Верный садовник - Джон Ле Карре

Последнее путешествие Тессы оказалось не таким уж гладким, но ни Вудроу, ни Глория, пожалуй, и не хотели, чтобы это событие ничем им не запомнилось. Оба молчаливо полагали, что и здесь не должно обойтись без непредсказуемости, свойственной всей ее жизни. В доме Вудроу в тот день встали рано, хотя причин для раннего подъема не было никаких, разве что Глория глубокой ночью вспомнила об отсутствии у нее темной шляпки. Телефонный звонок на рассвете позволил выяснить, что у Элен их две, но обе в стиле ретро, из двадцатых годов, чем-то напоминающие шлемы летчиков. Глория пожелала взглянуть на одну из них, и вскоре «Мерседес» греческого посольства доставил черную шляпку в пластмассовом контейнере от «Харродза».[27] Шляпку Глория возвратила, отдав предпочтение черному кружевному шарфу матери, который могла накинуть, как мантилью. В конце концов, указала она, Тесса была наполовину итальянкой.

— Это же Испания, дорогая, — возразила Элен.

— Отнюдь, — стояла на своем Глория. — В «Телеграф» написали, что ее мать — тосканская графиня.

— Я про мантилью, дорогая, — терпеливо поправила ее Элен. — Боюсь, их носят в Испании, а не в Италии.

— Все равно ее мать была чертовой итальянкой, — фыркнула Глория… чтобы перезвонить через пять минут и извиниться, списав взрыв эмоций на напряжение.

Потом мальчики Вудроу отправились в школу, сам Вудроу — в посольство, а Джастин, в темном костюме и при галстуке, болтался в столовой, твердя о том, что ему нужны цветы. Не из сада Глории, а из его собственного. Желтые пахучие фризии, которые он выращивал для Тессы круглый год и которые всегда ждали ее в гостиной, когда она возвращалась из поездок. Он хотел, чтобы на гробе Тессы лежали как минимум две дюжины фризии. Дебаты о том, как их добыть, прервал звонок из найробийской газеты, собирающейся опубликовать сообщение о том, что тело Блюма найдено в русле сухой реки в пятидесяти милях к востоку от озера Туркана. Редактор спрашивал, знают ли об этом в посольстве. «Без комментариев!» — рявкнула Глория, швырнув трубку на рычаг. Но разволновалась и никак не могла решить, сказать ли об этом Джастину сразу или после похорон. Несколько успокоил ее звонок от Милдрена, раздавшийся пять минут спустя. Он сказал, что Вудроу сейчас на совещании, а слухи о найденном теле Блюма не подтвердились: тело, которое какие-то сомалийские бандиты хотели продать за десять тысяч долларов, пролежало в песке сто, а может, и тысячу лет, и не затруднит ли ее подозвать к телефону Джастина?

Глория подвела Джастина к телефону и оставалась рядом, пока он говорил: «Да… Меня это устроит… Вы очень добры… Я, конечно же, успею подготовиться… Нет, благодарю вас… Не надо встречать меня по прибытии (этим он совсем заинтриговал Глорию). Я сам обо всем договорюсь». А положив трубку, Джастин попросил разрешения, очень уж подчеркнуто, учитывая все, что она для него сделала, остаться в столовой одному, чтобы позвонить своему адвокату в Лондон. В последние дни он проделывал подобное дважды, не посвящая Глорию в подробности этих переговоров. Естественно, она тут же выполнила его просьбу, вышла из столовой, чтобы занять место у раздаточного окна на кухне, но обнаружила там убитого горем Мустафу, который по собственной инициативе принес корзину желтых фризий, сорванных в саду Джастина. Обрадованная тем, что у нее появился достойный предлог, Глория вернулась в столовую, надеясь ухватить хотя бы часть разговора, но Джастин, когда она открыла дверь, уже клал трубку на рычаг.

И внезапно, хотя времени прошло не так уж и много, начался жуткий цейтнот. Глория успела одеться, но не накрасилась, никто ничего не поел, про ленч все как-то забыли, Вудроу ждал на подъездной дорожке в «Фольксвагене», Джастин с охапкой фризий стоял в прихожей, Джума совал всем под нос тарелку с сэндвичами с сыром, а Глория никак не могла решить, завязать ли мантилью под подбородком или набросить концы на плечи, как делала ее мать.

Устроившись на заднем сиденье минивэна между Джастином и Вудроу, Глория наконец-то призналась себе в том, о чем Элен твердила ей несколько дней: она по уши влюбилась в Джастина. Такого не случалось с ней уже бог знает сколько лет, и сама мысль о его возможном отъезде причиняла жуткую боль. Но, с другой стороны, как Элен и указывала, с отбытием Джастина у нее определенно прояснится в голове и она сможет нормально выполнять супружеские обязанности. А если вдруг возникнет ощущение, что разлука только усиливает тоску, резонно заметила Элен, на этот счет Глория всегда могла что-то предпринять по приезде в Лондон.

