Большая Земля(Фантастический роман) - Валюсинский Всеволод Вячеславович

— А какой?

— Он каштановый, — серьезно заметил Чабар.

— Нет, я — симпатичный! — Мужик шутовски снял свою драную шапку и раскланялся. — К нам, Петр Петрович, пожалуйте в гости глодать кости… Да не подавиться вашей милости! Прощайте, пожалуйста, ваше благо-ро-дие!

Петька с усмешкой посмотрел вслед мужикам. К удивлению доктора, он нисколько не обиделся и выглядел даже довольным.

Помолчав, он спросил доктора:

— А как ты узнал, который Чабар? Раньше видал, что ли?

— Нет, не видал. Первый раз вижу. По прозвищу. В Кареле со мной тоже был случай. Приехал в деревню по одному делу. И нужен мне был мужичок, по прозвищу Тельпель. Спрашиваю, — никто не знает. А праздник, народу на улице много. Вижу потом, на бревнышке старик сидит. Ну вот, Тельпель, да и только! Борода у него так, волосы этак, лицо какое-то, черт его знает, расквашенное… «Вы, — спрашиваю, — будете Тельпель?» «Да, я», — говорит. Так сам и нашел Тельпеля. Чабар, что ж, — сразу видно, что он Чабар. А Степу этого почему Натурой прозвали?

— Пьяный он как-то, давно уже это было, стекла все у себя дома выколотил. А потом, как вставлять стал, его будто и спросили: «С чего ты, Степа, все стекла-то прибил, не жалко разве своего добра?» «А у меня такая натура», — говорит. Так с того Натурой и прозвали. Настоящая фамиль ему Шапкин. Да здесь у каждого прозвище есть. Андрей Озеро, Ваня Студень, Архип Моментально, Сашка Покурим, Петька Перевези… А одного на заводе зовут Такинадой. Семен Такинада. Били как-то его, а он все повторял: «Так и надо, так и надо…»

— Тебя, я слыхал, тоже как-то прозвали.

Петька с минуту помолчал.

— «Бабушкой» меня прозывают, а черт знает с чего! Это Гришка Дайнаполовинку меня так окрестил, ну и пошло. Я ему морду побью за это, не уйдет!

Доктор с хохотом встал.

— Ну и сторонка! Веди, что ли, Бабушка, в смолокурку. А мы с тобой, однако, проканителились на ручье целый день. Идем.

Смолокурки достигли уже в потемках. Она стояла у самой дороги, но была так замаскирована, что незнающий никогда не нашел бы тропинки к этому жилью. Впрочем, какое это жилье!

Старик-смолокур жил здесь только зимой; летом же избушка пустовала; заброшенная смолокуренная печь печально глядела черными дырами своих колосников из-под дрянного навеса. Рядом — ручей из какого-то далекого озера. Вода в нем была почти черная, как крепкий чай, — где-то она проходила сквозь железные руды.

Охотники настолько устали, что не нашли в себе силы варить ужин и, поев взятой с собой копченой рыбы и напившись чаю, улеглись спать.

Проснулись поздно. Яркое солнце пробивалось сквозь щели избушки и золотыми струйками освещало плавающие в воздухе бесчисленные пылинки. Ивану Петровичу не хотелось в город.

Три дня жили охотники в смолокурке, совершая экскурсии в разные стороны. Пекли рябчиков, много спали, собирали морошку.

Наконец решили двигаться дальше, продолжать свой маршрут к морю. Оттуда можно попасть в город берегом. А рыба? Пусть кушает Алексей Иванович. Не возвращаться же на Хайн-озеро!

Опять в полном походном снаряжении охотники пересекли дорогу и углубились в лес. Здесь местность пошла совсем иная.

Ручей тек в ровных берегах, смешанный лес сменился сосной.

Внизу — сплошная поросль мелкого кустарника: полярная березка, болиголов, канабарники… По определению доктора, вся эта местность образовалась путем морской регрессии. Море отступило, оставив ровную сырую поверхность.

Пробовали удить, но черви умерли, а на хлеб кумжа не брала.

Бросив удочки, пошли берегом. Шли долго. Доктор думал, что позади осталось не меньше двадцати километров, когда наконец в гущине показались какие-то просветы. Хвойный лес уступил место деревьям лиственных пород. Черная ольха, ивы разных видов, черемуха… Моховая подстилка сменилась высокой, в рост человека, морской травой с метелками колосьев на концах. Ветерок донес свежий соленый запах. Почва делалась все более «хлипкой», под ногами скворчала вода. Вот блеснули далекие горизонты…

Белое море!

