Роман о любви, а еще об идиотах и утопленницах - Сергей Арно

— Посвети-ка… — он присел на корточки и рукой очистил деревянную поверхность от земли. — Что это?

— Это шкаф, чешский двустворчатый шкаф, — гробовым, но полным радости голосом проговорила Кристина. — А в шкафу Гоша.

— Какой Гоша?! Какой шкаф?!

Андрей поднял лицо, но не увидел Кристину, только силуэт на фоне черного неба и бьющий из фонаря луч света.

— Теперь шкаф нужно откопать, в нем тело Гоши.

Андрей достал из пачки последнюю сигарету, выбрался из ямы и закурил. Ему не хотелось разговаривать, настроение было отвратительное. Кристина тем временем спустилась в яму и руками стала очищать дверцу отрытого Андреем шкафа.

Он покуривал, глядя на девушку сверху.

— Давай помогу, — сказал Андрей, увидев, как надрывается Кристина, выбрасывая из ямы горстями землю. — Ты лучше свети.

Он спустился в яму и лопатой стал очищать поверхность шкафа. Вскоре удалось очистить его до такой степени, что стало возможным открыть дверцу. Непривычный землекопный труд изнурил тело Андрея, лишив сил и всех желаний.

— Ну что, открывать будем? — спросил он с усталой усмешкой.

— Будем, — решительно сказала Кристина.

Андрей с трудом открыл створку шкафа и отшатнулся. На дне лежал черный полиэтиленовый пакет. Андрей присел, коснулся его рукой. В пакете вполне мог находиться покойник.

— Значит, все-таки Гоша?

— Он, — отозвалась Кристина. — Кому ж еще быть. Я его как облупленного знала. Мы в одном классе учились…

Она вела себя на удивление мужественно. Ночью, в лесу, в компании с покойником не всякая женщина смогла бы держать себя в руках. Да и самого Андрея она знала совсем недавно, а вдруг он насильник, какой-нибудь Чикатило.

— Ну, я вынимаю его, что ли, — с сомнением в голосе проговорил Андрей.

Он не полностью еще поверил в то, что они наконец докопались до покойника, что в шкафу и есть обещанный Гоша и это никакая не галлюцинация и не плод больного воображения девушки. Хотя он был склонен поверить скорее в то, что они в поисках воображаемого Гоши натолкнулись на случайного жмурика, зарытого здесь неизвестно кем и когда.

— Давай вытаскивать, — скомандовала Кристина. — Только осторожно, чтобы пакет не прорвался.

Он взялся за узел мешка, напрягся…

— У-у, елки!

Отпустив мешок, похлопал по его полиэтиленовому боку и вдруг расхохотался. Андрей взял лопату с края ямы и рубанул лежавший в шкафу мешок.

— Что это?

— Не видишь, земля, — Андрей поворошил в мешке острием лопаты. — Земля там…

— Почему? А где Гоша?

— Все! — он развел руками. — Нет никакого Гоши и не было. — Небось бегает твой Гоша где-нибудь живехонький, а мы тут с тобой изводимся.

Андрей с кряхтением выбрался из ямы, поясницу ломило, ладони покрывали мозоли. Труд землекопа требовал навыка и регулярной тренировки.

— Значит, он перехитрил меня, — проговорила Кристина тихо, почти шепотом. — Значит, он решил посмеяться надо мной и заменил труп Гоши на этот мешок… Ну, конечно, у него везде шпионы. Он всех подкупил… Какая сволочь!.. А ты?! Ты сам на него, случайно, не работаешь? — свирепо прошептала она, направив в лицо Андрея свет фонаря.

У Андрея сжалось сердце.

— Да ты что?..

— Ты ему не доносишь?.. Может, ты подослан, а?

— Что с тобой, Кристина?..

— Прости, Андрей, — девушка отвела свет в сторону. — Прости. Я уже никому не верю, он загнал меня в угол… Я боюсь, понимаешь, боюсь! — в голосе ее звучали слезы. — Теперь я совсем не знаю, что делать…

Он обнял ее, тело девушки вздрагивало. Андрей хотел сказать, что страхи ее напрасны, что покойник и все прочее только порождение ее воображения, что ее отец не желает ей зла и все пройдет… Но вместо этого почему-то сказал:

— Нужно уматывать отсюда, скоро уже утро.

Проговорил он это бесстрастным тоном, ночь, проведенная в лесу, была совершенно испоганена, и Андрей понимал, что запланированные удовольствия, на которые он возлагал такие надежды, не состоятся — не до них уже.

Глава 9

В этом мире нет вкуса,

или Всемирный клуб идиотов, кретинов и дегенератов

Однако даже при глубокой задержке умственного развития может наблюдаться (при ИДИОТИЗМЕ) поразительное развитие в одностороннем направлении (необычайные способности к музыке, рисованию, к общественной и политической деятельности).

Юрий Анатольевич смотрел на мир сквозь диоптральные линзы очков в роговой оправе. Вероятно, эти чуть затемненные линзы как-то по-особенному преломляли пространство, и видел он его чуть иным, чем другие, возможно, пространство это преломлялось у него в мозгу… сказать трудно, но для него мир был другим. И чем больше он жил на этом свете, тем больше понимал, что в этом мире нет вкуса. В нем все устроено неправильно и несправедливо. С самого детства он замечал вокруг себя искаженности и хотел исправить их согласно своему представлению о прекрасном и удобном. Поймает, бывало, муху, оторвет бедняге крылышки и ножки и, говоря ласковые слова, давай ножки заместо крылышек прилаживать, приживлять… Или ножничками у жучка лапки обстрижет, но не так чтобы под корень, а наполовину только, и он на своих обстригышах костыляет потешно. А Юрочка все приговаривает: потерпи, мой хороший, потерпи, мой маленький… Кузнечиков оперировал — узнать, что у них внутри за пружинка такая, чтобы приставить ее таракашке, но не находил пружинки и плакал. Став чуть постарше, несмотря на хроническую неуспеваемость в школе, записался в кружок юннатов — любителей родной природы, откуда был изгнан, после того как распилил панцирь черепахи лобзиком. Руководство школы причислило его любознательность к заурядному хулиганству и врожденному тупоумию (о причине, впрочем, которого речь в дальнейшем). Став взрослее, с увлечением вскрывал мышей, кошек, лягушек и всякую прочую мелкую живность. Он уже тогда понимал, что хочет переделать мир под свое о нем представление, переделать все живое в нем так, чтобы было интересно жить. Не забывая, однако, говорить при этом ласковые слова. Крысу он мечтал видеть с головой котенка на жабьих лапах… подобные и прочие фантазии вечно лезли ему в голову. И тогда он брался за хирургический скальпель. После, когда он уже стал хирургом и, к своему ужасу, наконец понял, что не все в этом мире можно переделать под свой вкус, что есть вещи, которые Господь заложил и которые не в силах переменить даже его скальпель, как бы ловок и точен он ни был. Природа сопротивлялась, она не желала уступать. И снова, как в детстве, он плакал от досады над своими неудачами. Но природное упорство заставляло двигаться вперед в борьбе с ней же самой — природой.