Христофор Колумб - Йоханнес Йенсен

И вот, после многовекового перерыва Лесовику предстояло встретиться со своим братом Ледовиком, с тою частью человечества, которая не ушла, но осталась на севере, то есть с потомками Младыша[25]. Узнают ли они друг друга? Какова будет встреча?..

Таково было положение дел в тот день, когда Колумб высадился на Гуанахани.

Но это не было первой встречей. Несколько веков тому назад на этих берегах уже побывал человек, оставивший глубокие следы в жизни населения и сам оставшийся жить в легенде о «белом боге». Ему еще продолжали поклоняться под именем Кецалькоатля; о нем здесь и пойдет речь.

Появился он один и очень скромно, приплыв в одноместном челне из выдолбленного древесного ствола; появился без всякой пышности в одежде, прикрытый звериными шкурами, но его внешность, характер и способности возбуждали по мере своего проявления всеобщее изумление и завоевали ему то место, которое впоследствии он занял в народной памяти, как «белый бог».

Он был белый и ничуть не походил на обыкновенного человека, каким его представляли себе туземцы по собственному темнокожему подобию; он был бледнолицый и бледнокожий, что вначале даже пугало с непривычки; и глаза у него были светлые, как небо; да и нос не приплюснутый, с широко открытыми ноздрями, каким полагается быть человеческому носу, а узкий, торчком, похожий на клюв с опущенными книзу ноздрями. Но замечательнее всего были его волосы – светлые, как солнечное сияние; издали положительно казалось, что он носит на плечах солнечные лучи. «Солнце! Солнце!»—закричали они, увидев его впервые, и пали ниц перед ним. Единственной помехой к немедленному дружественному сближению его с туземцами была их боязнь к нему приблизиться. Борода у него тоже была светлая, длинная и густая; не два-три волоска, как у всех простых смертных, которые обычно выщипывали и эти жалкие волосенки, но целый лес, спускавшийся с лица на грудь. Цвет бороды скорее был белый, чем желтый, – человек был уже не молод. Голова же на солнце казалась покрытой золотою пылью, которую находили туземцы в речном песке; золото и стали считать священным потому, что оно напоминало его солнечную голову. Роста он был высокого, силы же его никто не знал, потому что никому и в голову не приходило померяться с ним. Сам он, как показало время, никому не желал зла, и в этом, как во всем прочем, был не похож на других. Лишь когда он решил остаться среди них и стал обнаруживать свои сверхъестественные способности не на пагубу, а, наоборот, на благо всех окружающих, поняли они его и стали оказывать ему величайший почет и уважение, какие подобают воплощению самого солнца, спустившемуся на землю дышать и жить с детьми праха.

На вопросы, откуда он и кто, он указывал на восток и на север, как раз на место восхода солнца – как все и ожидали заранее. Но когда кто-нибудь, собравшись с духом, допытывался, как его имя, он отвечал с улыбкой, которая могла означать и то, что им не следует знать этого, и то, что он говорит им правду, отвечая: Гость. Позднее, когда он уже покинул страну, стало понятным, что он хотел этим сказать. Встретившие его детьми успели состариться за время его пребывания на острове, сам же он нисколько не постарел, и было совершенно невозможно предположить, что он может умереть. Его называли Кецалькоатль, что означало: «птица и змея»; был в этом имени и намек на ветер и на молнию, которыми он, по общему мнению, повелевал. Он умел вызывать огонь и был вообще более сведущ в этом искусстве, нежели думали многие, но никогда не злоупотреблял своею властью. Для него воздвигли храм и трон, украсили его голову великолепными зелеными перьями – целым воздушным сооружением самой роскошной зеленой окраски, достойной божества.

Человек, которому оказывали все эти почести, был не кто иной, как Северный гость[26], который обогатился здесь еще одним новым переживанием – воссел на божественный престол и возложил на свои рыжие кудри венец из птичьих перьев; украшение было не из тяжелых, а пересудов ему нечего было бояться в такой отдаленной стороне, поэтому он и не подумал отказываться, когда туземцы приступили к нему с просьбами возложить на себя венец. Зато он отказался от кровавых жертв, которые ему собирались принести, и не принимал вообще никаких даров, кроме цветов и плодов, что повело к установлению жертвоприношений, дотоле неведомых в стране, и резко разграничило религиозные представления на старые и новые. Но об этом после.

Сначала надо рассказать, каким образом Северный гость добрался сюда. Самый путь был долог, но ни с какими особенными приключениями не сопряжен; надо было только иметь в запасе время, да быть страстным мореплавателем,

как Северный гость. И было это как раз в те времена, когда он, пережив всех своих близких, тщетно искал их в дальних краях, искал тот блаженный остров умерших, где надеялся встретиться с ними. Сам он ведь не мог умереть, пока не догорит свеча, данная ему его матерью Гро. Но он так и не нашел блаженного острова. Поискав его на юге, о чем рассказано в книге о Северном госте, он направился на запад, где солнце садится, как бы давая этим намек, что там именно и надо искать царство умерших. Он не надеялся в своем утлом челне переплыть огромный океан, омывающий Европу; но, как опытный моряк берегового плавания, он хорошо знал, как далеко можно заехать, если, не жалея времени, плыть, держась линии берегов или вверх по течению рек; он таким образом объездил ведь все известные страны Европы и проник в глубь еще никому не ведомых до него; этим путем решил он добраться и до края блаженных.

Сначала он направился на север вдоль берегов Норвегии: кормился он, по своему обычаю, в пути рыбной ловлей и, по обыкновению, не спешил; иногда на целые годы задерживался в местах, где ему нравилось, а иногда, когда его влекло вперед, продолжал свой путь безостановочно и проходил подряд большие расстояния, никогда, однако, не теряя из виду далекую цель своего путешествия. С норвежских берегов он в ясную погоду различал далеко в море, в западном направлении, Шотландские острова, и однажды летом, в тихую погоду отважился сделать переход до них. От тех островов он доплыл до Фэрских[27], следуя за летящими туда птицами, а затем добрался и до Исландии; это были смелые переходы; море в этих краях было черное и сердитое, подолгу не видно было берегов; но еды всегда оказывалось вдоволь для терпеливого рыболова – в глубоких водах водилась широкоротая треска – и не чувствовалось одиночества: большие стада китов ныряли в волнах, и тысячные стаи морских птиц оживляли шхеры. Старик ужинал птичьими яйцами у костра на каком-нибудь необитаемом острове, среди океана, засыпал на мягкой траве, приветствовал утреннюю зарю одинокой песней и, весело потирая руки, вновь усаживался в свой челн, чтобы вновь отдаться на волю зыблющих его волн.