Белым оно бывает только зимой, да и то лишь узкой каймой у берега, потому что не замерзает дальше нескольких километров, а за льдами вода черная. Во время бури оно желтое или грязно-коричневое. Летом же в хорошую погоду бывает всех цветов радуги, от бледно-голубого через аквамариновый к нежно-розовому. Оно не имеет ярких тонов. Но зато как задумчивы его блеклые краски!

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

Доктор почти бегом устремился вперед и вышел, наконец, на чистое место. До линии берега оставалось километра два. Гладкий, как степь, скошенный луг расстилался в обе стороны, насколько хватает глаз. Тысячи длинных стогов сена покрывали равнину. Из-за них очень удобно подкрадываться к гусям, когда они опускаются на сухопутное пастбище. Местами блестели небольшие озеришки и лужи — царство уток и куликов. У самого леса нагромождены были целые горы бурелома и морского тростника. Встречалось много бревен и досок с заводскими клеймами. Это все нанесло море во время осенних штормов. Местность была так низка, что вода, поднимаясь, заливала весь луг и даже заходила в лес.

Доктор спешил вдоль ручья. Ему хотелось скорее достигнуть моря.

Видели стадо гусей. Не снижаясь, оно полетело куда-то на далекие морские острова. Петька проводил птиц жадным взглядом. Морская глина «няша» делалась все вязче. Хлюпая сапогами, Иван Петрович упорно брел вперед, туда, где на самом обрезе берега виднелась, маячила ветхая избушка, вернее — шалаш конского пастуха. Там, по мнению Петьки, никого не было. Лошадей выгоняют на морское пастбище позже, осенью.

Море!

На горизонте, верстах в десяти, виднелся небольшой островок.

Правее него — длинная линия иностранных пароходов, пришедших за русским лесом. Река слишком мелка для них, они принуждены были останавливаться на морском баре. Бревна и доски вывозились на «лодьях», и маленькие заводские буксиры казались пигмеями рядом с гигантскими корпусами океанских бродяг.

В избушке, действительно, никого не оказалось, но в самом устье ручья колыхалась привязанная к колу небольшая лодка.

Доктора взял мальчишеский задор.

— Поедем на взморье ловить камбал! На донную должны брать теперь. А может, и треска попадет…

Петька почесал за ухом.

— На донную… А наживка? Хотя — ревяка на хлеб поймаем, а потом его для наживки разрежем. На белое камбала должна ноне попадать. Что ж, отчего не поехать?

В отношении разных охотничьих предприятий, как бы безрассудны они ни были, доктор и Петька всегда быстро приходили к согласию. Петька с видом знатока осмотрел лодчонку. Она, против ожидания, не текла, но весла оставляли желать лучшего.

Одно из них было надломлено, другое вырублено из полусгнившего плавника. Но соблазн выехать на море был так велик, что охотники словно сговорились не замечать изъянов. Да они далеко и не поедут — за каких-нибудь полкилометра.

Начинавшийся отлив быстро погнал лодку прочь от берега. Не приходилось даже грести. Доктор сидел на корме и правил обломком доски, заменявшим руль. Он наслаждался простором, полной грудью вдыхая свежий морской воздух. Комаров не было, и слух отдыхал от беспрерывного, надоедливого жужжания.

Порядочно отъехав от берега, решили начать ловлю. Петька разматывал и приготовлял лески, доктор курил, полулежа в лодке.

Море покачивало мягко и ласково. Не хотелось ни шевелиться, ни думать.

— Ну, товарищ ревяк, попробуй нашего хлебца, — приговаривал Петька, закидывая донную. Бычки, по-местному «ревяки», брали хорошо. А на кусок бычка Петька скоро достал и порядочную камбалу. Это уже была добыча.

Охотничья страсть подавляла все остальные чувства. Доктор тоже взялся за удочки и намотал на палец лесу. Он подергивал, «тыркосил» и не обращал больше внимания на то, как ласково обвевал легкий ветерок и какими нежными тонами начинал светиться далекий морской горизонт.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

Солнце клонилось к западу.

12

Туман

Сердце остановилось. Этот неустанный мотор сначала стал делать перебои, потом затрепетал мелкими, судорожными сокращениями, и летчик почувствовал, что ему не хватает воздуха. Он выпустил из рук рычаги управления. Пытался расстегнуть на груди кожаную куртку, но не мог этого сделать. Огни пароходов, ночными светляками бороздившие море внизу, внезапно погасли…