Все, что вы хотели, но боялись поджечь - Анна Козлова

— Первая любовь? — по щекам Смоляка потекли слезы.

Я тоже расплакалась. Мы обнялись и рыдали в кровати в пять утра. Так продолжалось минут десять, а потом я сказала:

— Принеси сюда водку, я, пожалуй, тоже нажрусь.

В 18.13 я вынимаю из ушей наушники, чтобы слышать, что происходит. Глаша Пастухова встает из-за своего стола со словами: «Я бы, может, и поработала еще, но… не могу!» — и начинает променад по open space. Вечерами у нас воцаряется напряженная, но вполне целомудренная атмосфера. В течение дня ты выслушиваешь такой шквал сексуальных намеков, что просто перестаешь на них реагировать. Становишься настоящим мастером словесной игры, этакого бессмысленного, но забавного пинг-понга, мгновенно переводящего любое общение на секс. Вот как сейчас, например.

Левин, потягиваясь, берет из лежащей на его столе пачки сигарету и провозглашает:

— Пойду я покурю.

— Женя, — говорю я, — возьми меня!

— Взять тебя? — с нажимом на первое слово переспрашивает Левин.

— Курить, Женя!

После перекура с Левиным я возвращаюсь на свое место и обнаруживаю там Глашу с массажной щеткой в руках.

— Не надо смотреть с таким страхом на это… — Глаша угрожающе замахивается щеткой. — Живержеева, я решила заплести тебе косички!

— Ура! — Я с готовностью сажусь в кресло и распускаю волосы.

Глаша принимается их тщательно расчесывать, она у нас настоящий мастер косичек. Может заплести и корону, и колосок, и вообще все что угодно.

— А потом мне! Можно, да? — просит Анька.

— Можно, — благосклонно говорит Глаша и начинает заплетать мои волосы.

Заслышав будуарные разговоры, из-за стенки выходит Самолетов.

— Что тут у нас? — интересуется он, глядя на меня с каким-то опасливым восхищением. — Косички?

— Вообще-то мы с тобой не разговариваем, — отвечает Глаша, — но если ты хочешь хоть чуть-чуть загладить свою вину, сходи к Даше и попроси у нее резинки от денег. Мне нужны резинки.

— Резинки? — вступает Левин. — У меня, кажется, есть.

Дима с выражением кристального недоумения на лице идет к Суховей за резинками. Через минуту он возвращается, аккуратно кладет рядом с клавиатурой целый моток и осторожно спрашивает, снова глядя на меня:

— А почему вы со мной не разговариваете?

— Он еще спрашивает! — Глаша закончила одну косичку и принялась за вторую. — Сиди ровно! — прикрикнула она на меня.

— Саш…

— А что ты нас разогнал? — говорю я. — Еще таким тоном! «Девушки, у меня много работы! Устройтесь санитарками в психушку!»

— Но… — Самолетов покраснел, как будто признавался в чем-то неприличном. — У меня и правда много работы было… Ну, прости меня…

— Прости-те, — поправляет Глаша. — Такое ощущение, что, кроме Живержеевой, здесь никого нет.

— Дима! — снова подает голос Левин. — Не связывайся с Живержеевой! Она тебя погубит!

Все смеются. Я нахожу в себе силы для достойного ответа Левину.

— Дима, — говорю я, — не слушай Женю, он просто ревнует.

— Еще как ревнует! — не отрываясь от телефонного разговора с Ижевском, вставляет Лиза Морозова.

— Да, Дим, — Глаша кокетливо осматривает наведенную на моей голове красоту, — когда ты в отпуске был, он отсюда просто не вылезал. Люба с Анькой уже не знали, как его отогнать.

— Вот… — Дима грустно разводит руками. — Еще друг называется…

— Дружба дружбой, — смеется Левин, — а Живержеева врозь. Тем более, Дим, давай смотреть правде в лицо: мы с ней люди образованные, книжки читали, а ты… О чем ты с ней говорить-то будешь?

— А вы не подеретесь? — с интересом спрашивает Аня.

— А зачем мне с ней говорить? — Самолетов присел на краешек моего стола, видимо, чтобы лучше видеть Женю. — И так справлюсь.

— Ну, Бог тебе в помощь, Дима, — Левин пораженно разводит руками, — справиться с Живержеевой…

Я закрываю почту и перевожу компьютер в режим сна.

— Спасибо мальчикам за представление, а девочкам за красоту, — говорю я, бросаю мобильный в сумку и встаю из-за стола. — Я, пожалуй, пошла.

Я выхожу из офиса и иду к машине. Нахожу в сумке ключи, нажимаю на брелок сигнализации, и мой автомобиль мигает, приветствуя хозяйку.

— Привет, дорогой, — говорю я, вставляя ключ в зажигание, — как ты? Все хорошо?