По пути через город Глории показалось, что колдобин на дорогах в последнее время заметно прибавилось, и она очень уж отчетливо ощущала тепло бедра Джастина, прижатого к ее бедру. Поэтому, когда «Фольксваген» остановился у похоронного бюро, в горле Глории уже стоял комок, платочек, который она сжимала в ладони, намок от пота, и она более не знала, с кем прощается, Тессой или Джастином. Дверцы открыли снаружи, Вудроу и Джастин выпрыгнули из кабины, оставив ее на заднем сиденье одну, в компании с Ливингстоном за рулем. «Журналистов нет», — с облегчением отметила она, изо всех сил стараясь взять себя в руки. Или пока нет. Через ветровое стекло она наблюдала, как двое ее мужчин поднимаются по ступеням одноэтажного гранитного здания, в свесах крыши которого чувствовалось влияние тюдоровской эпохи. Джастин, в идеально сшитом костюме, с аккуратно причесанными черными, тронутыми сединой волосами, хотя она никогда не видела его с расческой, сжимая в руках фризии, шагал походкой кавалерийского офицера, чуть выставив правое плечо вперед. «Почему теперь Джастин всегда первый, а Сэнди плетется в кильватере? Почему в последние дни в поведении Сэнди столько раболепия, почему он так похож на вышколенного дворецкого? — печально спрашивала она себя. — Пора и ему купить новый костюм. В этом, из саржи, его могут принять за частного детектива». Они исчезли в холле.

— Надо подписать бумаги, — командным голосом сообщил ей Сэнди, прежде чем спрыгнуть с заднего сиденья. — Разрешение на предание тела земле и все такое.

«Почему он вдруг повел себя так, словно мое место на кухне? Или он забыл, что именно я устраивала эти чертовы похороны?» У бокового входа в похоронное бюро собрались одетые в черное носильщики. Ворота открылись, из них выкатился черный катафалк, с надписью «КАТАФАЛК», белыми буквами высотой в фут, на борту. Меж черных пиджаков мелькнули светло-коричневое полированное дерево и желтые фризии, и гроб исчез в чреве катафалка. Должно быть, они скотчем закрепили цветы на крышке, иначе как фризии могли бы удержаться на ней? Джастин все продумал. Катафалк выехал на дорогу, увозя и гроб, и носильщиков. Глория всхлипнула. Потом высморкалась.

— Это ужасно, мадам, — с переднего сиденья откликнулся Ливингстон. — Просто ужасно.

— Именно так, Ливингстон, — ответила Глория, довольная тем, что есть с кем перекинуться словом. «Скоро на тебя будут смотреть десятки глаз, женщина, — строго напомнила она себе. — Пора взбодриться и являть собой пример». Задние дверцы раскрылись.

— Все в порядке, девушка? — спросил Вудроу, усаживаясь рядом. — Они — молодцы, не так ли, Джастин? Такие участливые и настоящие профессионалы.

«Не смей называть меня девушкой», — в ярости ответила Глория, но не вслух.

Войдя в церковь Святого Андрея, Вудроу оглядел присутствующих. Бледные Коулриджи, за ними Донохью и его странная жена Мод, которая выглядела как бывшая хористка «Гейети»,[28] переживающая не лучшие времена, рядом — Милдрен, он же Милдред, и худосочная блондинка, с которой он, по разговорам, делил квартиру. Присутствовали, разумеется, чуть ли не в полном составе и члены «Мутайга-клаб». По другую сторону прохода Вудроу увидел десант сотрудников «Мировой продовольственной программы» и еще один, африканских женщин, частью в шляпках, частью в джинсах, но все с воинственным блеском в глазах, фирменным знаком радикальных друзей Тессы. За ними стояла горстка печальных молодых людей и женщин, первые — с ухоженной трехдневной щетиной, вторые с покрытыми головами. Вудроу, после короткого раздумья, пришел к выводу, что они работали в той же бельгийской организации, что и Блюм. «Появятся ли они здесь неделю спустя, когда будут отпевать Блюма», — со злостью подумал он. К ним же жались слуги Куэйлов, незаконным путем проникшие в Кению. Мустафа, Эсмеральда из Южного Судана, однорукий угандиец, имени которого Вудроу не знал. А в первом ряду, горой возвышаясь над своим субтильным маленьким мужем, стояла разряженная, с волосами морковного цвета, «дорогая Элен», сверкающая бабушкиными драгоценностями.

— Как, по-твоему, дорогая, надевать мне драгоценности или это будет чересчур? — пожелала она узнать у Глории в восемь утра. Та, не без злорадства, посоветовала не скромничать.