Веласкес - Мария Дмитриенко

К голосу валенсийского епископа присоединились архиепископ толедский и премьер-министр короля герцог Лерма. Изгнание было решено. Около миллиона самых трудолюбивых людей страны были вынуждены оставить родные места потому, что их заподозрили в неискренности религиозного верования. Повеление было обнародовано в 1609 году. Всем «неверным» предписывалось в трое суток собрать свои пожитки и двинуться к приморским городам, где их ждали суда для отправки в Африку.

Здесь художнику не нужны были книги. Он слишком многое знал о «гуманизме» тех соотечественников, которые поклонялись единому богу своих каменных сердец — золоту.

…Великий плач разносился по долине. И столько скорби, столько сердечного рыдания, столько горечи слышалось в обращенных к земле своих предков речах старого магометанина, что даже испанцы застыли, пораженные:

«Прощай, земля наша! Прощай, Андалузия, бедствие постигло тебя! Прощайте, места, где были мечети, а ныне стоят церкви! Мы оплакиваем тебя, наше отечество!

Только перед тобой мы можем преклонить колени! Прости и прощай!»

В последний раз с невыразимой скорбью мориски смотрели туда, где в лучах заходящего солнца, словно сгорая, полыхали золотым огнем воздвигнутые ими замки и мечети, где оставалась их земля, их любимая, но неблагодарная и жестокая родина, украшенная творениями рук предков и их руками. Все, что дал их племени аллах — умение и мастерство, — они вложили в чудесный город, белевший позади. А солнце все быстрее уходило за край горизонта. Надвигались серые полчища туч, опускалась черная, как безнадежность, ночь. Увял красный цветок в волосах чернокосой красавицы, а ее глаза, полные слез, смотрели на оставленный город. Рядом стоял мужчина с высоко поднятой головою. Бывают в жизни минуты, когда страшные удары судьбы, вместо того чтобы сломить человека, убить в нем мужество, вызывают необыкновенный подъем духа, так и случилось с этим человеком. Он еще будет бороться за жизнь и ни за что не уступит.

Гасли последние лучи могучего светила. Зелень вдали уже почти не видна. А впереди еще длинный путь, усталость и неизвестность. Плакали люди, прощаясь со своею родиной. Даже на лицах некоторых испанцев из конвоя можно было прочесть что-то похожее на сострадание, хотя у людей с закованными в сталь католической веры сердцами не должно быть жалости. Приказ короля превыше всего! Нет, не могли ужиться рядом и вместе существовать крест и полумесяц. Испания, где религиозный фанатизм поднялся над свободой совести, изгоняла своих нелюбимых детей, а ведь впереди ее ждала не лучшая участь. Материальный и духовный упадок, приведший впоследствии страну в плачевное состояние, от которого она не могла никогда более оправиться, вырисовывался все явственнее.

Если бы Веласкеса в тот день спросили, видел ли он, как уходили мориски, как шли они к сожженной солнцем африканской пустыне, где их ожидали пески, слезы, печаль и тоска, он именем Христовым поклялся бы, что видел. Художник глубоко проник в то, что от других навсегда скрыли прошедшие годы и что упорно замалчивали слуги короля и церкви — жестокую несправедливость испанского абсолютизма к другому народу.

Такою он и напишет свою картину. Ведь для того чтобы полотно ожило, нужно дать ему частичку великого бытия, а чтобы оно выдержало суровое испытание столетий, нужна правда. Только правда, жестокая и ничем не прикрытая. Пусть за стенами бушует холодный ветер, пусть стучит в окна тощими ветвями деревьев, которые словно предостерегают от чего-то, — он будет писать.

День за днем шла работа. А мастер тем временем думал. Думал о том, что настанет день, когда на земле исчезнут все границы, границы государств, веры — все, разъединяющее людей. И великая братская всепобеждающая любовь друг к другу объединит человечество. Не будет ни победителей, ни побежденных На земле будет жить невооруженный Человек, без копий и вот этих блестящих серебром лат. Тогда люди поймут художника, поймут его картину и оценят.

Через несколько дней все в той же мастерской усталою рукой великий мастер ставил кистью последние штрихи. На полотне были изображены изгоняемые мориски. Кисть послушно написала: «Веласкес, 1627 год».

Впереди был высочайший суд.

…Белые покрывала, наброшенные на все четыре полотна, скрывали от любопытных взоров творения художников. Дон Крещенци поднял руку с зажатым между пальцами платком. Мгновение — и платок белою чайкой опустился на поднос. Слуги сдернули покрывала. Из уст присутствующих вырвался возглас изумления. Все полотна были превосходны и несли отпечаток таланта и большого труда. Но о том, чтобы их сравнивать, не могло быть и речи: картина Веласкеса затмевала все.

В центре полотна возвышалась на коне фигура короля Филиппа III, вооруженного прекрасным оружием. Властным жестом руки, в которой был зажат жезл, он указывал на толпу плачущих мужчин, женщин и детей, которых взяли в тесное кольцо закованные в железо воины. Вдали, составляя фон картины, виднелось несколько повозок и кораблей, на которых изгнанные должны были отправиться в путь. По правую руку от его величества находилась Испания, представленная в образе величественной женщины, сидящей у порога большого здания. В одной руке у нее были щит и копье, в другой — шпага.

Король выжидательно посмотрел на жюри. Те, кто был ближе к трону, уже знали его мнение. По залу шепотом передавали слова, сказанные королем о картине самого молодого из участвующих в конкурсе: «Sui generis»[27]. Но разве и без того не было ясно, кто победитель?

Мастерство, с каким была написана картина, покорило видавших ее. Но было в ней и другое — великий смысл, открытый человеку посредством красок. Невольно приосанивались сеньоры, глядя, как их собратья «очищают» страну от неверных. Это не могло им не нравиться. Но другое замечали в ней иные обитатели двора — королевские слуги, сердцем понявшие изображенное тут горе.

Картину Веласкеса было решено поместить в Альказаре в Зале Зеркал, где висели полотна Тициана и Рубенса. Художника ожидали заслуженные награды. Должность хранителя королевской двери считалась при дворе высокой, многие рыцари добивались чести ее получить. Но обычаи испанского двора были своеобразны. Дело в том, что в списки на получение жалованья имя человека заносилось лишь в том случае, если он принадлежал к числу низших служащих двора. Выход был найден: в расчетных книгах против фамилии Веласкес было написано «Брадобрей» и соответствующая этой должности сумма жалованья. Кроме всего, ему дали особый паек, который составлял ежедневно 12 риалов (на нужды стола).

Победа, несомненно, обрадовала художника. Но к сладости примешивалась горечь. «Брадобрей» — это давало повод для новых насмешек. Рыцарское чувство было ущемлено.