Дневник - Мария Башкирцева

Боже мой, сжалься надо мной, помоги мне, успокой меня! Дай мне какую-нибудь душу, к которой я могла бы привязаться. Я устала, так устала. Нет, нет, я устала не из-за бури, а из-за разочарований!

15 апреля. Чтобы проветрить свою комнату, полную дыма, я открыла окно. В первый раз после трех долгих месяцев я увидела чистое небо и море, проглядывающее сквозь деревья, море, освещенное луной. Я в таком восторге, что невольно берусь за перо. Господи, как хорошо!- после этих черных узких улиц Рима. Такая спокойная, такая чудная ночь! Ах, если бы он был здесь!

Вы, может быть, принимаете это за любовь? Невозможно спать, когда так чудно-хорошо. Подлый, слабый, недостойный человек! Недостойный последней из моих мыслей!

Светлое Христово Воскресенье, 16 апреля. Неаполь мне не нравится. В Риме дома черны и грязны, но зато это дворцы – по архитектуре и древности. В Неаполе – так же грязно, да к тому же все дома – точно из картона на французский лад.

Французы, конечно, будут в бешенстве. Пусть успокоятся. Я ценю и люблю их более, чем какую-либо другую нацию, но я должна признать, что их дворцы никогда не достигнут мощного, великолепного и грандиозного величия итальянских дворцов, особенно римских и флорентийских.

Вторник, 18 апреля. В полдень мы отправляемся в путь к Помпее. Мы едем в коляске, потому что дорога очень красива и можно любоваться Везувием и городами Кастелломар и Сорренто, Администрация, прислуга раскопок – превосходна. Странно и любопытно прогуливаться по улицам этого мертвого города.

Мы взяли стул с носильщиком, мама и я по очереди отдыхали на нем.

Скелеты – ужасны, эти несчастные застыли в самых раздирающих позах. Я смотрела на остатки домов, на фрески, я старалась мысленно восстановить все это, я населяла в своем воображены эти дома и улицы.

Что за ужасная сила эта стихия, поглотившая целый город.

Я слышала, как мама говорила о замужестве.

– Женщина создана для страдания,- говорила она,- даже с лучшим из мужей.

– Женщина до замужества,- говорю я,- это Помпея до извержения, а женщина после замужества – Помпея после извержения.

Быть может, я права!

Я очень утомлена, взволнована, огорчена. Мы возвращаемся только к восьми часам.

Среда, 19 апреля. Посмотрите, до чего невыгодно мое положение.

У Пьетро и без меня есть кружок, свет, друзья, словом,- все, кроме меня, а у меня без Пьетро – ничего нет.

Я для него только развлеченье, роскошь. Он был для меня всем. Он заставлял меня отвлекаться от моих мыслей, играть какую-нибудь роль в мире, и я только и думала, только и занималась, что им, бесконечно довольная, что могу избавиться от своих мыслей.

Чем бы я ни сделалась, я завещаю свой дневник публике. Все книги, которые читаются – только измышления, положения в них – натянуты, характеры – фальшивы. Тогда как это – фотография целой жизни. Но, скажете вы,- эта фотография скучна, тогда как измышления – интересны. Если вы говорите это, вы даете мне далеко не лестное понятие о вашем уме. Я представляю вам здесь нечто невиданное. Все мемуары, все дневники, все опубликованные письма – только подкрашенные измышления, предназначенные к тому, чтобы вводить в заблуждение публику. Мне же нет никакой выгоды лгать. Мне не надо ни прикрывать какого-нибудь политического акта, ни утаивать какого-нибудь преступного деяния. Никто не заботится о том, люблю ли я или не люблю, плачу или смеюсь. Моя величайшая забота состоит только в том, чтобы выражаться как можно точнее.

Пятница, 31 апреля. Послушайте, вот что: если душа существует, если душа оживляет тело, если одна только эта прозрачная субстанция чувствует, любит, ненавидит, желает, если, наконец, одна только душа заставляет нас жить,- каким же образом происходит, что какая-нибудь царапина бренного тела, какой-нибудь внутренний беспорядок, излишек вина или пищи,- может заставить душу покинуть тело?

Положим, я верчу колесо: я остановлю его только тогда, когда сама пожелаю этого. Это глупое колесо не может остановить мою руку. Так же и душа, приводящая в движение все отправления нашего тела, не должна быть изгнана какой-нибудь раной в голове или расстройством пищеварения из-за какого-нибудь омара. Не должна быть изгнана – и изгоняется! Откуда приходится заключить, что душа – чистый вымысел. А это заключение заставляет рушиться одно за другим, как театральные декорации при пожаре, все наши верования, самые существенные, самые дорогие.

Рим. Понедельник, 24 апреля. Я собиралась рассказать весь день, но ни о чем больше не помню. Знаю только, что на Корсо мы встретили А., он подбежал, радостный и сияющий, к нашей карете и спросил, дома ли мы сегодня вечером. Мы дома. Увы.

Он пришел, и я вышла в гостиную и принялась говорить совершенно просто, как остальные. Он сказал, что пробыл четыре дня в монастыре, остальные – в деревне. Теперь он в мире со своими родителями, он будет выезжать в свет, будет благоразумно вести себя и думать о будущем. Наконец, он сказал мне, что я преспокойно веселилась в Неаполе, была по своему обыкновению кокетлива и что все доказывает, что я не люблю его. Он также сказал мне, что видел меня в то воскресенье подле монастыря Ciovanni et Paolo. И чтобы доказать, что говорит правду, он описал мне, как я была одета и что делала,- я должна сказать, совершенно точно.

Вторник. 25 апреля. Мне кажется, что он меня больше не любит. Что ж – в добрый час. И от этой мысли мне становится жарко, у меня кипит кровь, и холод пробегает по спине!

Сегодня вечером против всякого ожидания у нас довольно многочисленное собрание, между другими – А.

Все общество вокруг стола, я с Пьетро – у другого. Мы рассуждали о любви вообще и о любви Пьетро в частности. У него на этот счет отчаянные принципы, или вернее – он теперь так безумствует, что вовсе не имеет их. Он говорил в таком легком тоне о своей любви ко мне, что я не знаю, что и думать. Впрочем, он так похож на меня характером, что это просто удивительно.

Не помню, что тут было сказано, но уже через пять минут мы были в мире, объяснились и заговорили о браке – он, по крайней мере, я большую часть времени молчала.

– Вы уезжаете в четверг?

– Да, и вы меня забудете.

– О, да нет же! Я приеду в Ниццу.

– Когда?

– Как только будет можно. Теперь – я не могу.

– Почему? Скажите, скажите – сейчас же!

– Мой отец не позволил бы мне.

– Но вам остается только сказать ему правду.

– Конечно, я ему скажу, что еду туда для вас, что я люблю вас и хочу жениться, но только не теперь. Вы не знаете моего отца, он только что простил меня, но я еще не смею ни о чем просить его.

– Переговорите с ним завтра.

– Я не смею. Я еще не заслужил его доверия. Подумайте, целых три года он не говорил со мной… Через месяц я буду в Ницце.