Красавица с острова Люлю - Сергей Заяицкий

— Ну да, вы знаете, что после дождя выползают черви. Ну, если нет дождевых, можно навозных. Ужа, наконец.

— И товарищ все это съест?

— Съест.

Часовой долго качал головой и наконец вышел, забрав миски.

— Ну, Морис, — пошутил Ламуль, — сейчас мы угостим вашу супругу.

— Пьюк! — сказал Морис, садясь рядом с Какао.

— В чем дело?

— Клюмс.

— Что за ерунда.

— Плюмс.

— Что вы ломаетесь!

— Пьюк, — возразил Морис, отодвигаясь от Какао, которая вдруг возымела намерение приласкать его.

В это время дверь отворилась, и часовой внес блюдо, полное червей. Другие часовые и человек в очках стояли, с любопытством заглядывая в камеру. Какао с жадностью взяла горсть червей, отжала их в своем темном кулаке и поднесла копошащийся пучок этих темных макарон к устам Мориса.

Заключенные, кроме Галавотти, ахнули от удивления.

Морис Фуко откусил кусочек червяка и проглотил его, сделав при этом такую гримасу, что все бабочки у него на лице, казалось, вот-вот улетят, захлопав крыльями.

— Как, и этот тоже ест червей? — изумился человек в очках.

— Ну, конечно, сеньор, ест! — вскричал Галавотти, — да еще как уплетает. Фиго, — обратился он к Морису.

— Фиго, — отвечал тот. — Вот видите… Я спросил его, что он больше всего любит на свете. Он ответил — жену, а после жены дождевых червей.

— Но ведь вы оба сказали всего одно слово.

— Мы понимаем друг с друга с полуслова… Он понял первую половину, а я вторую.

— Кто-нибудь состоит при них? — спросил человек в очках.

— Я состою, сеньоры, я состою. Я этим зарабатываю на хлеб. Они едят червей, а я зарабатываю хлеб. Очень интересное зрелище, поучительное и имеющее даже общественное значение. Вообразите, все начнут питаться червями; вот царь-голод остался без престола.

— Но почему же вы попали к нам в тюрьму?

— А это уж я вас должен спросить, а не вы меня.

— Но ведь вы же пришли вместе с этими белогвардейцами.

— Ничего подобного. Это было чистое совпадение… Просто я показывал моим дикарям здешние достопримечательности… Я — белогвардеец?.. Хорошенькая история. Видите ногу… Потерял на мировой бойне…

Человек в очках смутился.

— Чего же вы молчали?

— А у меня бывает… Последствия контузии. В двух шагах от меня лопнул чемодан, то есть не с бельем чемодан, а настоящий чемодан — из немецкой мортиры. Меня тогда скрутило, как штопор, и язык мой за что-то зацепился, кажется, за щитовидную железу… Ну, с тех пор он иногда и зацепляется… Вот и тут как раз зацепился, а эти ребята, пожалуй, легче бы объяснились с галками, чем с вами.

— У вас есть удостоверение личности и мандат на право демонстрации этих товарищей?

— Был мандат, даже два было, — сказал Галавотти, роясь в карманах, один мандат на него, другой на нее… Гм… А… я его потерял. Я так размахивал руками, что у меня все повылетело из карманов. Я сделаю публикацию… номера случайно помню. До свидания, товарищ, простите за беспокойство.

И, вытолкнув из темницы Мориса и Какао, Галавотти удалился, стуча деревяшкой.

В этот же вечер в камеру, где сидели путешественники, было брошено в окно кем-то объявление:

Театр улицы 9 Мая

КРАСАВИЦА С ОСТРОВА «ЛЮЛЮ» (с мужем)

Подробности в афишах

Для заведующих общественными столовыми вход свободный

Глава V

Самопропаганда

После того как трое узников очутились на свободе при столь удивительных обстоятельствах, пребывание в тюрьме показалось остальным невыносимо скучным.

Прекрасная Тереза наконец не выдержала.

— Послушай, дыня, — сказала она, щелкнув банкира по затылку, — мне надоело тут сидеть.

— А я что же поделаю?

— Ну, я не знаю… Ну, откажитесь от своих привилегий.

— Ха, ха, ха, — расхохотался Эбьен, — да разве у него есть привилегии? Отказаться от привилегий!.. Да их у него давно уже отняли. Нет, пусть он лучше возвратит к жизни те сотни тысяч ни в чем не повинных людей, которых он утопил в крови.

— А ну вас с вашей кровью… И так не радостно на душе, а вы все кровь, да смерть…

— Ага, не нравится? Купоны-то резать не то, что головы…

— По-моему, — заговорил вдруг Валуа быстро и убежденно, — сидеть в этой тюрьме просто глупо… вообще в тюрьме сидеть глупо… Чего от нас хотят? Чтобы мы признали советскую власть? Да ведь я, ей-богу, в душе всегда стоял за советскую власть… Ну, посадите меня сейчас на французский престол… да… я имею на это все права, ибо мои предки правили Францией подольше, чем Бурбоны… ну, вот посадите меня…

— Да вы не тяните… Ну, посадили вас… дальше?

— А дальше… Ну какой я король? Ну, что я буду делать на троне?

— Ну, мало ли что… послов принимать.

— Великое, подумаешь, счастье… В кафе ходить нельзя, артисток… простите, я забыл, что тут дамы, нет, препакостная жизнь… полнейший вздор… И потом, ведь это только в начале революции плохо. Если прислугу прогонят, так и то сколько времени хозяйства наладить не могут, а тут правительство прогнали… А почитайте, как теперь хорошо в России. Спросите полковника, он человек опытный, разве можно сразу наладить?

— Никак нельзя, — подтвердил полковник, — ведь у них еще небось и Деникин не наступал, небось еще с чехословаками возятся.

— Ну, вот видите… Нет, я даже чувствую какой-то подъем (Валуа заходил по комнате). История — не английский роман, где всегда бывает счастливая развязка и все получают титулы баронетов… Нет… презирайте меня, браните, бейте, если хотите… Но я, Роберт Валуа, здесь, перед вами, восклицаю: да здравствует Советская власть!

Эбьен молча подошел к Валуа и взволнованно пожал ему руку.

— Спасибо, — произнес он, — спасибо, товарищ!

— Что же, — сказал полковник, — по-моему, резонно! Ваше мнение, профессор? Вы все-таки, так сказать, человек науки.

— Откровенно говоря, — сказал профессор, — я не вполне ясно представляю себе, что такое советская власть, но если она вам так нравится, то я, конечно, охотно признаю ее, если только это ей может быть интересно.

— Он, конечно, не присоединится к нам, — воскликнул Эбьен, указывая на Ламуля, — посмотрите, как смотрит он на нас… о, гиена в овечьей шкуре!

— Ничего подобного, — возразила Тереза, — отлично присоединится. Ну, индюк (она ласково ткнула его в бок), присоединяйся.

Ламуль встал и глубоко вздохнул.

— А мои три миллиона франков? — пробормотал он…

— Один миллион вы все равно проиграли, но я вам его дарю обратно.