Властелин рек - Виктор Александрович Иутин

…Это была засада. Появившиеся, словно из-под земли, всадники с оголенными саблями и арканами неслись со всех сторон, откуда-то из зарослей ударили пищали. Возок встал резко, да так, что Пелспелицын ударился головой о стенку возка и, чумной ото сна, начал озираться, не понимая, что происходит. Первым, что он увидел, как голый по пояс казак с саблями в обеих руках с пронзительным свистом пронесся верхом на коне мимо двух ногайских всадников и обоих в одно мгновение развалил пополам. Другого ногайского всадника арканом стащили с седла и влачили по земле, а он, выронив саблю, ухватившись за стянувшую шею веревку обеими руками, кричал что-то беззвучно.

— Нет! Остановитесь! Это послы государевы, остановитесь! — молил отчаянно выбежавший из возка Пелепелицын, беспомощно наблюдавший, как погибал ногайский отряд. Что-то хлестнуло по лицу, и неведомая сила, больно сдавив глотку, сбросила его на землю.

Спастись из ногайского отряда не смог никто. Еще звучали редкие выстрелы, когда Пелепелицына, уже посиневшего от нехватки воздуха, освободили от аркана. Он с хрипом громко вдохнул воздух и закашлял, корчась на земле с выпученными глазами.

— Вставай, гнида! — пробубнил широкоплечий казак с повязкой, прикрывающей вытекший глаз, и грубо поставил Пелепелицына на ноги. Его подтащили к восседающему на коне рослому казаку, наблюдавшему за расправой над последними ногайскими воинами. Видимо, это и был атаман. С блестящей золотой серьгой в ухе, густо поросший черными бородой и кудрями, он взглянул на Пелепелицына, и от взгляда его у посла внутри будто что-то оборвалось. Возле него на коне сидел другой казак с волчьим взглядом и страшным изуродованным лицом — у него были вырваны ноздри.

— Кто таков? — молвил он сурово, отпустив поводья.

— Я Василий Пелепелицын, посол государя нашего и великого князя Иоанна Васильевича! — хрипя и откашливаясь, отвечал посол. Казак с повязкой на лице стоял позади него. Поодаль плененных ногайских воинов и послов, избитых, ограбленных, сбивали в кучу, словно стадо овец.

— Я еду от ногайского бия, везу послов к государю! — продолжал храбриться Пелепелицын, но казак с повязкой треснул его в затылок кулаком, разом выбив всю спесь из него, и Пелепелицын, рухнув на землю, не выдержал, всхлипнул и завыл жалобно.

— Не убивай! Не убивай! Русич я, московлянин! Не убивай! — молил он, валяясь в траве. Его вновь подняли, тряхнули грубо.

— Ведаешь, кто я? — осведомился казак с серьгой в ухе.

— Не ведаю, не ведаю! — утирая мокрое лицо, отвечал Пелепелицын.

— Иван Кольцо зовут меня. Слыхал о таком?

Пелепелицын закивал, ошеломленно вглядываясь в суровый лик казацкого атамана, который в одиночку сумел усмирить Уруса.

— А я Богдан Барбоша, коли так, — усмехаясь, представился казак с вырванными ноздрями.

— Не убивайте их, — произнес с мольбой Пелепелицын. — Отпустите нас в Москву. Мир у нас с ногайским бием! Ежели убьете его послов, быть войне!

— Мир? — возмущенно выкрикнул Кольцо. — Свиное ты ухо, слыхал, что сегодня утром ногайцы оказались у города Темников и пограбили бы его, ежели бы молодцы наши не подоспели? Благо побили мы их знатно!..Мир!

Казак с вырванными ноздрями расхохотался, обнажив гнилые зубы. Пелепелицын был ошеломлен, хоть и понимал, что о набеге на Темников Урус мог и не знать, ибо его беи и без указаний хана ходили на русские земли. Да и Урус мог хитрить — о его коварстве знал весь Посольский приказ. Пелепелицын закрыл лицо руками. Да, все потеряно. Сейчас их всех перебьют, и Урус двинется в опустошительный поход на обессиленную Русь. И что тогда? Как быть? Сейчас Пелепелицын, просто соломинка в стремительно несущемся потоке всех этих страшных событий, был бессилен.

— Подвесь эту собаку за его лживый язык, Гриша, — отвернувшись, приказал Кольцо. Казак с повязкой на глазу схватил посла за шиворот.

— Не убивайте! Не убивайте! Я посол! Посол государев! Посол! — взвизгнул Пелепелицын. Тем временем казаки уже начали расправу над пленными, коих они и не собирались оставлять в живых. Двое казаков с оголенными саблями ждали, пока к ним подведут моливших о пощаде пленников, сами бросали их на колени и отсекали им головы так умело, словно острым топором срубали тонкие сучья на сухом дереве.

Пелепелицына спасла охранная грамота, скрепленная царской печатью. Благо и среди казаков нашелся один грамотей, по слогам, путая буквы, прочел атаману, и Кольцо велел отпустить посла. К ним подвели одного из ногайских пленников. С разбитым носом, он стоял, ощетинившись, словно пес, озирался испуганно черными глазами.

— Бери «языка», Гриша, посла бери и вези их на Москву, пущай они государю о мире с ногайцами сами расскажут! — приказал Кольцо казаку с повязкой на глазу и добавил с улыбкой: — Глядишь, может, наградит нас государь за службу!

Стоявшие подле него казаки рассмеялись. Пленника связали и, перевалив через седло вниз лицом, обвязали еще со всех сторон, дабы не сбежал. Пелепелицыну дозволили ехать в седле. Напоследок один из казаков, хохоча, огрел его плетью, молвив:

— Скатертью дорожка!

— С Богом! — молвил казак Гриша и, свистнув, тронул коня. Пелепелицын, отправляясь следом, оглянулся. Казаки, шутя и смеясь, продолжали свою страшную расправу — гулко свистели сабли; шурша травой, откатывались прочь отрубленные головы. Вспомнились слова Уруса о большой войне, которая случится, ежели что произойдет с его послами. Стало жутко от этой безысходности. Когда же закончится все это, Господи?

И Пелепелицын, крестясь, вновь заплакал, но не потому, что жалел униженное свое достоинство, а оттого, что радовался целой своей голове.

«От великого государя, милостью Божьей, Стефана, короля польского и великого князя Литовского, Русского, Прусского, Мазовского, Самогитского, Ливонского, государя Трансильванского и пр. — Иоанну Васильевичу, государю русскому и великому князю Владимирскому, Московскому, Новгородскому, Казанскому, Астраханскому, Псковскому, Тверскому, Пермскому, Вятскому, Болгарскому и пр.

Как смел ты попрекать нас басурманством, ты, который кровью своей породнился с басурманами, твои предки, как конюхи, служили подножками царям татарским, когда те садились на коней, лизали кобылье молоко, капавшее на гривы татарских кляч! Ты себя выводишь не только от Пруса, брата Цезаря Августа, но еще производишь от племени греческого; если ты действительно из греков, то разве от Фиеста, тирана, который кормил своего гостя телом его ребенка! Ты не одно какое-нибудь дитя, а народ целого города, начиная от старших до наименьших, губил, разорял,