу, замечает плакат, взглядывает на обоих и выходит.)

Айрис встает.

Айрис. Я поняла, чего мне хотелось уже давно. Так давно, Сид. Чтобы ты опять стал самим собой. Я хочу вернуться. Хочу вернуться домой, но…

Сидней. Не надо, девочка, потом скажешь.

С огромным напряжением воли, собрав все свои силы, Айрис захлопывает дверь в ванную, словно дверь в Прошлое, но на секунду застывает, словно пронзенная болью, затем подходит к Сиднею, сидящему на диване.

Айрис (глядя на свои руки, медленно поворачивает их ладонями вверх). Когда она была маленькая… у нее были пухлые розовые ручонки… она, бывало, перепачкается, и я их терла губкой. И я ей говорила, что это рыбки, а я рыбная торговка, вот сейчас их вымою и понесу продавать… Ей было щекотно, и она так смеялась, смея… (Она захлебывается рыданиями; Сидней обнимает ее, и от этого молчаливого прикосновения она уже плачет, не сдерживаясь.)

Сидней. Да… плачь, родная, плачь. Вместе будем плакать. Это так нам нужно — снова дать волю чувствам… Горе закаляет, Айрис, девочка моя…

Они сидят неподвижно, изнеможенные, обессиленные…. а комнату постепенно заливает ясный, утренний свет.

Занавес

Примечания

1

Страх (нем.).

2

Театральный журнал.

3

Тем самым (лат.).

4

Улица в Нью-Йорке, на которой находится несколько театров.