Не скрою, я частенько разговариваю с машиной, но мне кажется, мой случай все равно не такой тяжелый, как у Любы, которая общается со своей сумкой. Я выезжаю на Третье кольцо, которое в этот тревожный для Москвы час удивительно свободно. Небольшой затор случился только после съезда на Большую Филевскую улицу, там была авария. Я позвонила Смоляку.

— Привет, моя хорошая! — отозвался он после третьего гудка.

— Привет! — сказала я. — Как ты поживаешь?

— В глобальном смысле хуево, но я уже не обращаю на это внимания. Когда ты приедешь в Питер?

— На ближайшие праздники, — обещаю я, — когда будет три выходных. Обязательно приеду.

— Давай, — одобряет Смоляк, — я с новым мальчиком познакомился, тебе будет любопытно… Он жутко красивый.

— Да ну?

— Правда! И к тому же он би.

— Ты готов уступить по дружбе? — смеюсь я.

— Тебе — все что угодно.

— Ок, теперь я точно приеду. Все, целую.

— Пока! — говорит Смоляк.

Дома я раздеваюсь, смываю косметику, пью чай и персен. Я ложусь в кровать и читаю десять страниц крайне полезной психологической книги «Бегущая с волками». Перед тем как выключить свет, я вдруг обращаю внимание на диск с фильмами Романа Полански, который уже три месяца лежит на тумбочке. К своему стыду, я не видела ни одного фильма Романа Полански, кроме «Горькой луны». Но я не хочу смотреть другие. Мне просто неинтересно.

ЧЕТВЕРГ

В 8 утра звенит будильник. Я перевожу его на повтор, но не дожидаюсь второго сигнала и встаю. Я иду в ванную, умываюсь, чищу зубы и причесываюсь. Закончив с этими процедурами, иду на кухню и ставлю на плиту чайник. Сегодня я, пожалуй, поджарю себе яичницу.

Я взгромождаю на конфорку сковородку, бросаю в нее кусочек сливочного масла и смотрю, как оно плавится. Перед тем как разбить яйца, я пару минут развлекаюсь, сжимая их в обеих руках. Как ни сжимай яйцо, хоть до вспухших жил, оно никогда не треснет. Так оно спроектировано, и это одна из величайших загадок природы. Вторая величайшая загадка природы — это моя голова, в которой со вчерашнего дня вновь обосновались мысли о Самолетове. Это уже настолько не смешно, что самое время попробовать извлечь из этого какую-то выгоду.

Надо бы мне влюбиться в Самолетова посерьезней. С надрывом, с ночными истерическими звонками, с порезанными венами. Тогда мои чувства станут заметны для окружающих и меня будут жалеть. Все мои никчемность, бездарность и глупость будут раз и навсегда объяснены любовью к Диме. Бедная Саша, скажет Лиза Морозова, из-за этого идиота Самолетова она и замуж не вышла, и детей не родила! Все ждала и надеялась, бедная девочка! Да, ответит ей Глаша Пастухова, не повезло.

Давно пора признаться себе в том, что чувства для меня — форма досуга. Мне чертовски скучно жить в этом бесконечном одиночестве, на работе и дома. У меня нет никаких увлечений, я не путешествую, не прыгаю с парашютом, не пишу картин, не леплю уродских кукол из пластика, я аморфна, инертна и пассивна. С учетом всех этих особенностей моей личности безответная любовь к Самолетову, в тридцать пять лет занимающему на СЛК почетную должность фоторедактора с астрономическим окладом в сорок тысяч рублей, еще не самое худшее. Видимо, любой коллектив, в котором задействованы мужчины и женщины, развивается по принципу «Дома-2». Тебе могут поначалу совсем не нравиться твои коллеги, но деваться совершенно некуда. И, проводя с ними вместе по сорок пять часов в неделю, волей-неволей в кого-нибудь влюбишься.

Я беру спонжиком немного тонального крема и распределяю его на лице. Прекрасно. Теперь займемся глазами — через каких-то пару минут они засияют под воздействием светоотражающих теней. Немного румян, тушь, и я просто картинка.

Начало десятого, а на улице уже вязкая, липкая жара. Я надеваю черный топик на бретельках и джинсовую мини-юбку, в которой лучше не наклоняться. Ну, вот и все — вперед, Живержеева, пиздуй трудиться во славу «Дома-2»!

В 10.17 я появляюсь в open space и застаю своих замечательных сослуживцев в состоянии легкого ажиотажа.

— Ну наконец-то! — кричит мне Глаша. — Не раздевайся, сейчас на «Дом-2» с Димкой поедешь.

— Не раздеваться? — удивляюсь я, притормаживая.

— Раздевайся, Живержеева, раздевайся! — подталкивает меня в спину Женя Левин.

— Блин, чего у вас происходит? — спрашиваю я Аньку.

Она не успевает мне ответить, потому что из-за стенки выпрыгивает Самолетов, с которым мы, по словам Глаши, должны немедленно уехать на Истру.